Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она влепила мне пощечину.
Наступила тишина, и в ней звенящее эхо шлепка казалось ненастоящим. Слезы брызнули из глаз и покатились по щекам. Я вытер их тыльной стороной ладони. Боль от пощечины стихла и сменилась жжением, словно на коже засыхала соленая вода.
Я положил книгу на стол и разгладил форзац в том месте, где слегка помял его. Сгиб останется навсегда, как шрам, тянущийся из уголка.
– Простите, – выпалил я.
Середит отвернулась и бросила нож в стоявший рядом ящик.
– Воспоминания, – наконец произнесла она. – Мы помещаем в книги не людей, а воспоминания. Все то, о чем людям больно помнить. То, с чем невозможно жить. Мы берем эти воспоминания и помещаем их туда, где они больше не причинят вреда. Вот зачем нужны книги.
Наконец я нашел в себе силы взглянуть на нее. Лицо было открытым, искренним, немного усталым, как и ее голос. Она говорила о своем ремесле как врач, описывающий процедуру ампутации, – как о деле благом и необходимом.
– Переплетчики не крадут души, Эмметт. Не отнимают жизнь людей. Мы берем лишь воспоминания.
– И все равно это неправильно, – я старался говорить таким же, как она, ровным и рассудительным тоном, но голос предательски дрожал. – Как вы можете говорить, что не делаете ничего плохого? Кто вы такие, чтобы решать, с какими воспоминаниями можно жить, а с какими невозможно?
– А мы и не решаем. Мы помогаем людям, которые приходят к нам и сами просят об этом. – На лице ее промелькнуло сочувствие, словно она поняла, что выиграла этот спор. – Никого сюда силой не тащат, Эмметт. Они сами решаются прийти. Мы лишь помогаем им забыть.
Я знал, что все не может быть так просто. Что должен быть какой-то подвох. Но мне нечего было ей противопоставить, нечем обороняться от ласкового голоса и спокойного взгляда.
– Но что это? – Я указал на рельеф крошечного скелета под мешковиной. – Зачем делать такую книгу?
– Книгу Милли? Ты правда хочешь знать?
По спине пробежал холодок, сильный и внезапный. Я стиснул зубы и промолчал.
Середит прошла мимо меня к столу, поглядела на мешковину и аккуратно отодвинула ее в сторону. Маленькие косточки отсвечивали синевой.
– Милли похоронила его заживо. – Голос был бесстрастным, словно право судить предоставлялось мне. – Она не могла больше терпеть – ей казалось, что она не может терпеть. И вот однажды, в день, когда он кричал не переставая, она завернула его, положила в мусорную кучу и забросала навозом и отбросми. Забрасывала, пока плач не прекратился.
– Своего ребенка?
Старуха кивнула.
Мне захотелось зажмуриться, но я не мог отвести взгляд. Значит, ребенок лежал там в точно такой же позе, свернувшись калачиком, беспомощный, и пытался кричать, пытался дышать. Сколько времени понадобилось, чтобы он стал всего лишь частью навозной кучи и сгнил со всем ее содержимым? Все это смахивало на страшную сказку: «…и кости его превратились в перламутр, а земля – в бархат». Но это была не сказка, а быль. Это была правда, и история оказалась навек заключенной в книге, записанная на мертвых страницах. Я ощутил покалывание в ладони в том месте, которое касалось форзаца из плотной бумаги с прожилками, черной, как земля.
– Но это же убийство, – ответил я. – Почему ее не арестовал констебль прихода?
– О ребенке никто не знал. Она никому про него не рассказывала.
– Но… – Я осекся. – Как вы могли взяться ей помогать? Девушке… женщине, которая убила собственного ребенка, да еще так жестоко? Вы должны были…
– И что я, по-твоему, должна была сделать?
– Дать ей помучиться! Пусть живет с памятью о содеянном! Память – часть наказания. Если человек сделал что-то дурное…
– Она родила ребенка от своего отца. От человека, который пришел сжечь книгу. Он был ее отцом и отцом ребенка.
Я не сразу понял, что она имела в виду. Потом отвел взгляд, и мне стало дурно.
Зашуршала грубая ткань – Середит накрыла обложку и присела на край ящика, опираясь на стол. Ящик под ней скрипнул.
– Впрочем, в чем-то ты прав, Эмметт, – проговорила она. – Иногда я отказываю людям, которые приходят ко мне. Но очень редко и не потому, что они сделали нечто ужасное и помочь я уже не смогу, а потому, что знаю – они будут продолжать творить зло. Тогда я могу отказаться им помогать, но если буду абсолютно уверена. Такое случалось лишь трижды более чем за шестьдесят лет. Другим я помогала.
– Но разве это не зло – похоронить ребенка заживо?
– Конечно, – ответила она и опустила голову. – Конечно, Эмметт.
Я вздохнул.
– Вы сказали: «вот зачем нужны книги». Значит, каждая книга, созданная руками переплетчика, – чьи-то воспоминания? То, о чем люди предпочли забыть?
– Да.
– И… – Я откашлялся и вдруг ощутил на щеке след отцовской руки и жжение пощечины, которую он влепил мне много лет назад. Чтобы я тебя больше с книгой не видел, сказал он тогда. Значит, вот от чего он хотел меня уберечь. Но теперь я стал учеником переплетчицы и вскоре должен был начать переплетать книги.
– Вы считаете, что я смогу заниматься этим ремеслом? – медленно проговорил я.
Середит даже не взглянула в мою сторону.
– Будет легче, если ты научишься любить свое ремесло, – раздался ее голос откуда-то издалека. – Если ты будешь презирать книги и людей, которые приходят к тебе за помощью, то начнешь презирать себя и свою работу.
– Я не смогу, – замотал я головой. – И не стану. Это не то…
Она рассмеялась. Смех почти ничем не отличался от ее обычного веселого хихиканья, и мне стало не по себе.
– Конечно, сможешь. Переплетчиками рождаются, а не становятся. А ты переплетчик, сынок. Сейчас эта мысль может быть тебе не по нутру. Но ты вырастешь и поймешь. Тебе не будет покоя. Этот дар – великая сила. Вот почему ты заболел, когда… Я еще не встречала мастера с таким сильным даром, как у тебя. Вот увидишь.
– Но откуда вы знаете? Что, если вы ошибаетесь?
– Я знаю, Эмметт.
– Но как?
– Переплетная лихорадка – верный признак. Ты станешь хорошим мастером. Во всех отношениях.
Я покачал головой – и продолжал качать, сам не зная почему.
– Наша работа бывает очень трудной, Эмметт. Иногда я впадаю в ярость или грущу из-за того, что мне приходится узнавать. Иногда жалею, что взялась за переплет – если бы я знала, с какими воспоминаниями мне придется иметь дело, я бы никогда этого не
