О чем молчат фигуры - Юрий Авербах

Этот номер еще был подписан Крыленко как ответственным редактором, но уже через два номера его фамилия исчезает и заменяется обтекаемым словом «редколлегия». Тогда же в Москве среди шахматистов пронесся слух, что Крыленко арестован.

В воспоминаниях В. Иванова-Разумника («Тюрьма и ссылки», Нью-Йорк, 1953 г.) упоминается что он сидел с Крыленко в одной камере в Бутырках, и место руководителя советских шахмат было под нарами.

Историк А. Антонов-Овсеенко так рассказывает о последних днях Крыленко: «Пять дней он сдавал дела див-воен-юристу Н. М. Рычкову, работавшему до этого в бригаде Ульриха. Потом Крыленко уехал на дачу.

Неожиданный звонок из Кремля, голос Сталина: "Слушай, Николай Васильевич, ты не расстраивайся. Мы тебе доверяем. Продолжай порученную тебе работу над новым кодексом".

В ту же ночь группа оперативников НКВД окружила дачу и арестовала бывшего наркома. Опирался ли Сталин в этом случае на революционное правосознание, теперь уже не установить. Но Крыленко он уничтожил. Николая Васильевича застрелил в подвале на улице 25 Октября лично Ульрих».

Остается добавить, что В. Ульрих был одним из самых кровавых палачей Сталина, председателем Военной коллегии Верховного суда страны.

Со смертью Крыленко шахматы лишились не только авторитетного руководителя, но и могущественного покровителя. Московский шахматный клуб немедленно был выдворен из помещения, принадлежащего прокуратуре. На стадион Юных пионеров был переведен с Арбата клуб шахматно-шашечного мастерства ВЦСПС. Издательство «Физкультура и спорт» уменьшило число выпускаемой по шахматам литературы. Да и спорткомитеты стали сокращать число шахматных инструкторов. Наконец, еще позднее, в «Правде» появился фельетон «Голос пинг-понга», в котором содержались нападки на газету «64» и на шахматистов. Впрочем, эта атака на шахматы не носила долгосрочного характера и не нанесла шахматному движению существенного вреда.

Имя Крыленко, первого руководителя советских шахмат, надолго исчезло из шахматной печати, а книга «Матч Ботвинник — Флор» с портретом Крыленко и его предисловием была изъята из библиотек. И лишь во времена Хрущева после XX съезда КПСС он был реабилитирован.

Большой террор

Наступил 1937 год. Сталин публично заявил, что жить стало лучше, жить стало веселее. Действительно, жить стало немного лучше — были отменены карточки, в магазинах можно было купить некоторые продукты. В Москве произошло большое событие — открылась первая линия метро. А вот с весельем дело обстояло хуже: вокруг один за другим начали исчезать люди.

Самое страшное — пропал и мой отец. Он служил бракером в тресте Экспортлес, большую часть года проводил в командировках на лесоразработках, то в Котласе, Архангельской области, то в Юрьевце и Кинешме на Волге, то в Тейкове Ивановской области. В его обязанности входил отбор древесины для производства целлюлозы. В Экспортлесе скопом посадили все руководство: они были связаны с заграницей, поэтому их обвинили в шпионаже. Заодно замели и всех остальных...

Забегая несколько вперед, скажу, что отцу несказанно повезло. Когда в 1938 году народного комиссара внутренних дел Н. Ежова, с помощью которого Сталин взял страну в «ежовые рукавицы», заменил Л. Берия, наступило некоторое послабление. Пленум ЦК осудил «перегибы», Ежов, как и его жертвы, исчез. А на свободу выпустили часть тех, кто еще не успел получить срок. Среди них был и мой отец.

Вспоминаю красивого стройного мальчика, с кем мы весной и в начале лета 1936 года регулярно сражались в шахматы в ЦПКиО. Звали его Юра Каменев. А потом он исчез. Навсегда...

Так получилось, что уже после войны я узнал об его несчастливой судьбе. Сын проходившего по процессу троцкистов Леонида Каменева, он после расстрела отца был выслан с матерью в Нижний Новгород. Там он иногда встречался за шахматной доской с другим московским школьником, приехавшим в Нижний к тетке на летние каникулы. Тот мне и рассказал, что произошло далее. Однажды к его тетке прибежала Юрина мать и со слезами умоляла, чтобы та разрешила ее сыну хотя бы неделю у нее пожить. Однако, опасаясь за свою участь, тетка отказала. Л когда через несколько дней этот мальчик отправился к Юре, то ни его, ни его матери там уже не оказалось...

Совсем недавно я узнал, что мать Юры, сестра Л. Троцкого, была расстреляна в 1941 году в Орле, а Юра умер от тифа в лагере.

В разгар репрессий Сталин заявил, что сын за отца не отвечает, но карательные органы чаще придерживались другой поговорки — «яблоко от яблони недалеко падает».

Вспоминаю, что много позже, когда я уже учился в МВТУ им. Баумана, одному из окончивших студентов выдали характеристику, в которой были такие слова: «Своевременно сообщил в деканат, что его отец арестован как "враг народа"».

В моем архиве до сих пор хранится текст неоконченной партии, начатой в том же злосчастном 1937 году. Белые Юрий Авербах. Черные — Борис Эмиль Август Джоунопатеро. То была партия по переписке. Черными играл калужский шахматист Борис Швайковский, молодой человек лет на десять меня старше. Не знаю, почему он выбрал столь странный псевдоним.

Было только известно, что Борис увлекается эсперанто и ведет оживленную переписку с заграницей.

Наша партия длилась недолго — всего десять ходов. А затем письма от него приходить перестали. Позднее я узнал, что Борис был арестован и исчез...

Весной 1936 года, в течение нескольких вечеров, в шахматном клубе стадиона Юных пионеров проходил конкурс решений задач и этюдов, привлекший много ребят. Душой и организатором этого мероприятия был проблемист Петр Муссури, молодой красавец брюнет в дымчатых очках. На подведение итогов конкурса ему удалось привести самого экс-чемпиона мира Эмануила J1 аскера, и я, оказавшись в числе призеров, получил первый шахматный трофей — «Учебник шахматной игры» с автографом автора. А победителем этого необычного соревнования стал будущий гроссмейстер Владимир Симагин.

Сам Муссури считался неплохим композитором. Начав заниматься составлением задач, главным образом двухходовок, он к 1936 году опубликовал 125 произведений, из которых около пятидесяти были удостоены отличий.

Звездным часом Петра Степановича как журналиста, несомненно, стал турнир в Ноттингеме. Впрочем, об этом лучше послушать непосредственного свидетеля происходившего Михаила Ботвинника.

«Вместе с П. Муссури едем в Париж. Муссури был греческим подданным, но жил в Москве, сотрудничал в газете "64" и составлял шахматные задачи. Когда в Москве Н. Крыленко получил разрешение на выпуск специального бюллетеня, посвященного турниру, надо было срочно послать корреспондента в Ноттингем. Проще всего это было сделать, послав Муссури, поскольку он был иностранцем, и вот Муссури в Ноттингеме. Работал он без устали и передавал в Москву много материала. Когда мы вместе с Капой ехали в поезде Ноттингем — Лондон, Муссури уговорил кубинца продиктовать примечания к двум партиям».

Вернувшись в Москву, Петр Степанович выступает с лекциями, делится своими впечатлениями о турнире. Затем в журнале «Шахматы в СССР» (№ 10, 1936) появляется его очерк «Три недели в Ноттингеме». Заканчивался он так: "Мистер Муссури,— кричат мне.— Москва! К телефону". Москва! Вот где умеют ценить шахматы и шахматное мастерство!»

Мог ли он предположить, что этот его замечательный очерк станет последним?

И в Париже Муссури время даром не терял. В первом февральском номере «64» за 1937 год сообщается, что газетой французских коммунистов «Юманите» объявлен международный конкурс составления двухходовых задач, судья конкурса — П. Муссури. А в последнем номере «64» за февраль публикуются итоги конкурса составления двухходовок за 1936 год. Задача, составленная П. Муссури совместно с Л. Гугелем, отмечена первым почетным отзывом.

Дальше — тишина. Начиная с марта 1937 года фамилия Муссури напрочь исчезает со страниц шахматных изданий. Исчезает и сам Петр Степанович. Уже в 90-е годы я спросил старейшину российских композиторов А. Гуляева, что произошло с Муссури, он ответил так:

« Муссури погиб, несправедливо обвиненный в шпионаже. Я был с ним близко знаком, нас связывал общий интерес к композиции. Однако я не знал, на что и где он жил, был ли женат. Ни о чем другом, кроме шахмат, мы с ним не разговаривали.

То, что он — иностранец и что его арестовали, в 37-м году воспринималось как обычное явление...»

А ответ на свой вопрос о судьбе Муссури я нашел в газете «Вечерняя Москва» от 5 ноября 1994 года. В опубликованном там под рубрикой «Жертвы Компартии — КГБ» расстрельном списке № 30 Донского кладбища значится и Петр Степанович Муссури, 1911 года рождения, проживавший на 3-й Миусской улице, арестованный 20 марта и расстрелянный 1 августа 1937 года. Рядом в том же списке значится Миссури Анна Петровна (1888 г. р.) проживавшая по тому же адресу и арестованная в тот же день. Нет сомнения, что фамилия Анны Петровны просто искажена, и весьма вероятно, что это — мать Петра Степановича...