Мертвецы живут в раю - Жан-Клод Иззо

На террасе был готов завтрак. Боб Марли пел «Шевелись!». Все это очень подходило к такому дню. Синее небо, маслянистое море. Солнце уже встало. Бабетта облачилась в мой купальный халат. С сигаретой в зубах она намазывала маслом гренки, почти неуловимо двигаясь в ритме музыки. На какую-то долю секунды счастье, действительно, оказалось возможным.

— Мне следовало бы жениться на тебе, — сказал я.

— Не мели глупостей!

И она, вместо того, чтобы протянуть мне губы, подставила щеку. Бабетта установила между нами новое отношение. Мы оказывались в мире, где больше не существует лжи. Я очень ее любил, Бабетту. И признался ей в этом.

— Ты совсем тронулся, Фабио. Ты болен сердцем. А я задницей. Наши дороги не могут пересечься. (Она посмотрела на меня так, будто видела впервые.) В конце концов, я предпочитаю так. Потому что я тоже очень тебя люблю.

Ее кофе был восхитителен. Бабетта мне сказала, что предложит «Либэ» расследование о Марселе. На тему — экономический кризис, мафия, футбол. Чтобы получить деньги за ту информацию, какую она раздобудет. Она уехала, обещая позвонить дня через два-три.

Я остался курить, глядя на море. Бабетта обрисовала мне точную картину создавшегося положения. С марсельским преступным миром было покончено. Война главарей ослабила его, и сегодня ни у кого не было размаха хозяина. Теперь Марсель был всего лишь рынком, которого вожделела неаполитанская Каморра, чья деятельность сосредоточивалась на торговле героином и кокаином. Миланский еженедельник «Мондо» в 1991 году оценивал годовой оборот членов Каморры Кармине Альфьери и Лоренцо Нуволетто, соответственно в семь и шесть миллионов долларов. Уже десять лет Марсель оспаривали друг у друга две организации. Новая Каморра, созданная Раффаэле Кутоло, и Новая семья кланов Вольгро и Джулиано.

Дзукка выбрал свой лагерь. «La Nuova Famiglia»[22]. Он забросил проституцию, ночные кабаки и казино. Одну часть отдал арабской мафии, другую — марсельским бандитам. По поручению последних он управлял этим эрзацем корсиканской империи. Свои настоящие дела он вел с членом Каморры Микеле Заза, по прозвищу Безумный. Заза проводил свои операции в треугольнике Неаполь, Марсель и Синт Мартинс (голландская часть острова Сен-Мартен в Антильском архипелаге.) Для него Дзукка вкладывал прибыли от наркотиков в супермаркеты, рестораны и жилые дома. Бульвар Лоншан, один из самых красивых в Марселе, практически весь принадлежал им.

Заза был «взят» месяц назад в Виль-Нёв. Лубэ, под Ниццей, во время операции «Mare Verde»[23]. Но в делах это ничего не изменило. Дзукка ловко, почти гениально, развернул мощные финансовые связи Марселя с Швейцарией и Германией. Дзукка находился под «крышей» неаполитанцев. Все это знали. Убрать Дзукку граничило с чистым безумием.

Я сообщил Бабетте, что Дзукку прикончил Уго. Чтобы отомстить за Маню. И что я не понимаю, кто мог вбить ему в башку подобную мысль и зачем. Я позвонил Батисти.

— Фабио Монтале. Это тебе что-то говорит?

— Легавый, — ответил он после короткого молчания.

— Друг Маню и Уго. (Он саркастично хихикнул.) Я хочу тебя видеть.

— Я сильно занят в эти дни.

— А я нет. Я даже свободен в полдень. И очень хотел бы, чтобы ты пригласил меня в какое-нибудь симпатичное местечко. Чтобы поболтать наедине.

— А если нет?

— Я могу доставить тебе неприятности.

— Я тоже.

— Но ты, насколько мне известно, не слишком жалуешь рекламу.

Я пришел на службу в отличной форме. И полный решимости. Мысли у меня были ясные, и я знал, что ради Уго я готов идти до конца. Ради Лейлы я снова займусь расследованием. Прямо сейчас. Я спустился в общий зал совершить еженедельный ритуал назначения нарядов.

Пятьдесят человек в форме. Десять автомобилей. Два полицейских фургона. Дневные наряды. Ночные наряды. Назначения по участкам, кварталам, в супермаркеты, на бензоколонки, в банки, почтовые отделения, лицеи. Рутина. Люди, которых я не знаю или знаю совсем мало. Редко это были одни и те же. Мне было поручено и отзывать из нарядов. Молодых, старых. Отцов семейства, молодоженов. Невозмутимых отцов, рвущихся в бой молодых. Не расистов, если только с арабами. И с черными, и с цыганами. Говорить мне было нечего. Только формировать наряды. Я проводил перекличку и назначал дежурных по их физиономиям. Это не всегда давало лучшие результаты.

Среди парней был один антилец. Первый, кого мне прислали. Высокий, крепкий, с коротко подстриженными волосами. Мне он не нравился. Эти молодцы считают себя большими французами, чем любой овернец. Арабы для них — это не стакан рома. И цыгане тоже.

Я с такими сталкивался в Париже, в комиссариате Бельвиля. Они гнусно обходились с другими за то, что те не овернцы. Один из них мне говорил: «У нас ты арабов не увидишь. Они, как бы это сказать, свой лагерь выбрали, понимаешь!». Я не чувствовал, что принадлежу к какому-нибудь лагерю. Просто стою на службе правосудия. Но время подтверждало его правоту. Этих парней я предпочел бы послать на почту или в компанию «Электриситэ де Франс». Антилец отозвался на фамилию Люк Рейвер. Я поставил его в наряд вместе с тремя «стариками». Будь что будет!

Прекрасные дни бывают лишь ранним утром. Мне следовало бы помнить об этом.

Рассветы оказываются только иллюзией красоты мира. Когда люди открывают глаза, в свои права вновь вступает действительность. И они снова сталкиваются с загаженным миром. Я думал об этом, когда в мой кабинет вошел Лубэ. Я понял это потому, что он стоял, держа руки в карманах.

— Малышка была убита около двух часов ночи, в субботу. Такая жара, да лесные мыши… Это могло бы выглядеть еще отвратительнее, чем ты видел. Что произошло до этого, нам неизвестно. По данным лаборатории они изнасиловали ее группой. В четверг или в пятницу. Но не там, где мы ее нашли… Спереди и сзади, если хочешь знать…

— Мне плевать на подробности…

Из правого кармана куртки он достал пластиковый пакетик. И одну за другой выложил передо мной три пули.

— Мы извлекли их из тела малышки.

Я смотрел на Лубэ. Я ждал. Он достал из левого кармана другой пакетик. Параллельно с другими он положил еще две пули.

— Вот эти мы извлекли из Аль Дакиля и его телохранителей.

Пули были идентичны. Оружие тоже. Двое убийц были насильниками. В горле у меня пересохло.

— О черт! — с трудом выговорил я.

— Следствие закончено, Фабио.

— Но одно не ясно.

Я показал на третью пулю. Пулю, выпущенную из «астра спесьяль». Он выдержал мой взгляд.

— В субботу ночью из этого пистолета они не стреляли.

— Их было не двое. Обязательно был третий.

— Третий? Откуда ты взял?

У меня была собственная теория на счет изнасилований. Изнасилование может быть делом либо одного, либо трех человек. Никогда двух. Когда двое, неизменно есть один, кому ничего не достается. Он вынужден ждать своей очереди. Одиночка — это классический случай. Трое — это извращенная игра. Такую вот теорию я выстроил. Основываясь на интуиции. И на злости. Потому что я отказывался допустить, что следствие закончено. Третий должен быть, потому что мне необходимо его найти.

Лубэ посмотрел на меня с грустным видом. Он собрал пули и разложил их по пакетикам.

— Я принимаю все гипотезы. Но… И потом на руках у меня еще четыре дела.

Двумя пальцами он держал пулю, выпущенную из «астра спесьяль».

— Это та, что попала в сердце? — спросил я.

— Об этом я ничего не знаю, — удивился он. — Почему?

— Я очень хотел бы знать.

Через час Лубэ мне перезвонил. Он подтвердил мою догадку. Именно эта пуля пробила сердце Лейлы. Разумеется, это ни к чему не вело. Просто придавало этой пуле тайну, которую я хотел разгадать. По тону его ответа я догадался, что Лубэ не считал расследование полностью законченным.

Я нашел Батисти в баре «Морской флот». Его «столовой». Бар стал местом встречи рулевых крейсерских яхт. На стене по-прежнему висели холст Луи Обидера, изображающий сцену карточной игры из «Мариуса», и фото Паньоля с женой на фоне порта. За столом позади нас Марсель, патрон объяснял паре итальянских туристов, что да, именно здесь снимался фильм «Мариус». Дежурным блюдом были обжаренные в оливковом масле морские моллюски и баклажаны с сыром в сухарях. Со светлым розовым вином из погребов Руссэ, из личного запаса хозяина.

Я пришел пешком. Ради удовольствия побродить в порту, грызя соленый арахис. Мне нравилась эта прогулка. Портовая набережная, набережная Бельгийцев, набережная Рив-Нёв. Запах порта. Моря и отработанной смазки.

Торговки рыбой, неизменно горластые, продавали дневной улов. Дорад, сардин, морских сомов и пателл. Перед прилавком африканца группка немцев торговалась из-за слоников черного дерева. Африканец восторжествует над ними. Он прибавит поддельный серебряный браслет, с фальшивой пробой. Уступит сто франков за все. Но все равно останется в выигрыше. Я улыбнулся. Таким я знал их всегда. Мой отец отпускал мою руку, и я бежал к слоникам. Я садился на корточки, чтобы рассмотреть их поближе. Я не смел прикоснуться к ним. Африканец смотрел на меня, вращая глазами. Это был первый подарок моего отца. Мне было четыре года.