Дитя огня - Юлия Крён

Послушница сжала губы и отвернулась.

– Боже мой! – воскликнула Герлок и закатила глаза. – Как можно быть равнодушной к красивым вещам? Почему ты всегда носишь ужасную серую или черную одежду? И зачем ты прячешь свои роскошные волосы?

– Черный – это цвет монашества, а к красоте я не стремлюсь, – как всегда, коротко ответила Матильда.

Она не презирала Герлок, нет. Несмотря на всю свою поверхностность, сестра графа Вильгельма была прямым и бесхитростным человеком, и даже если ее шутки часто становились язвительными, она не переступала тонкую грань и никогда не унижала других людей. С ней было интересно, ведь она отличалась наблюдательностью и могла рассказать о многом – от принципов управления государством до простых сплетен. И все же до тех пор, пока Герлок не научится уважать особенности ее характера, Матильда не желала замечать в ней ничего хорошего.

– Оставь ее в покое, – вмешалась Спрота. – Мы знаем, что тебе нравятся красивые платья, а Матильде – молитвы, что ты любишь разговаривать, а Матильда предпочитает молчать. Все люди разные.

Матильда часто слышала эту фразу из ее уст. Спрота относилась к тем людям, которые равнодушно принимали все, что преподносила им жизнь.

Сначала Матильда презирала эту женщину, ведь она была всего лишь конкубиной, а не супругой графа, однако Спроте было совершенно не свойственно презрение, и тот, кто испытывал это чувство по отношению к ней, в конце концов и сам о нем забывал. Матильда не могла с уверенностью сказать, выработался такой трезвый взгляд на мир в течение долгих лет или же был прирожденным качеством, но иногда она завидовала невозмутимости Спроты.

Герлок хотела возразить, но ее прервал чей-то взволнованный голос. В комнату вбежал Ричард – глаза его, как всегда, горели, а щеки стали пунцовыми от воодушевления.

– Я перескочил через забор, а он был вот такой высоты. – Мальчик поднял руку над головой. – Сначала лошадь испугалась, но я пришпорил ее, и она просто не могла не прыгнуть.

Слова лились бурным потоком, как это часто бывало, когда Ричард рассказывал о своих уроках верховой езды. Уже в четыре года он, как и многие из его франкских ровесников, впервые сел на лошадь, а сейчас учился вести бой, сидя верхом на коне, и преодолевать препятствия.

Спрота нежно погладила его по голове:

– Тише, тише, мы не можем разобрать ни слова.

Ричард быстро отстранился. Он считал себя слишком взрослым для таких проявлений материнской любви. Пухлощекий ребенок, которого Матильда однажды встретила в Фекане, превратился в худенького мальчишку.

Он продолжал воодушевленно рассказывать, смешивая франкские и датские слова. Именно для изучения датского языка они оставили Фекан и переехали в Байе. Даже если Вильгельм и Герлок подражали всему, что было свойственно франкской культуре, северных обычаев и традиций придерживались многие нормандцы, и Ричард как будущий граф должен был понимать их речь. В Фекане уже никто не пользовался датским языком – на нем говорили только в западных областях и в окрестностях Байе.

Чтобы мальчик не слишком сильно поддавался влиянию норманнской культуры, епископ Байе, его крестный отец, давал ему уроки. Ричард был достаточно любопытным, чтобы выдерживать эти занятия, но втайне стремился к подвижным играм, наслаждался всем, что позволяло ему проявить силу и храбрость, и не давал оснований предполагать, что он станет таким же набожным, как его отец, с которым мальчик виделся очень редко.

Матильда внимательно слушала, но ее интересовали не уроки верховой езды, а датский язык. К своему удивлению, девушка осознала, что понимает его, так же как и бретонский, хотя говорить на каком-либо из них упорно отказывалась. Послушница… запрещала себе произносить эти слова, ведь она могла только догадываться о том, кто ее им научил.

Иногда он все еще ей снился – тот светловолосый мужчина на цветочном лугу у моря. Он поднимал ее на руки и рассказывал какую-то историю. У него был грубый гортанный голос, а говорил он на датском языке.

Когда Матильда впервые очнулась от этого сна, она очень испугалась и не могла не задаться вопросом, был ли ее отец норманном. Она успокаивала себя тем, что многим франкам пришлось выучить датский язык. Девушка ничего не могла поделать со своими снами, но когда не спала, старалась не копаться в воспоминаниях, вызванных этими видениями. Матильде было достаточно уже того, что ей пришлось оставить монастырь. Она не хотела терять еще и свою вторую родину, даже если видела ее нечетко, как в тумане.

Ричард болтал без умолку, и Герлок крикнула ей прямо в ухо:

– Почему мужчины всегда говорят только о лошадях и об оружии? Давай уйдем отсюда наконец! Как же я ждала этого дня!

Матильда бросила на нее удивленный взгляд.

– Только не говори, что ты об этом забыла! – сказала Герлок.

– О чем?

– О том, что сегодня в Байе будет ярмарка, на которой я смогу приобрести новые ткани из Фризии.

– Ты же только сегодня показывала мне свою новую накидку, а теперь хочешь купить еще тканей?

– У женщины не может быть слишком много нарядов.

Герлок погладила тонкую тунику. Сначала ее движения были почти ласковыми, как будто она прикасалась к нежной коже любимого человека. Потом она внезапно вцепилась пальцами в ткань, словно какая-то невидимая сила хотела сорвать тунику с ее тела. Во взгляде Герлок появилось упрямство, которое свидетельствовало о том, что ею двигала не столько любовь к красивой одежде, сколько желание скрыть свое настоящее происхождение.

– И ты пойдешь со мной! – заявила Герлок.

Эти слова больше походили на приказ, чем на просьбу, и Матильда не понимала, почему девушка так настаивала на своем, ведь невозможно было представить себе более скучную спутницу, чем она. Но, казалось, Герлок считала своим долгом искоренить в ней монашескую добродетель.

Матильда не хотела соглашаться, однако предложение снова выйти на улицу после долгой зимы было слишком заманчивым. Она поднялась.

– Хорошо. Если хочешь, я пойду с тобой, – уступила она Герлок.

Вскоре послушница пожалела об этом. Ей было скучно слушать, как Герлок торгуется с продавцами тканей, неприятно проваливаться в размякшую землю и почти невыносимо находиться в толпе, чувствовать прикосновения совершенно чужих людей, слышать их голоса и ощущать их горячее дыхание на коже. Матильду захлестнула волна отвращения, и в то же время, даже если она не хотела себе в этом признаваться, в ней проснулись воспоминания об Арвиде, о днях, проведенных в лесу, о совместных ночах, о поцелуе. И эти воспоминания были далеко не отвратительными.

Иногда Матильда думала, что окончательно вычеркнула из памяти то время, но здесь, на рынке, она так ясно увидела перед собой прошедшие дни, как будто только вчера Арвид оставил ее в Фекане, а она поклялась никогда больше не произносить его имя. Девушка сдержала клятву, но в ее мыслях это имя появлялось чаще, чем ей бы того хотелось.

Матильда недовольно покачала головой и поспешила вслед за Герлок, услышав ее возглас:

– Смотри! Мех горностая и рыси!

Байе вырос на руинах римской цитадели. Ее крепкие каменные стены были разрушены норманнами, а затем восстановлены, пусть даже и не во всем своем величии. На стене за отесанными стволами деревьев скрывались воины графа, которые вглядывались в равнины, окружающие город, чтобы своевременно заметить опасность.

Некоторые прилавки располагались в тени стены, куда даже в полдень не попадали солнечные лучи и где земля все еще была покрыта льдом. Герлок решительно ступала по ней, хотя, должно быть, очень мерзла в своей легкой обуви. Девушка восторженно гладила меха, набрасывала их на плечи, прижимала к щекам и подбородку.

– Хочешь себе такой? – спросила она Матильду. – Конечно, я не стала бы предлагать тебе что-то дорогое. Я знаю, какая ты скромная. Но посмотри: эта накидка из беличьего меха была бы тебе к лицу.

Матильда замотала головой, и Герлок не стала ее уговаривать, потому что увидела нечто еще более привлекательное.

– Какие шляпки! – восхитилась она и бросилась к соседнему прилавку. – Как изысканно они выглядят! Гораздо изысканнее, чем шапки и береты норманнов.

Матильда последовала за Герлок и удивленно уставилась на странные головные уборы. Они были островерхие и такие крошечные, что, наверное, не закрывали даже ушей.

– Они же совершенно не защищают от холода, – произнесла Матильда.

– Как будто одежду носят для того, чтобы согреться! – рассмеялась Герлок.

Матильда хотела возразить ей, но потом поняла, что имеет в виду ее собеседница. Послушнице было чуждо тщеславие Герлок, но не ее стремление получать от жизни больше, чем сытную еду и мягкую постель. Матильда разделяла и ее уверенность в том, что нельзя безвольно следовать по течению, как сейчас за толпой, что нужно самой определять направление и идти вперед, даже если для этого придется толкаться и пинаться. Задумавшись, она гладила грубые войлочные и шерстяные варежки, лежащие на том же прилавке.