Жуки на булавках - Аркадий Бухов

– А чего ей надо?

– У меня, говорит, время от пяти до семи свободно, так я, говорит, очиститься заехала, да поскорее, а то внизу мотор дожидается.

– А какая она из себя?

– Старая, да прыща на ней много.

– Гони, – отбивался усталый Распутин, – сказки, что, мол, безгрешная она. Пусть нагрешит, а потом уж и лезет.

Тогда стали записываться. Не помогло и это. Распутин пожелал исключительной клиентуры и сурово заявил очищаемой им от грехов баронессе:

– Слышь, Пашка, хочу, чтобы в самые верха попасть. Вези куда, то есть, самые высокие.

Так как Распутин грозил забастовать, его повезли.

Около первого же светского генерала Распутин немного оробел.

– А ты не пальцимейстер будешь? – дипломатически спросил он.

– Выше, – огрызнулся генерал.

– Так, так…

Сначала Распутин хотел отойти, но узнавшие уже путь к доверию никогда не откажутся от этого пути, и Распутин прибег к способу, раз уже сделавшему ему карьеру; он подозвал генерала и решительно сказал ему:

– Пойдем в баню.

Генерал не пошел, но это предложение было настолько неожиданно для светских кругов, что за Распутиным сразу установилась репутация необычайно оригинального человека.

Через два дня после пребывания в высших сферах Распутину понадобились два рубля на новые портянки. Попробовал попросить у швейцара, но тот, не учтя возможной карьеры просителя, отказал, ссылаясь на семейные издержки.

– Подавишься потом своими двумя рублями, – высказал вслух Распутин внезапно пришедшее желание.

– Да ну? – иронически отозвался швейцар, – голос, что ли, тебе был, что подавлюсь?

– Голос? – переспросил Распутин и вдруг радостно схватил швейцара за руку, – выручил, миляга, выручил…

Не прошло и трех минут, как Распутин стоял перед пухлой дамой и сурово твердил:

– Голос мне был, Аннушка… Поди, мол, вот к тебе и скажи, чтобы дала три рубля.

– Голос? – робко спросила пухлая дама.

– Голос, – подтвердил Распутин.

– Может, больше, Григорий Ефимович? – удивилась скромности внутреннего голоса пухлая дама.

– Это ты верно, – пророчески бросил Распутин, – два голоса было: один говорит – попроси три рубля, а другой говорит – проси все семь с полтиной.

С этого дня мистический голос окончательно завладел Распутиным. Целый день он не давал ему покоя.

– Вы что, Григорий Ефимович?

– Да вот голос сейчас был. Кого, говорит, первого встретишь, тот тебе две бутылки коньяку и сапоги новые пришлет на дом.

– Вам на Гороховую можно послать?

– А хоть и туда, сынок. Дар все равно даром останется, куда его ни пошли.

Странный голос быстро устроил все личные дела Распутина. Не проходило и ночи, чтобы он не потребовал от знакомых Григория Ефимовича чего-нибудь нового, начиная от трехрядной гармошки и кончая тридцатью тысячами на текущий счет…

Так началась карьера Распутина – о чем писать не позволяли Как она кончилась – это уже можно прочесть. Я только дал необходимое вступление.

1917

Из сборника «Разговор с соседом»

1918

Как я писал сеансационный роман

I

Это был первый и последний раз. Больше я никогда не буду заниматься этим делом.

– Вы бы могли написать сенсационный роман?

Я посмотрел на этого человека, державшегося на обломках падающей газеты, как пьяный матрос сгоревшего корабля на бочке из-под солонины, и ответил честно, насколько позволяли мне молодость и обстоятельства:

– Решительно не мог бы.

– А вам самому не приходила в голову эта мысль?

– Даже при том исключительно нехорошем образе жизни, какой я веду, я всегда интересовался другим.

– А если бы вы попробовали, – просительно настаивал он.

– Я понимаю, что это не повлияет на мое здоровье, но у меня ничего не выйдет.

Даже таким заявлением нельзя было убить последних таящихся в его душе надежд. Сначала он успешно торговал рыбой и относился ко всему скептически; потом кто-то раскрыл ему способ легко и весело потерять скопленные деньги путем издавания в маленьком городке ежедневной газеты, и он стал верить даже в чудо.

Отношения между нами были очень тесные и несложные. Первого и пятнадцатого числа он уверял меня, что я его граблю и роняю его репутацию среди деловых людей. Я убеждал его, что ему принадлежит ответственная в моей жизни роль губителя молодого таланта, длительного выжимания из меня влитых природой соков и человека, успешно толкающего меня к гибельному концу.

После получасовой беседы мы расходились, довольные друг другом, удовлетворенные от сознания, что все высказано.

– Значит, будете писать?

– Буду. Ответственность падает на вас.

– Газета не лавочка, – мрачно вылился из него афоризм, – покупатели не переведутся.

II

Со вторника я начал сенсационный роман для нашей газеты. Так как я уже сказал, что это было в первый и последний раз, я могу говорить об этом открыто.

С первой же строчки я начал глухую борьбу с издателем, чтобы доказать, что я не умею писать сенсационных романов. Я уже заранее ненавидел своего героя и его разных приятелей, которых должен был выкапывать для развития действия.

– Романчик надо? – злобно потирал я руки. – Напишу, напишу, голубчик… Я тебе напишу…

Национальность героя обрисовалась сразу. Безусловно, это должен быть малаец. Только к этой нации у меня исключительное, полное, хорошо проверенное незнание ее жизни, обычаев и привычек.

Предстояло наворотить на него массу побочных обстоятельств, явно мешавших интересу, какой мог случайно возникнуть к моему ненавистному детищу. Как мне казалось, я сделал это со вкусом.

В первой же главе обстоятельства складывались так: беглый малаец, которого почему-то звали Арчибальдом, хилый, вечно грязный человек, с вытекшим глазом и неожиданным университетским образованием в Дублине, поселился в маленьком русском городке, служит переписчиком на пишущей машинке у нотариуса и крадет по вечерам сахар у сослуживицы.

Для того чтобы кто-нибудь не подумал, что в романе будет женщина, красивые описания природы или приключения, я продуманно вставил, что означенный Арчибальд на женщин производил впечатление маринованного кота, вид осеннего неба на него действовал, как хинин в пирожном, а что касается приключений, то это был трус, боявшийся самого безобидного мальчишки из лавочки.

Никогда еще с такой радостью я не отдавал в типографию ни одной из своих рукописей, как эту.

III

Результат получился невероятный. Утром раздался телефонный звонок, и в трубку полился знакомый голос издателя, окруженный ореолом неподдельного восторга.

– Как вам не стыдно… – захлебываясь, говорил он.

– Я же говорил, – торжествующе вставил я, – не умею и не умею…

– За это и стыдно… Да вам с семилетнего возраста надо было писать романы… Это же роскошь…

– Где роскошь? – обиженно заворчал я.

– Да роман ваш… Такая выдумка… Другой бы делал героя красавцем, кинул бы ему на тридцатой строчке обаятельную миллионершу, заставил бы его спасать целую семью из реки, а у вас так просто, так есте…

– Послушайте, вы… – оборвал я, чувствуя, что сделал что-то плохо поправимое, – вы это серьезно?..

– А как вы думаете? Бросьте авторскую скромность… Уверяю вас, что если…

Я бросил трубку и сел портить впечатление.

– Тебе урод нравится… Просто начал… Я тебе сейчас покажу…

Вторая глава была написана исключительно блестяще с точки зрения быстрого прекращения любого сенсационного романа и искреннего признания моей неспособности в этой области творчества.

Я переделал своего малайца в аннамита, дал ему столько курчавых волос, сколько хватило бы на целое племя, выставил его счастливым мужем двух красавиц, дочерей банкиров… Я оправдал его вытекший глаз, уверив, что он видел им, как заяц. С самого момента выхода его из конторы он начал совершать невообразимые подвиги; прыгал с крыши на крышу из-за потерянного котенка, обеспечил на всю жизнь двух нищих, походя усыновил кухаркиного сына и даже уступил на ночь свою кровать какому-то прокаженному, которого он выискал где-то на окраине города.

Если бы я прочел где-нибудь такое продолжение первой главы, несмотря на свой спокойный характер, я все же непременно искал бы встречи с автором, нашел бы его и долго таскал бы его по полу на глазах у всех очевидцев этой возмутительной сцены.

IV

На этот раз человек, принесший мне печальную новость, был очень далек от нашей газеты.

– Очень хороший роман, – сказал он, пожимая мне руку, – а главное, очень жизненно… С виду маленький и глаз вытек, а на самом деле и красавец, и самоотверженный, и…

– Ничего подобного… – сурово оттолкнул я эти нарождающиеся симпатии, – и этот человек мерзавец.