Серебряная ветка - Розмэри Сатклифф

— У нас тоже была такая няня, — тихо проговорил Юстин. — Старая нянька моей матери. Лучшее в-воспоминание моего детства. Но она уже умерла.

Они продрались сквозь заросли бирючины и можжевельника, отделявшие здешний сад от соседнего, и очутились в беседке и опять принялись ждать, усевшись на холодную мраморную скамью.

Долго им ждать, однако, не пришлось: послышались чьи-то шаги, и Флавий, приглядевшись сквозь ограду из плюща, сказал:

— Она.

Юстин последовал его примеру и увидел женщину, закутанную в красный плащ такого яркого и насыщенного цвета, что казалось, он согрел серое утро.

Женщина шла медленно, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, будто просто прогуливалась по саду. Наконец она обогнула густые заросли, загораживавшие дом, и они как по команде вскочили со скамьи, едва она показалась в арке беседки.

То была худая старая женщина с гордым орлиным профилем и блестящими глазами, смуглая, сморщенная, как грецкий орех, и накрашенная, как танцовщица, — правда, никакая танцовщица неналожила бы краски так неумело. Веки были намазаны сурьмой кое-как; губная помада, криво нанесенная решительной рукой, алела, словно рана. И все же она показалась Юстину привлекательнее многих встречавшихся ему женщин — такой жизненной энергией дышало ее лицо. Она переводила взгляд с Флавия на Юстина и обратно, недоуменно приподняв тонкие брови.

— Приветствую тебя, мой внучатый племянник Флавий. А это кто? Кто с тобой? — Голос у нее был хрипловатый, но слова она выговаривала четко, и удивления в голосе не слышалось.

«Она, вероятно, никогда не тратит времени на удивление, что бы ни стряслось», — подумалось Юстину.

— Тетя Гонория, я приветствую тебя, — отозвался Флавий. — А это, кажется, еще один твой внучатый племянник Юстин. Тиберий Луций Юстиниан. Я тебе писал о нем из Рутупий.

— Как же, как же. — Тетушка Гонория повернулась к Юстину и протянула руку, сухонькую легкую ручку, над которой он гут же склонился. — Я рада видеть, что у тебя хорошие манеры. Мне было бы отвратительно иметь внучатого племянника с дурными манерами. — Она оглядела его оценивающим взглядом: — Должно быть, ты внук Флавии. Помнится, она вышла за кого-то очень некрасивого. — В словах ее до такой степени ясно сквозило «и вот результат», что Юстин покраснел до кончиков своих злосчастных ушей.

— Да, б-боюсь, что так, — виновато пробормотал он и заметил понимание и искорку смеха в глазах тетушки.

— Это я, конечно, грубо сказала, — заметила она. — Я должна была покраснеть, а не ты. — Она круто повернулась к Флавию: — Ну и каким образом ты здесь, когда считается, что ты на Валу?

Флавий заколебался. Юстин буквально кожей почувствовал, как он сомневается, не зная, насколько можно быть откровенным. Затем, решившись, он коротко рассказал все.

Где-то на середине рассказа тетя Гонория уселась поудобнее на мраморной скамье и положила рядом какой-то узелок, который принесла с собой под плащом. И дальше, уже не шелохнувшись, молча дослушала историю до конца. Когда Флавий кончил, она коротко и решительно кивнула:

— Понятно. Я так и подумала, не связан ли твой приход с неожиданной сменой императоров. Что ж, история скверная… И теперь вы, очевидно, пробираетесь за море, чтобы присоединиться к цезарю Констанцию?

— Думаю, в ближайшее время этой дорогой пройдет немало народу, — сказал Флавий.

— Надо полагать. Да, скверные настали дни, и сдается, дальше будет еще хуже. — Она бросила на племянника проницательный взгляд: — А чтобы добраться до цезаря Констанция, вам нужны деньги, поэтому вы пришли ко мне. Флавий усмехнулся:

— Да, деньги нам очень нужны. Но не только в них дело… если нам удастся перебраться за море, мы, возможно, там застрянем надолго. Поэтому я пришел также проститься, тетя Гонория.

Лицо ее осветила улыбка.

— Я польщена, мой дорогой Флавий. Однако сперва решим вопрос с деньгами. Тик вот. Как только Волумния явилась ко мне, — я сообразила, что тебе, если вы попали в беду, понадобятся деньги. Дома у меня наличных немного, и потому… Она положила поверх узелка маленький шелковый кошелек, — я принесла сколько могла на первый случай, а кроме того, я оделась соответственно обстоятельствам.

С этими словами она отстегнула сперва один, а потом другой браслет, что украшали ее тонкие смуглые запястья, и протянула их Флавию — золотые узкие обручи, усаженные опалами, в которых вспыхивали и гасли розовые, зеленые и ярко-синие огоньки.

Флавий взял браслеты и постоял, разглядывая.

— Тетя Гонория, ты — чудо. Когда-нибудь мы отдадим тебе такие же.

— Нет. — Она встала со скамьи, глядя им в лицо. — Я не ссудила их, а подарила. Будь я мужчиной, молодым мужчиной, я избрала бы ваш путь. А так, пусть мои безделушки послужат вместо меня.

Флавий невольно отвесил легкий поклон:

— Благодарю тебя за твой дар, тетя Гонория.

Она порывисто вскинула обе руки, как бы желая прекратить разговор на эту тему:

— Теперь о другом. Волумния страдает из-за того, что мы не можем привести вас в дом и накормить до отвала. Но раз это невозможно, мы постарались сделать, что могли. — Она коснулась узелка: — Возьмите это с собой и съешьте по дороге.

— И съедим, — уверил Флавий. — Еще как! Желудки у нас пусты, точно винные меха после Сатурналий.

— Хорошо. Думаю, сказано все, вам пора идти. В такие скверные, изменчивые времена — кто может знать, когда вы вернетесь? Хотя, как и вы, я верю, что когда-нибудь цезарь Констанций придет сюда. И так… да позаботятся о тебе боги, мой племянник Флавий… и о тебе… — Она повернулась к Юстину и совершенно неожиданно взяла в обе руки его лицо и пристально всмотрелась в него: — Ты совсем не похож на своего деда… а я его не очень-то любила. Ты лекарь, Флавий мне рассказывал, и думаю, хороший лекарь. Пусть позаботятся боги и о тебе, другой мой молчаливый племянник Юстин.

Она убрала руки, потуже запахнулась в свой пылающий плащ, повернулась и направилась к дому.

Флавий и Юстин, отощавшие и оборванные, молча глядели ей вслед. Затем Юстин произнес:

— Ты не говорил, что она такая.

— Наверное, я забыл, какая она. Или просто раньше не знал.

Они покинули Каллеву через Южные рота. Перекусив на опушке леса, они пустились на юг — сначала лесом, а потом им холмам, держа путь в Венту. Еще не ступил вечер второго дня, как, усталые…и дотащились до порта Адурны и увидели массивные серые стены точно такой же зрелости, как Рутупии, и такой же точно обширный лабиринт вьющихся ручейков, как и в Большой гавани порта Магнис.

Однако не под стенами крепости следовало искать способ переправиться в Галлию, и поэтому они направили шаги в более бедную часть города, где убогие винные лавчонки перемежались с навесами для сушки рыбы, где лачуги рыбаков беспорядочно громоздились вдоль низкого берега и где вдоль линий прилива выстроились суденышки самых разных мастей — от небольших торговых судов до местных лодчонок.

Вечером под предлогом розыска своего родича — торговца вином — им наконец удалось завязать разговор с несколькими владельцами небольших судов, чей вид вселял надежду. Однако все владельцы — кто уже поставил судно на зиму, кто как раз собирался ставить, а один, невысокого роста худой напитан с голубой фаянсовой серьгой в ухе, даже, как выяснилось, знал кого-то с таким именем, какое Флавий придумал для их родича, и могла выйти неприятность. Но Флавий вовремя сообразил спросить, какого цвета у того человека волосы, и на ответ «рыжие» заявил, что его родич абсолютно лысый. Дело так и не продвинулось вперед. Уже в сумерках, замерзшие, усталые и голодные, не смея признаться друг другу в том, что они близки к отчаянию, друзья набрели на винную лавку, стоявшую на затопляемой береговой полосе. Лавка ничем не отличалась бы от других таких же, а в Адурнах их было множество, если бы над дверью не висела доска, на которой доморощенный художник намалевал что-то зеленое, с выгнутой спиной и круглыми выпученными глазами. При виде вывески Флавий, несмотря на всю свою усталость, расхохотался:

— Посмотри, наш фамильный дельфин! Ну как не зайти!

Разгулявшийся к ночи ветер раскачивал фонарь у входа, отчего дельфин то появлялся, то пропадал, словно ныряя в зыбких волнах света, а тени на пороге разметались, как живые существа. Отвлеченные этой сумятицей светотеней, подклюй ветром, юноши не заметили проходившего мимо невысокого моряка с голубой серьгой, а тот дождался, пока они войдут внутрь, после чего растворился в сгущавшейся темноте.

Они оказались в помещении, которое летом, очевидно, представляло собой небольшой открытый дворик, затянутый сейчас чем-то полосатым, вроде старого паруса или корабельного тента, поверх оголенной виноградной решетки. На обоих концах дворика краснели раскаленные жаровни, и, хотя время было еще не позднее, народу собралось довольно много. Все толпились около жаровен или сидели за столиками вдоль стен — ели, пили, играли в кости. Гул голосов стоял такой громкий, ветер с такой силой хлопал парусиной, от жаровен шел такой жар, а запахи жарящегося мяса и людской дух от множества тел до такой степени переполняли помещение, что Юстину почудилось, будто парусиновые стены вот-вот лопнут по швам, как слишком тесное платье на толстяке.