Жить для возвращения - Зиновий Каневский

Дальнейшее происходило уже при моем участии. Пьяный хватался непослушными пальцами за медаль, грузин пытался оттолкнуть его, я схватил парня за запястья. Надо сказать, что фортепиано не хуже любой гимнастики или культуризма развивает силу кистей и пальцев. Не обладая большой силой, никогда всерьез не занимаясь спортом, я мог при необходимости постоять за себя, хватка выработалась, если можно так сказать не о челюстях, а о руках, бульдожья. Мы вдвоем без труда скрутили агрессора и на ближайшей остановке на углу Шаболовки вывалились вместе с ним из трамвая.

Районное отделение милиции размещалось рядом с кинотеатром «Авангард», там, где ныне станция метро «Октябрьская-радиальная». Мы приволокли бузотера к стойке, за которой сидел пожилой старший лейтенант. Милиционер неохотно принялся составлять протокол. Мой грузин вдруг взволнованно закричал:

— Хулиган, понимаешь, сукин сын, сволочь такая! Судить его надо, товарищ офицер, пишите, судить его надо, антисемита!

Только тут я понял, что парень принял грузина за еврея и оскорблял именно как еврея, я же ввязался в конфликт, отстаивая поруганную грузинскую, да еще сталинско-лауреатскую честь!

Дежурный ни в коем случае не торопился заносить на бумагу свежую мысль об антисемитизме. Бубнил, что с «выпимшего» — какой спрос. Я стал свидетелем редкостной настойчивости оскорбленного человека, защищающего достоинство представителя другой национальности. Терпение грузина подошло к концу, он постучал пальцем по изображенному на медали товарищу Сталину и закричал в лицо милиционеру:

— Я — заслуженный деятель кинематографии, лауреат Сталинской премии Леван Шенгелия и, клянусь, сил не пожалею, чтобы посадить этого антисемита в тюрму!

Рассказ Чехова «Хамелеон» читали? Ну, примерно так все и произошло в милиции. Старшой мигнул, два явившихся из подсобки добрых молодца потащили парня в соседнюю каморку и начали его избивать. Дежурный быстрехонько составил протокол, внеся туда фразу об антисемитских хулиганских высказываниях, однако смиренно присовокупил, что возбуждением судебных дел по таким вопросам милиция не занимается из-за великой занятости, а ежели истец желает, он должен самолично позаботиться о подаче соответствующего заявления в народный суд. А мы, продолжал старший лейтенант, оштрафуем гражданина и вышлем его в принудительном порядке из Москвы, поскольку прописан он в Волоколамске и работает в столице по найму.

Мы вышли на улицу. Шенгелия обнял меня и пообещал непременно дать делу законный ход. На том и распрощались. С того дня я особенно внимательно слежу за творчеством этого художника театра и кино (а также кинорежиссера). На счету Левана Александровича участие в создании таких, например, фильмов как «Тарас Шевченко» (за него — и Сталинская премия 1952 года), «Адмирал Ушаков», «Корабли штурмуют бастионы», «Стрекоза», а несколько десятилетий спустя — и «Осенний марафон».

— Натик, как хорошо, что ты рядом. Дай мне что-нибудь из лекарств, неважно что. Совсем я сегодня вышел из формы.

— Поспишь?

— Можно. Раньше надо бы уснуть, марта месяца, двадцать пятого дня и никто бы сегодня не переживал, ни я, ни ты, ни…

— Безжалостный ты, Зиночек!

— Зато ты больно жалостная! И нечего реветь, нечего, это любой горазд, а вот помочь — фиг-то!

— Уймись, Зиночек, не надо растравлять себе душу, теперь многое зависит только от тебя. Павел Иосифович предупреждал, что ему не все равно, с каким настроением ты пойдешь на операцию.

— Пойдешь? Это на чем же я «пойдешь»? Где мои копыта, я тебя спрашиваю? Он и их намерен отхватить, да? Ну хоть раз скажи правду, намерен, да? До колен?

— Ты, Зинок, ей-богу очумел, о коленях и речи не было.

— Ах, не было, тогда скажи, будь любезна, какая речь была о руках? Чего молчишь — не смей молчать!

Сдержать слез она не может, выбежать из палаты боится — ведь тогда я обо всем догадаюсь. Ей невдомек, что я и без того обо всем уже догадался. За неделю, что я здесь, я понял все до последней капельки. Мысли лезут напролом, и всю свою ярость я вымещаю на ней. Такой же несчастной, как и я…

Глава третья

В СЕРДЦЕ ЧУКОТКИ

Меня здесь все любят, говорят, что другой на моем месте давно бы впал в отчаяние, а я вот молодцом, креплюсь. Откуда они это знают? Неужели не видят, как я боюсь операции, страшусь будущего? Тем более, что никто не говорит определенно, что меня ожидает. Павел Иосифович отделывается общими фразами, к нему не очень-то пристанешь с расспросами. Сегодня он долго всматривался в черноту предплечий и разглядел кое-где обнадеживающе зарозовевшую кожу.

Сказал, что начала обозначаться «демаркационная линия» между живым и мертвым. Ноги выше стоп тоже понемногу стали светлеть, кончик носа отвалился окончательно, зато лицо приобрело мало-мальски пристойный оттенок.

— Теперь уже скоро, Павел Иосифович? Поглядите, у меня задергались пальцы, видите, они оживают?

Он отрицательно покачал головой:

— Это сокращаются сухожилия, как бы по инерции. Так бывает, курице, например, отрубят голову, а туловище пробует бегать и даже взлетать.

Хорошенькое сравнение! До чего же циничны хирурги, разве они не понимают, как мне необходимо ободряющее слово? Видно, нет у них для меня таких слов, нет и надежды. Ладно, пусть хотя бы не будет никаких иллюзий. И все-таки надо, чтобы Наташа выпытала у него всю правду, до конца.

Попробовал нажать на нее — и наткнулся на бешеное упрямство. Проявляет она его редко, но уж если закусит удила, ничего с нею не сделать, никто не справится.

— Зиночек, может, хватит нас мучить, а? Помнишь, как ты артачился, когда над тобой вешали лампочки, и вот тебе результат, все начало оживать. Ну, а насчет пальцев, тебе же Павел Иосифович сказал…

— Что он сказал, что?! Что я на курицу с отрубленной башкой похож, да? Нет уж, будь любезна, не корчи из себя обиженную, ты с твоим Павлом Иосифовичем…

— С моим?! Когда он начал тебя лечить, то был «нашим», а теперь ты и его готов предать!

— Я?! Предать?! Доктора? Знаешь, кто ты есть — ты Саркисян, а поскольку баба, то Саркисянша, Рубенша Саркисянша!

Наташа рванулась вон из палаты, я заорал на нее еще громче, и она сдалась. Села на стул, затихла, только смотрела в сторону, а я иезуитски ловил ее взгляд. Почему я так обозвал ее, ведь ничего общего у нее с Саркисяном не было, ни в поступках, ни в характере. Просто пожелал куснуть как можно больнее. Наташа и сама не раз поминала ненавистную мне фамилию в ругательном смысле. Даже самого подлого из всей упряжки пса на нашей зимовке обзывала, наслушавшись моих чукотских рассказов, «Саркисяном».