Любимец века. Гагарин - Лидия Обухова

Полетели звонки по инстанциям. И когда поезд Москва - Саратов достиг места назначения - увы! - Юрия ожидала торжественная встреча. И митинги, и длинные столы президиумов, и список «мест посещения». Как будто он не знал здесь каждого переулка! Как будто стремился не в город своей юности, где так было бы, наверно, сладко и грустно постоять одному под каким-нибудь памятным деревом или толкнуть заржавелую калитку...

Юрий Алексеевич всегда отличался тактичностью и выдержкой. Наверняка он виду не подал, что его постигло некоторое разочарование. Он только посадил на банкете поближе к себе старых друзей, которые кричали ему через стол: «А помнишь?!»

Он освободил стул для Надежды Антоновны Бренько, повторяя жене: «Валя, это ведь та самая Надежда Антоновна».

И старая учительница до сих пор помнит под своими пальцами его мягкие волосы, когда их три затылка нагнулись и сблизились...

Надежда Антоновна как-то мне сказала:

- У меня мало было своего отдельного счастья. Мое счастье начиналось, когда я входила в класс.

Учительство всегда представлялось ей высшим жизненным назначением.

Когда несмышленым ребенком вместе с матерью-вдовой, беженкой из-под Гродно, она попала в астраханское село на широком волжском рукаве Ахтубе и началась жизнь нищая и неправдоподобно унизительная - ведь за пару башмаков, чтоб зимой пойти в школу, десятилетняя девочка целый день гоняла по кругу лошадей, двигавших водяной ворот, поливное колесо, - о, какой удивительно возвышенной и прекрасной представлялась ей жизнь сельской учительницы; той самой, что из жалости однажды зазвала ее к себе и умыла!

Ночью она тихонько молилась про себя: «Сделай меня учительницей, и больше я ни о чем не попрошу!»

Я думаю, что судьба не так уж плохо обошлась с человеком, если все-таки исполнила его детские мечты.

САРАТОВСКИЕ ОЧЕВИДЦЫ

Как быстро меняются города! И какими непостоянными оказываются камни! Люди еще молоды, полны сил, а дома, словно прошло целое столетие, надстроены, перестроены, перекрашены.

Индустриальный техникум из трехэтажного кирпичного здания губернского толка превратился в серую глыбу модерной пятиэтажки. Шершавые пупырчатые его бока похожи на наждак.

- Вот тут, - говорят мне, - была стена, а здесь раздевалка. И колонны круглые.

Такое ощущение, будто стены резиновые: они сжимаются и растягиваются. Я пытаюсь увидеть коридоры и лестницы чужими глазами.

Там, где сейчас библиотека - по коридору, налево, первая дверь направо, - был раньше класс, где на последней парте сидел Гагарин.

За несколько месяцев до полета старшим лейтенантом он приехал в Саратов и пришел сюда. Его встретил поначалу кто-то чужой: «Вам чего, товарищ старший лейтенант?» - «Я хочу посидеть за своей партой».

Но тотчас стали попадаться и знакомые. Константин Павлович Турецков, мастер фрезерного дела, сухопарый, уже с обильной проседью, хлопнул по плечу. «Кто же ты, Юрий, теперь?» - «Летчик-испытатель». - «А зачем такую трудную и беспокойную профессию выбрал?» Улыбнулся: «Так другие ведь могут? И я могу».

Турецкое отомкнул мне бывшую литейку, где настилают кафельный пол, приспосабливая совсем для других целей, и от новеньких станков пахнет свежей масляной краской. В ней тоже все изменилось, кроме разве квадратных переплетов стеклянной крыши. Турецкое раскидывает руки - и начинается очередной сеанс иллюзиона.

- Вот тут была литейная печь, по-нашему, вагранка. Здесь заливали опоки. Отсюда доставляли форму.

Я смотрю во все глаза... и начинаю видеть.

Я вижу зимний день с промельком снеговых туч, мохнатое небо над стеклянной крышей. Слышу скрип песка под подошвами Юриных башмаков. («Они у него вот такие были, на вырост. Какие завхоз выдаст. Сам не покупал, из дому денег не просил. Если совсем туго приходилось, пойдут с ребятами на железную дорогу, что-нибудь погрузят, разгрузят. Подработают».)

Но один ли он тут, под стеклянной крышей, перед потухшей вагранкой? Нет, в одиночестве его никто не припомнит: «Юра парень компанейский!» - таков общий глас,

В тот зимний день, который темнел на глазах, превращаясь в инистые сумерки, директор техникума расстроился, что вот, мол, остался невыполненным срочный заказ, надо бы отлить одну деталь. «Уплатить я вам не могу, - сказал он, - но уж очень надо, ребята!»

- Ведь мы, мастера, каких учеников запоминали? - журчит за моей спиной голос. - Или лодырей отчаянных, или выскочек. А Юра стоит себе скромно, спорить не будет. Хоть и был отличным литейщиком, но любую самую черную работу выполнит.

- Может, он просто относился ко всему этому равнодушно? - спрашиваю не оборачиваясь.

- Нет, он был не равнодушным, а старательным. Или, если по-старинному сказать, прилежным. На хорошее дело первый закоперщик. Вот и тогда: «Ну, надо», - говорит. Остались ребята, разожгли вагранку, чтоб работать допоздна...

Так зимний день в моих глазах стал ранним вечером. На рабочих комбинезонах литейщиков, все разгораясь и разгораясь, ярко вспыхивал румянец литейной печи...

- А вот эта лестница старая! - сказал мне кто-то с радостью.

Перила в самом деле были шатки и скрипучи.

Черноволосый курчавый Анатолий Иванович Ракчеев, нынешний заместитель директора по производству, возносится по крутым ступеням, не касаясь перил.

- Героем быть просто! - хохочет он. - Летчику приказано стать космонавтом, вот он и летит. Такая же работа, как у вас или у меня.

«Ну прямо как в песне, - беззлобно думаю я. - «Когда страна быть прикажет героем...»

Я, разумеется, спорю с Ракчеевым, но не очень. Чем-то молодым, озорным пахнуло от его голоса, лица. Словно только вчера недавний выпускник этого самого техникума, а потом в нем же молодой мастер и по совместительству студент-заочник Анатолий Ракчеев вместе с Гагариным и его товарищами, все двенадцать или четырнадцать парней, набиваются в лодку. Перевозчик собирает рублевки, мотор стучит все быстрее, и Волга уже прошита пенным следом, как белой ниткой.

- Тихий? Прилежный? В сторонке стоит? Какая ерунда! Балагур, озорной парень, как и все мы были тогда.

Юра Гагарин... Юра Гагарин... Каким теплым пятнышком остался он в груди многих самых разных людей!

- А вы знаете, что он был капитан баскетбольной команды? - даже как-то строго вопрошает меня седой Семен Николаевич Романцев.

Семен Николаевич уже на пенсии, сейчас, в обеденный перерыв, пришел поиграть с бывшими сослуживцами в шахматы.

- А ведь он был невысокого роста. Самый маленький - и капитан! Почему?

Я этого не знаю.

- Потому что ребята ему доверяли. Где Юра Гагарин, там порядок.