Воображаемый собеседник - Овадий Савич

Червонцы лежали в руке. Они не успели смяться в кармане и все еще потрескивали, как накрахмаленные. На такие же деньги люди покупали все то, что мешало им тосковать. Петру Петровичу деньги сами по себе давно уже не приносили радости; они радовали, только обращаясь в подарки или в какое-нибудь необычное, не ежедневное развлечение. Мало надежды было на то, чтобы они помогли сейчас. Но если все люди радовались им и покупали на них радость, значит, они для того и существовали. И раз они находились у Петра Петровича, он, очевидно, должен был поступить с ними так же, как поступают другие люди.

Петр Петрович встал, надел шляпу и сказал Елене Матвевне:

— Я выйду, прогуляюсь немного. Может быть, посижу где-нибудь. Вы меня не ждите.

Он ничего не собирался скрывать. Он просто не знал, куда пойдет. И он действительно не хотел, Чтобы дома волновались, если он задержится.

Петр Петрович вышел из дому и пошел в привычном направлении: по главной улице к городскому саду. Он никого из знакомых не встретил, посидел в саду на скамейке, подышал воздухом. Ночь была тепла, где-то весело смеялись, смех казался очень звонким, но не оскорбляющим тишины. За спиною Петра Петровича сидела парочка, эти говорили шепотом, иногда только смех вырывался и у них, но они его сейчас же подавляли. Проходило много всяких людей, лущили семечки, разговаривали, кто — чинно, кто — кривляясь. Все это было очень обыкновенно и очень скучно.

Петр Петрович снова забыл про то, что у него в кармане лежали какие-то деньги, что он собирался променять их на какую-нибудь радость. Радостей что-то не подвертывалось. Женщины, проходившие слишком близко и слишком настойчиво глядевшие в глаза мужчин, давно уже не могли рассчитывать на его внимание, да он и до женитьбы их избегал. Театр его не интересовал, да и было уже слишком поздно, пьеса уже, верно, кончилась. В рестораны Петр Петрович не ходил, а сейчас он вообще был сыт. Словом, идти было некуда, а про деньги, как сказано, он совсем забыл. Не они ведь были главным. Главное же было не так просто найти.

Петр Петрович совсем собрался было домой и лениво подумал, что хорошо было бы, если бы домашние уже спали и не потребовалось бы таким образом ни разговоров, ни выжидательно-опасливых взглядов с их стороны. Но все-таки он встал и твердо решил идти домой, когда знакомый вкрадчивый голос окликнул его:

— Гуляете, Петр Петрович? Вышли пройтись после трудового дня?

И тотчас, перейдя с шутливого на участливый тон, голос озабоченно прибавил:

— Как вы себя чувствуете, Петр Петрович?

Петр Петрович обернулся. Перед ним, сняв шляпу и слегка согнувшись в полупоклоне, стоял Черкас.

— Спасибо, — ответил Петр Петрович. — Я себя хорошо чувствую.

Он усмехнулся вдруг и, неожиданно даже для себя самого, с некоторым раздражением прибавил:

— Это дома из меня больного делают, а я здоров.

— Как больного? — почти с испугом вскричал Черкас. — Разве вы жалуетесь на что-нибудь?

— Я же вам говорю, что здоров, — с досадой ответил Петр Петрович. — Просто скучно что-то, тоска. А им уж кажется бог знает что.

— А вы к доктору не обращались? — спросил Черкас.

— Обращался. Я недавно у доктора был. Он мне вот гулянье прописал. Я и гуляю, видите.

Черкас очень пытливо посмотрел на Петра Петровича, — впрочем, может быть, это только показалось в темноте.

— Вы домой направляетесь? — снова меняя тон на равнодушный спросил он, словно между прочим.

— Домой, — устало ответил Петр Петрович. — Куда ж и идти-то?

— Можно зайти куда-нибудь, — так же равнодушно, между прочим, сказал Черкас. — Я часто после театра куда-нибудь захожу.

— А разве открыто что-нибудь? — с любопытством спросил Петр Петрович.

— Конечно. Да вот как раз пивная. Тут можно пива выпить и закусить. Музыка играет, и даже, кажется, программа какая-то есть. Тут иногда бывает довольно весело. То есть не то чтобы весело, а смешно. Народу много всякого. Да, впрочем, хотите — зайдем на минутку, посмотрим и уйдем. Мне завтра тоже рано вставать.

Петр Петрович был, пожалуй, рад Черкасу. Жилец как-то отвлекал его мысли и казался интереснее других. А больше всего Петр Петрович обрадовался возможности не возвращаться тотчас домой, где так сильна становилась его тоска. Спать ему не хотелось, он даже побаивался бессонной ночи. И он с удовольствием принял приглашение.

Они вошли в пивную. Это была длинная и узкая комната с эстрадою посередине. Между эстрадой и противоположною стеною помещался только один ряд столиков и узкий проход. Пел жиденький хор в русских костюмах под аккомпанемент трех балалаечников. Как во всех этих заведениях, было накурено до того, что дым резал глаза и казался тучей в густом тяжелом воздухе. Петру Петровичу показалось странным, что под этой тучей кто-то мог веселиться.

Они нашли свободный столик, Черкас заказал пива и какой-то закуски. Петру Петровичу пить не хотелось, он вяло проглотил горошину, она остановилась в горле и только увеличила собою тот ком тоски, который и так подымался из груди. Люди кругом сидели унылые, хора никто не слушал, да и пел-то этот жалкий хор под сурдинку. Петр Петрович недоумевающе поглядел на Черкаса, будто спрашивая, зачем актер привел его сюда.

Черкас вначале избегал встречаться глазами с Петром Петровичем. Он быстро выпил пива, долго и тщательно выбирая, закусил и при этом жмурился и потирал руки. Все люди кругом, и Петр Петрович в том числе, казались усталыми и бледными. Один Черкас порозовел от выпитого, глаза его блестели, жесты стали еще свободнее и шире. Как все актеры, он, казалось, только ночью и вел настоящую жизнь, — днем он никогда не бывал так оживлен. После долгого молчания, насытившись, очевидно, он наклонился к Петру Петровичу и дружеским тоном сказал ему:

— А ваши-то на меня очень обиделись. Они, кажется, решили, что я вас обидел и что я еще в чем-то виноват, уж не знаю перед кем.

Петр Петрович забыл, что и сам Черкас как будто чувствовал прежде свою вину, иначе зачем бы он пришел на другое утро извиняться? Но Петру Петровичу показалось вдруг, что не Черкас обидел его, а, наоборот, домашние обидели Черкаса своим отношением. А так как домашние и его самого раздражали в последнее время, то он почувствовал к Черкасу особую симпатию и сказал, почти извиняясь:

— Да, знаете, вот и сослуживцы мои тоже… тоже вроде как обиделись на вас.

Черкас быстро взглянул на него и воскликнул:

— Что же вы не пьете, Петр Петрович? Нет, так не годится! Здесь надо пить, и пиво здесь прекрасное. У себя-то вы как угощали, а тут не хотите и пригубить.

Петр Петрович совершенно не хотел пить, но ему показалось, что отказ обидит Черкаса. Он выпил свой бокал и поморщился: он никогда не любил пива, а сегодня оно показалось ему особенно невкусно. Но Черкас, должно быть, не заметил этого. Он налил второй бокал и сказал, снова наклоняясь к собеседнику:

— Я это знаю, Петр Петрович. Я хоть и не видал ваших сослуживцев, но, конечно, догадался. Могу себе представить, что они теперь обо мне говорят. А знаете, почему это? Знаете, отчего им кажется, что я их обидел или вас обидел, когда я на самом деле никого и не думал и не хотел обижать? Очень просто. Потому что они ничего не поняли из того, что я говорил. Они решили, что это было направлено против них, а так как я обращался к вам, то они и придумали обидеться за вас. Кажется, вы одни меня поняли. Ведь вы не обиделись, правда?

Петр Петрович кивнул. Он действительно не обиделся, он уже забыл даже, что произошло на его именинах, так далек был теперь этот день. Черкас торжествующе откинулся на стуле и, не сводя глаз с собеседника, сказал:

— Вот это и значит, что вы — выше их. И я вам скажу, что, конечно, все, что я тогда говорил, было направлено против них. О, не против вашей милой семьи, конечно, и не персонально против кого-нибудь из ваших гостей. Я говорил против косности нашей жизни, против неуважения к искусству, против убеждения, что мелкие служебные дрязги — это все в жизни человека. Они обиделись, они живут этим. Это так понятно. Но вот вы, Петр Петрович, вот скажите сами, разве вы не чувствуете, что есть в нашей жизни нечто иное, чем то, что мы видим кругом, в чем живем, в чем погрязаем? Я тогда говорил общими местами. Но правда же, разве все это так просто? Человек изменил жене, скажем. Все кричат, шепчутся. А вот у него просто любовь прошла, разве не бывает так? Или человек взял деньги из кассы. Сейчас крик, шум — вор. А втихомолку каждый думает: «Мне бы!» А может быть, человек этот деньги просто так взял, вот лежали, а он их взял. Ведь вы заметьте: такие люди деньги кидают на пустяки. Не то чтоб они там в семью принесли или даже на себя истратили, — нет, такие люди как будто хотят отделаться от этих денег. Они их и швыряют с тоскою и вслед им смотрят с самою робкою надеждой: «Может быть, взойдет что-нибудь там, где их кинули, хотя самое нестоящее, пустоцвет какой-нибудь, да взойдет». Отчего это? Что же, вы скажете, эти люди — воры, совесть мучает и тому подобное? Бросьте! Если их мучает что-нибудь, так это скука. Жить скучно, вот что. И что же, вы осудите его за то, что поиски чего-то иного он ставит выше казенных денег? Поиски — потому что никогда из этих поисков ничего не выходит!..