Музыка Океании (СИ) - Ледова Полина

— Что? — раздражённо спросила она. Вдруг множество красок вернулось в её жизнь, почти ослепив на мгновение. Вестания ненавидела покидать спираль так быстро, особенно ненавидела, когда её заставляли выходить оттуда.

Сестра стояла возле неё. Выглядела она очень обеспокоенной. Вестания отметила, что соседние полки пусты. Ариадна и мальчик куда-то делись.

— Тут кое-кто хочет с тобой поговорить, — тихо сказала Тера. — Они сказали, что они из Сопротивления.

В дверях Вестания увидела молодых мужчину и женщину с очень серьёзным выражением лиц.

Глава V. Лисса

516 день после конца отсчёта

Вагон «Харона» наполнялся и пустел с тем, как одинаково белые станции проносились мимо окна. Никто равнодушно поглядывал то на паутинку треснувшего стекла, то на торопливых людей, приходящих и уходящих, бегущих и вечно спешащих, суетливых, взволнованных, полных каких-то решений, полных жизни, имеющих слишком мало свободного времени, не важно, богатых или бедных. Они точно не могли позволить себе такой роскоши, как колесить в вагоне поезда из одного конца Сциллы в другой, бесцельно уставившись в окно и задумчиво разглядывая пассажиров. У них не было времени даже на то, чтобы подумать о своих личных делах. Никто же мог день напролёт заниматься только этим, но он всё равно не находил себе места, не знал, куда себя деть.

Влюблённые, обиженные, счастливые, одинокие, умные, голодные, они все слишком сильно отличались от него. Он был иным.

«Я Никто», — думал он, в одно и то же время и завидуя, и жалея их.

Он получал странное наслаждение от подслушивания чужих разговоров, словно на некоторое время становился частью того незнакомого ему мира, к которому уже очень давно себя не относил. И больше всего ему было любопытно, мог ли он стать одним из них, был ли он всегда Никем, с самого рождения оказавшись под несчастливой звездой.

Вообще без звезды.

Или всё же когда-то давно он мог примкнуть к ним.

Но теперь уже всё равно слишком поздно.

Я Никто. Просто тень.

А они не настоящие люди.

Просто манекены.

Иногда ему хотелось не думать, но прогнать запутанный клубок мыслей из своей головы он не мог. Их было слишком много. Они роились там стаями чёрных мух. И он уже не понимал себя самого. Не мог осознать, чего он вообще хочет, и к чему стремится. Что делать со своей жизнью? Или лучше просто умереть? Или нет.

Никто не знал.

И всё же у него была цель. Одно-единственное дело, которым он теперь мог заниматься. Отголосок его прежней жизни, если таковая была.

Никто выглядывал людей.

Был уже вечер, когда «Харон» прибыл на Край. Истошно заскрипели колёса по железным рельсам, словно раненое животное, сея отчаяние где-то глубоко внутри. Вагон снова опустел и снова наполнился неустанными людьми. Когда же вы, наконец, остановитесь, когда останетесь на одном месте? — раздражённо подумал Никто. — Разве нельзя вам просто остановиться? Зачем куда-то бежать, итог будет всё равно один. Вы все знаете, что конец света ползёт всё ближе к вам. И лишь упрямые глупцы считают, что его можно избежать. Как вы могли стать такими безнадёжно слепыми, чтобы позволить себе игнорировать, смириться? Это ведь не просто смерть одного… даже не массовое самоубийство. Это полное тотальное умерщвление человечества. А вы всё вертитесь, всё надеетесь, вы слушаете бред властей, пытающихся изо всех сил удержать воду в ладонях. Только они не в состоянии противостоять этой силе…

Никто оторвал глаза от мёртвой точки. Тяжело, взгляд за день стал ленивым, отказывался подчиняться. Его внимание в общем марафоне Сциллы привлекла единственная танцовщица, что двигалась не вперёд, как остальные, а кругами — по спирали.

Она, не находя себе места, передвигалась от одного пассажира, к другому, вот только нужды в свободном сиденье она не испытывала. Ею двигали совершенно иные мотивы, и Никому довольно скоро стало понятно, какие именно. Он следил за неугомонной бурей эмоций, сменявшихся на её лице. От удивления к радости, от апатии к гневу, глаза то изумлённо загорались, то тускнели, теряясь в беспросветной дымке пустоты.

Спутанный колтун русых волос был покрыт коркой старой грязи, перепачкано было и её жёлто-серое лицо, и руки, больше напоминавшие две коряги. Из той одежды, которую Никто сумел рассмотреть за кучей потерявших вид лохмотьев, на ней было надето застиранное до дыр коричневое платье. Она была босой. Ступни — два ало-синих осколка человеческой плоти. Он не пытался рассматривать её ноги, слишком много всего они перенесли, тем не менее сама она никак не выказывала боли, шла вполне бодро, хоть и спотыкалась иногда, скорее всего, она отморозила пальцы ног настолько, что уже и не чувствовала их. Когда она приблизилась к Никому, он сумел разобрать слова, которые женщина лепетала своим неровным голосом, то нечленораздельно, то слишком громко и резко.

— Почернел зелёный мох, платье девушки в горох! Нет! Что же вы говорите, кириосы? Где это грабители? Что же? Вы видели! Они украли моё кольцо, точно вам говорю! — она снова нагнулась к полу, погрузив руки в небольшую лужицу грязи от талого снега и осторожно ощупала её. — Я, кажется, где-то здесь его оставляла… да-да, точно, оставляла. А ВАМ — она резко обернулась к какому-то мужчине. — ВАМ Я ВООБЩЕ-ТО ПОРУЧИЛА ЕГО ОХРАНЯТЬ! А-ха-ха! — засмеялась она тут же непринуждённо. — Боги с ней, с серьгой! Я вот вам расскажу, кирие, что со мной произошло на прошлой неделе… значит, так было дело. Вышла я на улицу — день-деньской весьма не плох, платье девушки в горох… Вышла, и всё думаю, куда же я вторую серьгу-то дела? Была, вроде, всегда со мной, никто не брал. А её украли! А, потом, значит, вижу, поезд едет, да быстро так… вы же знаете, да…

По большей части пассажиры старались игнорировать её. Некоторые поглядывали украдкой, не смея справиться со своим любопытством, другие раздражённо щурили глаза. Даже с большим интересом Никто принялся следить за реакцией других людей на несчастную сумасшедшую, чем за ней самой. Что-то внутри него с благоговением урчало, радуясь тому, как нелепы всё же были эти существа, мнящие себя людьми. Никто хотел выждать ещё пару минут, не желая привлекать к себе слишком много внимания. Он надеялся, что сумасшедшая всё же благополучно доберётся до тамбура, до этих же пор он получал странное удовлетворение от их жалких потуг осмыслить, что роилось в голове женщины.

«Наивные, — подумал Никто со странным самодовольством. — Куда вам это понять…»

Но постепенно, вместе с тем, как женщина, не найдя сопротивления, становилась всё решительнее, начинала наклоняться к пассажирам, по очереди беседуя с каждым, и ведя всё тот же самый монолог с кем-то невидимым, раздражение пассажиров начало возрастать. Они ещё не осмеливались прогнать её, испытывая некоторую степень сожаления, только вот брезгливость преобладала и над ним.

Поднявшись со своего места, Никто пошёл ей навстречу, слишком хорошо понимая, что долго их терпение не продлится.

— Пойдём со мной, — шепнул он сумасшедшей, обхватив её за плечи и потянув за собой к тамбуру. Обратил внимание на то, что серьга в ухе была действительно только одна. Кажется, ничего особенного — позолоченный металл, который часто в Сцилле выдавали за золото, и маленький светло-зелёный камень. Несомненно, просто стекло.

Женщина, изумлённо воззрившись на него, испуганно пролепетала:

— А вы знаете, где я её оставила?

— Да, конечно. — Заверил её Никто. — Пойдём, я отведу тебя домой.

Женщина не сопротивлялась, позволив человеку довести её до самой двери тамбура. Всё прошло на изумление гладко, ни один пассажир даже не удостоил Никого хоть сколько бы сосредоточенным взглядом. Его ладонь уже легла на ручку двери, как вдруг поверх неё опустилось что-то тёплое.

— Кириос! — произнесла женщина, сидящая возле самого выхода. Никто уставился на неё, пытаясь понять, чего следовало от неё ожидать. — Вы знаете эту женщину?