Тышлер: Непослушный взрослый - Вера Чайковская

Личная жизнь была подчас единственным выходом потаенных и подавленных эмоций, сферой свободы, которую невозможно было отнять, «тайной» свободой, которая круговой порукой связывала всех людей духа.

* * *

Летом 1930 года проходит XVI съезд ВКП(б) — съезд развернутого наступления социализма по всему фронту. Идут бесконечные политические процессы. Ищут врага.

Не выдержав «давления времени», запутавшись в личных проблемах и не находя понимания в творческой среде, кончает с собой Владимир Маяковский.

Вероятно, незадолго до этого Саша Тышлер видел его идущим по улице и размахивающим палкой. Тышлер заметил ему, что так можно и по голове кого-нибудь задеть.

— Я этого и хочу! — ответил Маяковский[105].

Фраза, говорящая о степени погружения в стихию иррационального. Состояние, которое Тышлер уже «проходил» и чудом, с помощью беззаветной любви своей Насти, из него выкарабкался.

Смерть Маяковского не могла Сашу Тышлера не задеть. Он с ним тесно общался, был (и на всю жизнь остался) близким другом Лили Брик. Сделал книжные иллюстрации к «Облаку в штанах» и «Хорошему отношению к лошадям» (конец 1920-х — начало 1930-х). В будущем оформит «Мистерию-буфф» (1957).

Иллюстрация к книге «Хорошее отношение к лошадям». Бумага, тушь, перо. 1932 г.

Нужно было находить отдушину, уводящую от социальных кошмаров и внешнего давления. Вообще, в 1930-е годы жили бурно. Описывая «ночной страх» этих лет, сын Александра Лабаса и Раисы Идельсон Юлий пишет далее: «И поразительно, как к этому ночному страху привыкали творческие личности. Принимали у себя дома целые оравы гостей, разъезжали подачам и курортам, увлекались альпинизмом и лыжным спортом, влюблялись, заводили романы, охотно рожали и воспитывали детей, болтали не весть о чем по телефону. Жили до удивления полноценной жизнью и не диво ли, творили: вдохновенно писали стихами и прозой, рисовали, ваяли, с энтузиазмом строили, ставили талантливые спектакли, создавали замечательные художественные фильмы, делали крупнейшие научные открытия»[106].

Едва ли Юлий Лабас преувеличивает. Да ведь и у Тышлера были в эти годы и «оравы гостей», и «курорты», и романы, и вдохновенное творчество.

Этот взрыв энергии был отчасти ответом на ситуацию, отчасти — неким претворением той «новой чувственности», того энтузиазма и бесконечных ожиданий (пусть и не оправданных!), которые принесла с собой новая эпоха, взамен «угасающей», «эллинистической» эпохи модерна, символизма, декадентских течений и всеобщей разочарованности.

Люди духа с этими ожиданиями не прощались. Оставались идеалистами, пусть и с ироническими интонациями в голосе. Такого «густого воздуха» в России не будет уже никогда. По этой «смертельной» энергетике будут тайно тосковать уехавшие, попавшие в благополучный «буржуазный» рай с законами рынка и тихой «застойной» жизнью. Тот же Владислав Ходасевич будет люто ненавидеть этот «обывательский рай», который его отвадит от стихов — последние десять лет жизни он стихов не пишет…

Курортный роман (часть II)

Откуда идут стойкие злые сплетни про Настю, Настасью Степановну Тышлер?

Судя по всему, большей частью от ее соперницы в начале 1930-х годов — Татьяны Аристарховой, Татоши (как она назовет себя в дневнике).

Невестка Татоши, жена тышлеровского сына от Аристарховой, через много лет напишет в неопубликованных воспоминаниях, что Настя была «белошвейка» (так, у дворян некогда были крепостные служанки — белошвейки) и сдавала Саше Тышлеру в Москве комнату. А потом он на ней женился (надо думать, из благодарности). Но она была скорее «слуга», чем жена.

Все эти сведения идут, конечно, от самой Аристарховой, которая Настю «жалела», а вышло, что сожалеть пришлось о ней самой. Хотя начиналось все головокружительно прекрасно и легко. (Впоследствии такую «легкость» Милан Кундера назовет «невыносимой».) Но наш герой ничего не планирует, отдаваясь течению самой жизни.

Кто она?

Татьяна Аристархова. В 1930 году (в начале романа) ей 27 лет. Она — актриса, по крайней мере, училась на актрису в театральном техникуме и институте и затем несколько лет (с 1923-го по 1926-й) служила в театре Мейерхольда.

Но Саша Тышлер застает ее уже скорее чиновницей при театре — она «ответственный секретарь Ассоциации новых режиссеров». В сущности, серьезной актерско-режиссерской карьеры она не сделала, но все время была «возле» театра. Внешне была очень эффектна, капризна (в жилах текла польская дворянская кровь), этакая Марина Мнишек, невысокая, пышноволосая, с чувственными губами, пухленькая. Это был, как мы помним, тышлеровский тип женщин. Такой была Юдеска (тоже актриса). Сходного типа будут Елена Гальперина и Флора Сыркина. Правда, они по типу не актрисы, а «интеллектуалки», «читательницы», к тому же «восточные красавицы» с выраженными семитскими чертами. Татьяна Аристархова — тоже не без интеллектуальных притязаний: владеет французским, немецким, отчасти английским и еще польским — сказывается дореволюционное среднее педагогическое образование, которое Татьяна, дочь штаб-ротмистра, получила в Санкт-Петербургском Павловском институте.

Не знаю, помогло ли ей это образование воспитывать сына Сашу Тышлера (младшего). Он ее без памяти любил, но Саша Тышлер (старший) все время за него беспокоился и «наставлял» взбалмошную Татошу в письмах. Но это потом.

В 1930 году — году встречи с Сашей Тышлером — Татоша замужем уже шесть лет, но брак или уже распался, или на грани распада. Муж — преподаватель биомеханики в театре Мейерхольда. У них двухлетняя дочь Таня. Дочь умрет от скарлатины в 1933 году, в пятилетнем возрасте, когда роман с Тышлером в основном «отшумит». Муж Татоши очень любит ходить по утрам в рюмочную напротив дома. Не из-за этой ли маленькой слабости он перешел на работу администратора в Госцирк? Потом уехал на полгода в Германию, откуда привез некую Маргариту. Итак, к 1930 году брак распался и без помощи Тышлера, — так что фраза Татоши из письма к тышлеровской сестре Тамаре, что из-за него она «ломает свою жизнь и жизнь других», — некоторое преувеличение. Жизнь не клеилась и так. Напротив, первоначально она, вероятно, предполагала с помощью такого легкого и обаятельного Саши все в своей жизни поправить. Впрочем, в основе всего была истинная страсть, захваченность, удивившая саму Татошу, всегда такую спокойную и благоразумную.

Свой роман она описала «по горячим следам событий», назвав его «неудачным по форме, но ярким по содержанию». Аристархова — актриса и театральный режиссер, «инсценирует» его, вставляя в свои записки отрывки высказываний Тышлера, его открытки к ней, свое письмо к Тамаре…

Заглянем в эти написанные от руки записки, чтобы понять, как ухаживал Саша Тышлер, чем привлекал женщин[107]. С этим романом связаны и его замечательные работы.

Предваряет Татоша свои записки словами о том, что встреча с Тышлером была для нее не легким эпизодом, а событием, перевернувшим всю жизнь. Будущее и впрямь подтвердит: Саша Тышлер — главная фигура в этой жизни и единственная большая любовь.

Впервые они увидели друг друга 16 июня 1930 года на Олимпиаде искусств, когда шел грузинский спектакль «Ламара». (Поневоле несколько более панорамно видишь жизненную ситуацию тех лет — не только голод на юге России, аресты и ночные страхи, а еще и Олимпиада, где встречалась творческая интеллигенция разных мест страны.)

Саша Тышлер был окружен актерами Белорусского еврейского театра (мы знаем, что он оформил там множество спектаклей), но Татоша правильно подумала, что он — художник, а не актер. Получилось так, что вместе вышли после спектакля на улицу, сели в один и тот же автобус и одновременно друг другу улыбнулись, — и он «снял кепку». (Вероятно, это была какая-то особенная кепка, не кепка, а кепи — ведь Саша Тышлер в одежде эстет.)

Далее следует описание его внешности. Мы помним, как его описывали Лабас и Лучишкин, теперь слово влюбленной женщине: «…широкоплечий, крепкий, небольшой, но пропорционально сложенный, темный шатен, с правильными чертами лица — очень темными глазами, с особенной, только ему присущей прической, пробора почти не видно, спереди всегда волнистые волосы на макушке располагаются веером, вид у него молодой, задорный, немного мальчишеский, несмотря на 32 года. Он обладает исключительным обаянием, часто улыбается, и от улыбки, показывающей красивый рот и белые зубы, на щеках делаются ямочки, трогательные, милые, как он весь…»

Сейчас влюбленная, как кошка, она в будущем, уже как раздраженная кошка, будет ему мстить, нанося короткие неожиданные удары, а Саша Тышлер (редкий случай!) будет на нее сердиться и негодовать — то она забыла ему написать, что багаж, потерянный при эвакуации, нашелся, то не ответит, дошел ли денежный перевод, то что-то оскорбительное скажет про него общим знакомым. Общее раздражение говорит, как ни странно, о неравнодушии.