Кольцо Луизы - Николай Вирта

Во время войны мы публиковали больше приятного, чем неприятного. В Норвегии наши дела были иногда очень плохими. Там у нас была полная неудача. Прежде всего, когда наши магнитные мины не действовали и английский боевой флот подошел к Нарвику. Тогда нам не было все равно. Итальянцы не выдержали бы. Они болтают обо всем, что знают и чего не знают. Их пресса ужасно несерьезна.

…Мы живем в напряжении.

Только бы скорей прошла эта неделя!

Во всяком случае, мы ничего не можем больше скрывать. Итак, мы должны маршировать на восток, а нагромождением слухов и тревог затуманивать истинную суть дела.

Случай с «Бисмарком» сильно взволновал фюрера. Мы потеряли около 1700 человек. Тяжелый удар для нашего молодого военно-морского флота.

…Работал до позднего вечера. Вопрос о России становится все более непроницаемым. Наши распространители слухов работают отлично. Со всей этой путаницей получается, почти как с белкой, которая так хорошо замаскировала свое гнездо, что сама не может найти его.

…Фюрер звонит мне поздно вечером: когда мы начнем печатать и как долго сможем использовать три миллиона листовок? Приступить немедленно, срок — одна ночь. Мы начинаем сегодня.

Ожидаю с тоской конца недели. Это действует на нервы.

Когда начнется, тогда почувствуешь, что у тебя точно гора с плеч свалилась.

19 июня (четверг).

Нужно на первый случай отпечатать 200 ООО листовок для наших солдат. Я приказываю сделать это с соблюдением всех правил предосторожности. Типография будет опечатана гестапо, и рабочие до определенного дня из типографии не выйдут. Там они получат питание и постели. Отпечатанные и упакованные листовки будут переданы представителям немецкой армии и под охраной СС отправлены на фронт. Утром, к началу операции, каждая рота получит по одной листовке. Весь процесс очень сложный, но лишь таким образом возможна гарантия соблюдения тайны. Я еще раз обращаю внимание всего министерства на соблюдение тайны.

21 июня (суббота).

Драматический час приближается. Напряженный день. Еще требуется разрешить массу мелочей.

Читаю подробный меморандум о русско-большевистской радиопропаганде. С ней нам придется иметь некоторые трудности. Она не такая, как английская пропаганда…

В Финляндии мобилизация.

Испытывал новые фанфары. Теперь нашел нужные. Обращение фюрера переделано заново и отправлено на фронт.

Нападение начнется ночью в 3 часа 30 минут. Мне еще не совсем ясно, будет ли воззвание фюрера зачитано по радио немедленно или лишь в 7 часов утра. Мы хотим в первый же день распространить по радио предупреждение в отношении русских парашютистов и диверсионных групп. Об этом нас настоятельно предупреждает секретное донесение одного агента, который сообщил, что русскими запланированы подобные операции,

В остальном русский вопрос оставляет в тени все остальные темы общественной жизни. Однако международная общественность пока блуждает в потемках.

Скоро мы проясним положение.

Оскорбительная декларация Рузвельта против нас пропадает в общем шуме. Он «удачно» выбрал момент.

Время опубликования прокламации будет обусловлено между мною и фюрером. Он продиктовал новое воззвание к народу, а воззвание к солдатам усилил. Я предложил несколько небольших изменений. Он великодушен и соглашается.

Итак, в 3 часа 30 минут начнется наступление. Фронт — 3 тысячи километров. Самый большой поход в мировой истории. Чем ближе удар, тем быстрее исправляется настроение фюрера. С ним так всегда бывает. Он просто оттаивает. Мы гуляем 3 часа в его саду. Мне удается снова бросить глубокий взгляд в его душу. Нам не остается ничего иного, как наступать. Русский посол Деканозов снова сделал представление в Берлине из-за перелетов границы нашими самолетами. Установлено, что время для зачтения декларации будет в 5 часа 30 минут утра. Тогда врагу станет ясным. Народ и мир также узнают правду.

Испробовали новые фанфары в течение целого часа. Останавливаемся на предложенном мною кратком мотиве из «Хорста Весселя». Фюрер весьма удовлетворен нашей работой в этой области.

Наша подготовка закончилась. Фюрер работал над планом операции с июля прошлого года, и вот наступил момент. Сделано все, что вообще было возможно. Теперь должно решать военное счастье.

Затем попрощались. 2 часа 30 минут ночи. Фюрер хочет поспать пару часов.

Я поехал в министерство. Еще темно. Рассказал обо всем своим сотрудникам. Безмерное удивление. Большинство наполовину или целиком догадывались об истине. Немедленно начинается лихорадочная работа. Мобилизуются радио, пресса, хроника. Все идет, как по ниточке.

Я изучаю последние телеграммы: все ерунда. Опровергать будут наши пушки. Я не скажу ни слова.

Изучал условия радиотрансляции в России. Кое-что придется сделать.

За окном, на Вильгельмплатц, все тихо и пусто. Спит Берлин, спит империя. У меня есть полчаса времени, но не могу заснуть. Я беспокойно хожу и хожу по кабинету. Я слышу дыхание истории. Вот оно, великое и чудесное время рождения новой империи.

Глава тринадцатая.

НАКАНУНЕ

1

Два события в доме Иоганна Шлюстера. Марта родила ребенка. Ей повезло: свекор — такой нежный и заботливый дед!

Не может пожаловаться Марта и на свекровь. Правда, Марта не пришлась ей по сердцу: что за профессия — почтальон! Эмма вроде бы забыла, что выросла в семье стрелочника. Но когда это было! Ганс — офицер фюрера; вот подождите, он вернется с фронта не лейтенантом, а по меньшей мере оберстом. И с орденами во всю грудь…

И еще одно событие.

17 июня Марта получила приглашение прибыть в такой-то отдел абвера. Офицер, принявший ее, с удрученным видом сообщил Марте о героической гибели ее мужа. Марта упала в обморок.

Когда она пришла в себя, офицер сказал, что Ганс был послан разведать расположение советских войск, дислоцированных на левом берегу Прута. К несчастью, примерно в десяти — пятнадцати метрах от того места, где Ганс должен был выйти на берег и связаться с агентом абвера — засланным несколькими днями раньше, — советские пограничники заметили Ганса и открыли по нему огонь. Первые же выстрелы сразили Ганса. Те, кто наблюдал за этой операцией с румынского берега, видели, как советские пограничники вытаскивали из воды безжизненное тело Ганса.

Агент, дожидавшийся его, подтвердил его смерть. Кроме того, была перехвачена шифровка начальника советской пограничной стражи о попытке неизвестного человека перебраться через Прут и о его участи.

Марта, слушая все это, едва сдерживала обуревающие ее чувства. Офицер заметил, что супруга погибшего не выдавила из себя слезинки: сидела, словно убитая, с окаменевшим лицом. Офицеру понравилась выдержка этой женщины.

Далее он сказал Марте, что муж ее посмертно награжден Железным крестом второй степени, который ей в свое время вручат. И от имени командования справился, в чем она нуждается.

— У меня родился ребенок. Бедная, бедная Эльзи. — И тут же взяла себя в руки. — Я работаю почтальоном. Вы понимаете, господин обер-лейтенант, теперь эта работа не для меня. Да и получаю я гроши. Не знаю, что будет со мной и Эльзи.

— Но ваш свекор, по нашим сведениям, состоятельный человек.

— Я не привыкла жить на чужой счет, — возразила Марта.

— Значит, вам нужна работа. Что вы умеете?

— Я хорошо печатаю на машинке и стенографирую. Как будто знала… — Марта судорожно мяла в руках носовой платок. — Что все это может пригодиться мне. Но как мне искать новую работу? Ведь я не могу и на час оставить Эльзи одну.

— Я доложу начальству, — сказал лейтенант. — Мы что-нибудь придумаем.

— Благодарю.

2

С тем же каменным выражением на лице Марта распрощалась с офицером.

Через час в том же кабинете роковую весть о гибели сына слушал Иоганн Шлюстер.

Он плакал.

На следующий день Марту снова вызвали в абвер. Тот же офицер обрадовал ее: начальство, разделяя с фрау Шлюстер скорбь по героически погибшему офицеру фюрера, пошло навстречу его супруге. Как только она найдет няню или вообще решит проблему ухода за ребенком, она может приступить к работе в одном из секретных отделов абвера машинисткой и стенографисткой.

Жалованье, положенное Марте, ошеломило ее — оно было раза в три больше того, что Марта зарабатывала, разнося по домам письма и газеты.

Эмма пребывала в полной уверенности о счастливой звезде сына. Правда, он что-то замолчал: ни писем, ни посылок. Иоганн объяснил Эмме, что Ганс не имеет права писать родителям, он на такой работе, когда всякая переписка исключается. Изредка звонили из абвера и сообщали, что Ганс жив и здоров. Надо ли объяснять, что в дом Шлюстера звонили сослуживцы Марты…