Игра без козырей - Дик Фрэнсис

— И он выбрал вышедшего в тираж жокея, чтобы сделать его своим помощником, — засмеялся я.

— Он выбрал человека, имеющего достаточный капитал, чтобы купить партнерство, человека, достигшего вершины в одной профессии и со временем способного достичь вершины и в другой.

— Ты бредишь, дорогая Долли. Вчера он чуть не выгнал меня.

— Но ты остался. Разве не так? И закрепился гораздо прочнее, чем прежде. И Джоани говорила, что вчера весь день после того, как ты ушел от него, шеф был в фантастически хорошем настроении.

Я, смеясь, покачал головой.

— Ты слишком романтична. Из жокеев не получаются ни сыщики, ни...

— Кто из них еще не получается?

— Бухгалтеры.

— Ты уже стал сыщиком, — возразила Долли. — Хотя, может, сам и не сознаешь этого. Я наблюдала за тобой эти два года, и у меня создалось впечатление, что ты ничего не делаешь. Но ты впитывал все, что должен знать сыщик, будто сухая губка. И я хочу сказать, Сид, любовь моя, что если ты не удерешь, а закрепишься здесь, то станешь частью этого дела до конца жизни.

Я не поверил ей и не придал значения ее предсказанию.

— Сейчас я хочу посмотреть на ипподром Сибери, — улыбнулся я. — Хочешь поехать со мной?

— Ты шутишь, — вздохнула она. Треугольный вырез на ее блузке сегодня был глубиной шесть дюймов. — Мне очень хотелось бы покататься в твоей машине, похожей на ракету, и подышать морским воздухом, но дела, дела...

Собрав фотографии, я сложил их вместе с негативами и открыл ящик стола, в котором обнаружились пакет с сандвичами, полбутылки виски и сигареты. Я расхохотался.

— Думаю, сейчас кто-нибудь из отдела розыска пропавших лиц в ярости примчится сюда, разыскивая пропавший ленч.

Ипподром в Сибери лежал всего лишь в полумиле от главного шоссе, ведущего к морю. С верхних рядов трибун можно было видеть широкий серебристый поток Ла-Манша, а со всех сторон от стадиона теснились ряды маленьких домов. В каждом таком домике пенсионеры — учителя, или государственные служащие, или священники, или их вдовы — каждое утро думали о тех местах, откуда они переехали потому, что им в их преклонном возрасте было там холодно и неуютно, а тут они вдыхали теплый, напоенный морской солью воздух.

Они получили то, о чем всегда мечтали, — устроились на покой в бунгало на берегу моря.

Я въехал в открытые ворота ипподрома и остановился у весовой. Вылез, потянулся и пошел к дверям офиса управляющего.

Постучал — никакого ответа. Подергал ручку — заперто. Та же картина в весовой и во всех остальных помещениях.

Я решил посмотреть на скаковые дорожки и направился вдоль трибун к полю ипподрома. Сибери по официальной классификации относился к третьей группе — ниже, чем Донкастер, и выше, чем Виндзор. Классификация имеет значение, когда встает вопрос о дотациях ипподрому из специального фонда Леви.

Но трибуны не тянули на третью группу: деревянные скамейки под проржавевшей жестяной крышей, продуваемые ветрами со всех сторон света. Правда, скаковые дорожки доставляли радость и жокею, и лошади. Я всегда жалел, что остальные условия на этом ипподроме не соответствовали уровню его поля.

Возле трибун тоже никого не было, но в дальнем конце скаковой дорожки я заметил нескольких человек и трактор. Нырнув под ограждение, я прямо по траве направился к ним. Почва была идеальной для ноябрьских скачек: мягкой, но пружинящей под ногами, как раз такой, о какой мечтают тренеры. Разумеется, при обычных обстоятельствах. Но в настоящее время дела сложились так, что большинство тренеров, как и Марк Уитни, предпочитали посылать лошадей на соревнования в другие места. Ипподром, который не нравится владельцам скакунов, не нравится и зрителям, которые приезжают на них смотреть. И доходы Сибери год от года падали, а расходы росли, и постепенно ипподром приходил в упадок.

Размышляя о печальной картине, которую нарисовали цифры прочитанных мной балансовых отчетов, я подошел к работавшим людям. Они лопатами снимали верхний слой земли и грузили его на трейлер. Еще у трибун я почувствовал неприятный запах, здесь же он стал гораздо сильнее.

Почти на всю ширину скаковой дорожки и ярдов на тридцать в длину расползлось неправильной формы пятно выгоревшей, мертвой земли. Меньше половины отравленного дерна уже сняли, под ним лежала серовато-белая глина. Но еще оставался огромный загрязненный участок. Я подумал, что рабочих явно недостаточно, чтобы за восемь дней заменить почву и подготовить грунт к скачкам.

— Добрый день, — поздоровался я с рабочими. — Ну и ужас!

Один из них воткнул в землю лопату и подошел ко мне, вытирая руки о штаны.

— Кого вам надо? — не слишком вежливо спросил он.

— Управляющего ипподромом. Капитана Оксона.

Его манеры сразу стали более вежливыми.

— Его сегодня здесь нет, сэр. О! Ведь вы Сид Холли?

— Правильно.

Последовала еще одна перемена, на этот раз рабочий прямо засиял от братской любви.

— Я десятник, — ухмыльнулся он, — Тед Уилкинс. — Я пожал его протянутую руку. — Капитан Оксон уехал в Лондон. Он сказал, что вернется завтра.

— Неважно. Я просто проезжал мимо и решил заскочить, посмотреть на несчастный старый ипподром.

— Смотреть тут не на что, — горько проговорил Уилкинс.

— А что именно произошло?

— Вон там на дороге перевернулась цистерна. — Он показал рукой, и мы направились к тому месту, откуда начиналось грязное пятно.

Узкая проселочная дорога тянулась рядом с дальним концом ипподрома, полукругом заходя на его территорию и пересекая скаковую дорожку. Во время соревнований твердую поверхность дороги покрывали толстым слоем торфа или опилками, и лошади скакали по искусственному покрытию без хлопот. Выход не идеальный, но так поступали на многих ипподромах, территорию которых пересекали дороги. К примеру, в Ладлоу таких перекрестков было пять.

— Вот здесь, — показал Тед Уилкинс. — Хуже места не представить. Как раз на середине скаковой дорожки. Вот тут эта дрянь вылилась из цистерны. Видите, вот здесь она перевернулась, а крышка люка открылась от удара.

— Как это случилось?

— Никто не знает.

— Но водитель? Его не убило?

— Нет, почти даже и не поцарапало. Отделался легкими ушибами. Но он не помнит, что случилось. Какая-то машина ехала по дороге, уже стемнело, и она влетела в его цистерну. Когда водителя нашли, он сидел на обочине, держался за голову и стонал. Говорят, это сотрясение мозга, потому что он ударился головой, когда цистерна переворачивалась. Мне непонятно, как ему удалось так легко отделаться, потому что кабина оказалась раздавлена и все кругом было засыпано стеклом.

— И часто тут ездят цистерны с химикатами? Какое счастье, что этого не случалось раньше.

— Вообще-то они тут никогда не ездили. — Он поскреб в затылке. — Но последние два года начали курсировать регулярно. Понимаете, на лондонском шоссе такое движение, что им удобнее ехать в объезд.

— Хм, а цистерна местной фирмы?

— Цистерна принадлежит фирме «Интерсоут кемикл», это тут, чуть дальше по берегу.

— Когда, вы думаете, здесь могут начаться скачки? — спросил я, поворачиваясь к скаковой дорожке. — Вы закончите к следующей неделе?

— Строго между нами, — он нахмурился, — не уверен. Я говорил капитану, что нужна пара бульдозеров, а не шесть человек с лопатами.

— По-моему, вы правы.

— Он говорит, что ипподром не может позволить себе такой расход. Вот мы и работаем. Дай бог, чтобы мы сняли отравленную почву к следующей среде.

— А новую землю положить не успеете, — заметил я.

— Разве что чудом, а если все будет, как сейчас, то наверняка не успеем, — мрачно согласился он.

Я наклонился, провел рукой по пятну потемневшей травы и невольно скривился: гнилая, отвратительно пахнущая слизь. Десятник засмеялся.

— Ужасно, да? И так воняет.

Я поднес пальцы к носу и тут же пожалел об этом: тошнотворная вонь.

— Эта слизь покрыла землю с самого начала?

— Да.

— Не буду больше отнимать у вас время, — сказал я.

— Я скажу капитану Оксону, что вы приезжали. Жаль, что не застали его.

— Не стоит отвлекать его от дел, у него сейчас, должно быть, полно хлопот и без меня.

— Будто проклятие какое над ипподромом, одно несчастье за другим, — кивнул Тед Уилкинс. — До свидания. — Он вернулся к своей нелегкой работе, а я зашагал к пустым трибунам.

Возле весовой я долго стоял в нерешительности, раздумывая, не войти ли, воспользовавшись отмычками. Я понимал, что меня тянет в весовую ностальгия по ушедшим дням, а вовсе не убеждение, будто там можно найти что-нибудь полезное для расследования. Всегда есть искушение использовать профессиональное мастерство ради собственного удовольствия. Тогда я решил заглянуть в окно и этим ограничиться.

Пустая весовая выглядела как обычно. Огромное пустое пространство, в углу — стол и стулья с прямыми спинками, слева — весы. Весы на всех ипподромах одинаковые и совсем не такие, как в старые времена. Прежде жокей становился на одну платформу, а на другую служитель ставил гири. Взвешивание шло очень медленно. Сейчас жокей садится на стул, прикрепленный пружиной к платформе, а стрелка показывает вес на диске, похожем на циферблат гигантских часов. Я вспомнил несколько случаев, когда сидел на этом стуле.