Зеркало загадок - Юстейн Гордер

— Круто! — сказала она и заснула.

Когда девочка открыла глаза, папа сидел на стуле перед кроватью.

— Сколько времени? — спросила она.

— Семь.

— Ты давно здесь сидишь?

— Всего несколько часов…

Только теперь Сесилия вспомнила о ночной лыжной прогулке. Она украдкой оглядела комнату. Никто бы и не заметил, что она пользовалась лыжами.

А может, это было не сегодня ночью? Может быть, если она правильно помнила, с той ночи миновало уже несколько суток?

Девочка чувствовала себя слабее, чем когда бы то ни было. Уж не из-за лыжной ли прогулки с Ариэлем?

— Я себя не очень хорошо чувствую, — сказала она.

Папа взял дочку за руку.

— Ты же нездорова.

— А какой сегодня день?

Он посмотрел на часы.

— Двадцать второе января.

— После Рождества прошёл почти месяц.

Он кивнул.

— Скоро придёт мама со шприцем.

— «Со шприцем…»

— Да, она сейчас в ванной.

— Как же меня достало всё это!

Папа крепче сжал её руку.

— Конечно, достало, — только и сказал он.

Сесилия попыталась поднять на него глаза:

— Когда я вырасту, я буду изучать астрономию.

— Это… очень интересно.

— Кто-то должен, наконец, во всём разобраться.

— Это ты о чём?

— Вообще-то больная — это я, папа…

— Да, да. Конечно.

— …Но это вы не успеваете следить за ходом урока. Я о том, что кто-то должен разобраться в порядке вещей. Так дальше не может продолжаться.

— Наука всё время узнаёт что-то новое…

— Ты веришь в ангелов?

— А почему тебя это интересует?

— А в Бога ты веришь?

Он кивнул:

— Ты ведь тоже веришь?

— Я не знаю… вот только бы он не был таким тупым. Ты знал, что Он отправил по ангелу почти на каждый астероид? Если они захотят, то могут сидеть там и наслаждаться целую вечность. Им даже не надо стричь ногти или чистить зубы. Другие ангелы сидят на больших кометах, которые носятся вокруг Солнца с сумасшедшей скоростью. И они смотрят вниз, на Землю, и им ужасно любопытно, что такое быть человеком из плоти и крови…

— Я думаю, ты фантазируешь.

— …В то время как Бог всемогущий сидит, откинувшись в кресле, и пускает с нами мыльные пузыри. Просто чтобы показать себя ангелам небесным.

— Этого Он совершенно точно не делает.

— Как ты можешь быть так уверен в этом? А вдруг он просто большой засранец?

— Мы не всё понимаем, Сесилия.

— Это я уже слышала… Мы понимаем только часть целого. Мы видим всё сквозь тусклое зеркало, гадательно…

— Да, это мудрые слова.

Сесилия расстроенно посмотрела на отца.

Прошло довольно много времени. Девочке хотелось сказать кое-что ещё, но она не была уверена, что сможет это правильно сформулировать. В глубине души она надеялась, что папа вытащит слова из её головы так, что ей не придётся открывать рта.

Сесилия сказала:

— Ты помнишь нашу поездку на Крит?

Он попытался улыбнуться.

— Как же я могу её забыть?

— Вот глупый! Я имею в виду, помнишь ли ты сам полёт?

Папа кивнул:

— Я даже помню, что мы ели цыплёнка с картофельным салатом по дороге туда и котлеты в соусе из паприки, когда летели обратно…

— Не говори о еде, папа. Я имею в виду, что я смотрела из окна. Смотрела вниз, на землю.

Больше Сесилия ничего не сказала. Но она думала о том, что сидела высоко в небе и смотрела вниз, на земной шар, со всеми его городами и дорогами, горами и пятнами полей. По дороге домой они сначала летели над облаками. Девочке казалось, что она находится ровно посередине между небом и землёй. Они прилетели домой, в Норвегию, поздно ночью. Перед приземлением в Гардемуэне, аэропорту города Осло, они спустились сквозь всю эту «рождественскую вату», и под ними открылась сказочная страна, украшенная электрическими лампочками всех цветов.

Сесилия сказала:

— Когда мы приходим в мир, мы получаем целый мир в подарок.

Папа кивнул. Казалось, ему не нравится, что у дочери столько тем для разговоров.

— Но не только мы приходим в мир. Можно с тем же успехом сказать, что это мир приходит к нам.

— Это ведь почти одно и то же.

— Я думаю, мне принадлежит целый мир, папа.

Он взял и вторую её руку.

— Некоторым образом принадлежит.

— Не только этот дом… и Равнеколлен… и река внизу. Мне принадлежит кусочек плоскогорья Ласити на Крите… и весь остров Санторини. Мне кажется, что я когда-то жила в старинном Кносском дворце. Мне принадлежат луна и солнце, и все звёзды на небе. Потому что я всё это видела.

Папа взял колокольчик с тумбочки и позвонил. Зачем он это сделал? Он ведь не заболел?

Девочка продолжала:

— Никто не может у меня отнять ничего из этого. Это всегда будет моим миром. Это будет моим миром на веки вечные.

В комнату вошла мама. Папа поднялся со стула и ринулся из комнаты. Он так долго просидел у её постели, что ему, конечно, уже захотелось в туалет.

— Сесилия?

Она повернулась к маме и посмотрела на неё с укором.

— Сесилия!

— Ты не могла бы просто сделать мне укол, мама? Нам совершенно необязательно болтать.

Шприц тут же вонзился в неё, и скорее всего Сесилия снова заснула, потому что когда она проснулась в следующий раз, на стуле перед кроватью сидел Ариэль.

Она чувствовала себя намного лучше, чем когда мама с папой были здесь. Может быть, находясь рядом с ангелом, она поправлялась?

— Ты хорошо спала? — спросил он.

Девочка поднялась и села на край кровати, посмотрела в окно и увидела, что на улице светло.

— День, — сказала она. — Иногда у меня в голове всё переворачивается.

Ариэль загадочно кивнул:

— Земной шар крутится и крутится.

Сесилия рассмеялась, она толком не понимала почему, но сейчас ей казалось особенно занятным думать о том, что земной шар крутится и крутится. Она заметила:

— Кто-то сказал, что весь мир — это театральная сцена. Должно быть, крутящаяся сцена.

— Конечно, — заключил Ариэль. — Но ты, наверное, не знаешь, почему?

Она пожала плечами.

— В общем-то это не имеет значения, ведь я не чувствую, что он крутится. Я была бы не против, если бы он крутился, как карусель. Только подумай, что было бы… тогда для колёс обозрения во всём мире наступили бы плохие времена.

Ариэль поднялся со стула, задумчиво пролетел по комнате и уселся за письменный стол. Он посмотрел на Сесилию.

— Земной шар крутится и крутится, чтобы все люди на Земле смогли увидеть Вселенную во всех направлениях. Так вы можете видеть почти все звёзды и всё остальное, что там есть, независимо от того, где именно на Земле вы живёте.

— Об этом я никогда не думала.

Он решительно кивнул и продолжил:

— Живёте ли вы в Йессхейме или на Яве, ни малейшей частицы небесной благодати не должно быть скрыто от вас. К тому же было бы ужасно несправедливо, если бы только половина человечества, живущего на Земле, могла чувствовать тепло солнечных лучей на своём лице — или, например, если бы половина человечества никогда не увидела месяца на небе. Но и Солнце, и Луна принадлежат всем людям на Земле.

— Правда, что Бог создал такую круговерть именно из-за этого?

— Да! Но не только из-за этого…

— Рассказывай!

— Он сделал это для того, чтобы все ангелы небесные могли увидеть весь земной шар, независимо от того, на каком небесном теле они находятся. Ведь намного легче приглядывать за шаром, который крутится и крутится, чем за шаром, который повёрнут к тебе только одним боком.

Сесилии показалось, что ангел Ариэль слишком оживился. Он говорил и говорил. А теперь он ещё начал болтать ногами.

— Думаю, я уже рассказывал, что у нас рентгеновский взгляд, — сказал он. — Но я точно не говорил, что у нас телескопический взгляд.

— Ты хочешь сказать, что вы можете видеть людей на Земле, даже если вы сидите на какой-нибудь идиотской планете в далёком космосе?

— Именно. И там, наверху, происходит не так уж много вещей, о которых можно поговорить. Но когда мы сидим, удобно устроившись на какой-нибудь идиотской планете, и смотрим на земной шар, мы можем следить за небесным театром, независимо от того, разворачивается ли действие на Крите или в Клёфте.

— «Небесный театр»?

Он кивнул:

— Земной шар, Сесилия. Человеческая жизнь на Земле — это как нескончаемая театральная пьеса. Вы приходите и уходите. Длинный, длинный ряд…

Несколько секунд Сесилия сидела на краю кровати совершенно неподвижно. Потом она сказала:

— Это всё очень дурно пахнет!

Она сильно пнула стул.

— Если бы это было правдой, это было бы ужасно несправедливо.

Ариэль выглядел слегка растерянным, но не настолько, чтобы перестать болтать ногами. Он сказал:

— Тогда мы больше не будем говорить об этом.