Политическая история брюк - Кристин Бар

В августе 1832 года «Семейство» сенсимонистов было распущено под предлогом того, что его существование угрожало добропорядочным нравам. Власть борется с «новой социальной угрозой», принявшей облик «свободной женщины»{207}. Ходят устойчивые слухи об устраиваемых в Менильмонтане[34] оргиях. Анфантена приговаривают к году тюремного заключения. Освободившись в июле 1833 года, он в сопровождении нескольких «апостолов» отправляется на Восток на поиски женщины-мессии, но быстро возвращается, так никого и не найдя. «Секта» сенсимонистов исчезает, но ее идеи продолжают жить и развиваться.

Гравюра Малевра вызывает доверие лишь потому, что у сенсимонистов действительно был свой костюм и они придавали большое значение символам. Как объясняет «отец» Анфантен, «хорошо, когда у костюма есть смысл, и никогда ни один жрец не относился к нему иначе. Только портные видят в костюме одно сукно, как булочники видят в хлебе лишь муку, воду и соль»{208}.

Костюм сенсимонистов одновременно выражает братство и иерархию в группе, способствует сплочению и заметности; эта «красивая и заметная» одежда, отмечает Сюзанна Вуалькен, «привлекала внимание мира к индивиду и всем его действиям»{209}. Сенсимонисты, как правило бородатые и с длинными волосами, носили брюки и пиджак разных оттенков синего — от более светлого (верхушка иерархии) до более темного. Весной 1832 года по случаю уединения в Менильмонтане, в котором участвовали только мужчины (40 проповедников), по предложению Раймона Бонёра (отца Розы Бонёр, прославившейся своими брюками) был создан специальный костюм. Он состоял из брюк, сшитых из скромной белой бумазеи (летом) или синего сукна (зимой), туники из синего сукна, красного баскского берета и развевающегося шарфа. Республиканским цветам придают новый смысл: белый — цвет любви, синий — цвет веры, а красный — работы. На груди каждого написано его имя. Еще одно изящное изобретение, по-своему символизирующее сенсимонизм, — жилет, который застегивается на крючки сзади{210}. По мнению Анфантена, «это символ братства: его нельзя надеть без помощи одного из братьев. Я знаю, что республиканцы могут жаловаться на то, что мы подавляем свободу и что человек у нас не может полностью пользоваться своей свободой и проявлять свой характер; но если недостаток этого жилета заключается в том, что он обязательно предполагает постороннюю помощь, достоинство его заключается в том, чтобы всякий раз напоминать о чувстве общности»{211}. Здесь хорошо заметна дистанция, которая отделяет его от революционного идеала свободы и равенства. Сенсимонизм предпочитает делать упор на общественные связи и братство — приобретающую все большее значение ценность, которая будет включена в республиканский девиз 1848 года. Но у этого движения есть и общие с республиканским черты, в частности отказ от роскоши и слишком быстро меняющейся моды (в связи с чем Мона Озуф напишет, что это вызвано «свойственным утопиям рефлексом заклинания своего времени»{212}). Интересно, насколько устойчиво понятие «братство» используется в сенсимонизме; это слово следует понимать двояко; не только в нейтральном значении (всеобщая любовь в обществе), но и обращая внимание на его сугубо мужской смысл, молчаливо или явно исключающий женщин{213}. Кроме того, сенсимонистская церковь в конце концов полностью устраняет женщин из своих рядов, отправляясь на мистические поиски Матери.

Символизм взаимозависимости людей и сотрудничества, выражаемый жилетом, застегивающимся на спине, — хорошая находка, эстетика которой так нравится Анфантену: «Это очень красиво, потому что грудь увеличивается и открывается»{214}. Этот комментарий отлично показывает то внимание, которое он уделяет внешности как части своего обаяния (Сюзанна Вуалькен очарована мягкостью, спокойствием, волей и красотой «апостола будущего и женщин»{215}). В ответ на упреки его буржуазной кузины Терезы Нюг по поводу бороды Ан-фантен говорит:

Я согласен с предсказанием о том, что вскоре женщины мне ее отрежут… Мне скоро 37. Это не возраст молодого человека <…> Подумай о том, что нам потребуются совершенно суровые лица, чтобы навязать, как мы это уже сделали, наш костюм такому насмешливому и праздному народу, как лавочники. Успех в народе вполне может искупить образ греческого философа{216}.

Было сшито несколько сотен костюмов сенсимонистов. Эти странно выряженные люди гарантированно пробуждают любопытство публики и вызывают отклик в прессе. С помощью своих костюмов, которые они называют «простыми и единообразными», сенсимонисты пытаются привлечь, выражаясь их социополитическими категориями, «женщин», «художников» и «народ».

Некоторые сенсимонистки протестовали против того, что у них нет собственного костюма. Самым смелым из них в середине октября 1832 года одна из редакторов Tribune des femmes, защищая свободную любовь и размышляя о светских законах, регулирующих мораль, предлагает носить пунцовые ленточки для установления связи и как «знак общности идей между ними». Этот цвет должен был символизировать пылкость их страсти{217}. В 1833 году получил распространение еще один аксессуар, также предназначенный исключительно для мужчин, — металлическая цепь, знак преданности движению, звенья которой обозначали самых выдающихся сенсимонистов. После того как сенсимонистки начали протестовать, что им нельзя носить эту цепь, они получили кольцо, которое носили женщины и их компаньоны в качестве «символа братства». На этом плоском кольце написано: «Отцу — 1833 — Матери».

Почему равенство между полами невозможно? Тот факт, что сенсимонисты не дают женщинам брюк, объясняет многое: движение имеет однополярный интерес к женщине, к поиску Матери, женщины-мессии, и в этом состоит его мощная оригинальность. Его последователи не культивируют мужественность, все чаще берущую за образец солдат, которых в 1832 году обязали носить усы. Анфантену борода напоминает о мудрости античного философа. Широкие брюки сближают сенсимонистов с мужчинами из народа. Туники делают их силуэт таким, будто они носят юбку. Некоторые описания воображаемого сенсимонистского храма объясняют, почему брюки, закрытая одежда, не могут стать для них понятием объединяющим, парадигмой равенства: художников этого движения вдохновляет открытая, женская одежда. В своей поэме в прозе сенсимонист и драматург Шарль Дюверье (1803–1866) пишет:

Мой храм — это женщина! Вокруг ее большого тела и до пояса спиралью поднимаются сквозь витражи галереи, которые накладываются друг на друга, как гирлянды на бальном платье… Правая рука возлюбленной моего города повернута в сторону куполов и соборов промышленных зданий, а ладонь покоится на сфере с хрустальным верхом… В этой сфере внутри храма располагается мой священный театр, декорацией которого служит панорама{218}.

Гравюры литографа и сенсимониста Филиппа-Жозефа Машро еще более красноречивы. Храм — это само тело гигантской Женщины, представляющей собой нечто среднее между богиней-матерью и воительницей; попадают в него через три входа, форма которых напоминает вульву, особенно средний, самый большой из них. Грудь и талия подчеркнуты; тело дородно; украшения, прическа и одежда придают «храму» изысканность, богатство и величавый вид, напоминающие о древней восточной архитектуре. Левой рукой гигантская Женщина держит примитивное копье ростом с нее саму (или это посох пилигрима?). Правой рукой, одними пальцами, она с легкостью удерживает сферу, земной шар. Этот образ женщины-храма, направляющей мир, не использовался в пропаганде. Не исключено, что это немного шуточный эскиз{219}, но это не отменяет того, что он нам сообщает о настроении сенсимонистов: под юбкой расположен храм… Таким образом, заключать женское тело в одежду, по отдельности закрывающую каждую ногу, было бы немыслимо! Эта позитивная, сакрализующая и филогинная репрезентация контрастирует с другими образами женщины-гиганта в живописи, гравюре, литературе и поэзии того времени, которые вызывают прежде всего страх и ненависть по отношению к Женщине{220}. Эта гигантская женщина вписывается в тысячелетнюю традицию богинь-кормилиц.

В Египте, куда под предводительством Анфантена отправится небольшая группа в поисках женщины-мессии, костюм сенсимонистов изменится. Мужчины станут носить местные шаровары. Чтобы открыть больницу для женщин, Сюзанна Вуалькен согласится одеться мужчиной — в знаменитые шаровары и белый бурнус, подаренный отцом Анфантеном{221}. Последний же добавляет к своему костюму саблю на шелковом шнуре и бреет бороду и голову. За редким исключением{222}, Египет вызвал у этих пылких идеалистов одни горькие разочарования. Эпидемия чумы уменьшит их ряды. Мессия не выходит навстречу: «Не слышно ни слова от женщин, не видно даже их лиц, потому что они ходят в чадрах»{223}.