Русский щит - Вадим Каргалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Той же зимой взяли Москву татары и воеводу убили, Филипа Нянку. А князя Владимира, сына Юрьева, взяли в плен. А людей избили от старца до младенца, и град предали огню, и монастыри и села пожгли, и много именья взяли…»
Глава 5
Каждый выбирает судьбу свою…
1Огромная, до прозрачной голубизны выбеленная морозом луна повисла над стольным Владимиром. Ослепительно блестел снег на крышах домов. Белокаменные соборы, облитые лунным светом, казались глыбами льда.
Ветер перекатывал по торговой площади, что раскинулась возле Детинца, клочки сена и обрывки березовой коры. У Воздвиженской-на-Торгу церкви притулился сторож в огромном тулупе. Изредка, не высовывая носа из овчинного воротника, он взмахивал деревянной колотушкой. Резкий стук далеко разносился по ночному городу.
Скрипя мерзлыми сапогами, проходила городская стража. Большой владимирский воевода Петр Ослядюкович приказал дозорам ходить всю ночь.
Звон оружия и шаги ночной стражи постепенно замирали в переулках Нового города, который был отделен от торговой площади и Детинца невысоким внутренним валом.
Протяжно закричал сторож с Золотых ворот:
— Вла-ди-и-и-мир!
Ему откликнулись сторожа с Ирининых ворот, Медных, Волжских. Крики сторожей, обойдя стены, замирали на другом конце города, у Серебряных ворот, где впадала в Клязьму невеликая речка Лыбедь. Спал древний Владимир, доверившись крепости городских стен и зоркости ночной стражи…
Преподобный Митрофан, епископ Владимирский, Суздальский и Переяславский, любил тихие ночные часы, когда смолкала мирская суета и можно было без помехи размышлять о больших и малых делах. Дела двигаются мыслию, а мысль родит токмо человек, чем и отличается от тварей неразумных, бессловесных…
Думать епископу Митрофану за долгую жизнь пришлось немало, и не только о церковных делах. Хоть и пастырь он духовный, о душах людских заботиться призванный, но душа-то в живом теле обитает, а тело — в миру земном, греховном. Переплеталось поэтому в мыслях епископа божественное с земным, и трудно было отделить одно от другого…
Двадцать лет назад Митрофан, тогда еще только игумен Рождественского монастыря, связал свою судьбу с судьбой князя Юрия Всеволодовича, тоже еще не великого князя, а так — просто князя среди князей, ни особым умом не отмеченного, ни отвагой. В тяжелые времена связал, после злосчастной битвы при Липице, когда выдворили соперники Юрия Всеволодовича в древний, но оскудевший град Суздаль. Зачастил Митрофан в Суздаль к обиженному князю, пока не убедил Юрия Всеволодовича: во всем можно положиться на него, рождественского игумена — не изменит!
Далеко загадывал Митрофан, и оказалось, что загадывал верно. Повернулось колесо счастья. Стал подниматься князь Юрий Всеволодович, а вместе с ним — и духовник его Митрофан. Не забыл князь, кто поддержал его в беде, когда даже многие близкие друзья отвернулись, забыли дорогу к его двору. Утвердившись на великокняжеском столе, Юрий Всеволодович приблизил Митрофана, вручил ему епископский посох и власть над всей владимирской церковью. И — не ошибся. Вскоре случилась ссора с братом, князем Ярославом Всеволодовичем. Подговорил князь Ярослав на усобицу племянников Юрия — Василька, Всеволода и Владимира Константиновичей, начали они собирать войско. Но вмешался Митрофан, смирил крамольников своею епископскою властью, заставил крест целовать на верность великому князю. И был вместо усобной рати — пир на епископском подворье…
Много пожалований сверх обычной церковной десятины получил тогда епископ Митрофан. Но дороже всех богатств были для него княжеские слова: «Без тебя, владыка, не стоять великому княжеству Владимирскому! Будь отцом мне и советчиком!»
Дальновиден и осторожен был епископ Митрофан: не вознесся гордой головой, не стал гнуть под себя церковных и мирских людей, не глумился над побежденными. Крепко запомнил горькую судьбу епископа ростовского Федора, который губил многих людей напрасно, не по делу. Роптали люди на злодейства Федоровы: кому слуги его бороды вырывали, кому очи выжигали, а иных распинали на стене, доискиваясь утаенного богатства… Зело грозен был для всех епископ Федор, а чем кончил? Возгордившись совсем уж непомерно, поднял голос против самого самовластца владимирского, князя Андрея Боголюбского. И заковали Федора в железа, повезли в Киев на митрополичий суд, будто простого татя. Вырезали язык Федору, правую руку отсекли, глаза выжгли и бросили в темный поруб — помирать в муках…
А Митрофан уже одиннадцатый год в епископах ходит, и ропота на него нет. Людей не утесняет без меры, с князем дружен. Уразумел раз и навсегда: без сильного князя нет крепкой церкви, кого крестом, а кого и мечом вразумлять надобно…
Обо всем было думано-передумано в тихие ночные часы.
Ночами епископ Митрофан обычно допускал до себя только чернеца Арефу, доверенного управителя. Арефа докладывал дела без лукавства, без утайки, а при случае и совет хороший мог дать: хитер был управитель, многоопытен.
От сводчатых стен епископской горницы веяло покоем. Потрескивали свечи в высоких поставцах. Тускло мерцали лампады, многократно повторяясь в драгоценных камнях на окладах икон. Арефа, водя крючковатым пальцем по пергаменту, читал:
— Из Суздаля пишут: «Боярин Остромир, образ божьей матери во сне узрев, просветлел духом и кланяется святой богородице владимирской вотчинкой своей, а в вотчине сельцо, да три деревеньки, да рыбные ловли осетровые, да луг заливной, а на том лугу два ста копен сена…»
— Благослови боярина за богоугодное дело. Да немедля писцов пошли, чтоб вотчину дареную переписать…
— Из Ростова пишут, что некий Василь, прозвищем Молза, челом бьет о поставлении дьяконом в церковь Успенья. А о том Василе известно стало, что был в прошлые годы в воровстве замечен…
— Что сам мыслишь по сему делу, Арефа?
Арефа помолчал, сказал осторожно:
— О сем, владыка, до меня измыслили. Если человек попался на воровстве явно, то недостоин быть дьяконом, а если украдет, но воровство в тайне останется, то достоин… О Молзином же воровстве немногим только ведомо…
Заметив нерешительность епископа, Арефа добавил:
— Василь Молза зело громогласен и в книжном учении разумеет, владыка.
— Если знает книжную мудрость, грех ему простим. Пусть послужит церкви, искупит грех свой.
— Из Костромы пишут… — начал Арефа.
Негромко скрипнула дверь. В келью бесплотной тенью проскользнул отрок-послушник, склонился к епископу:
— Владыка, великий князь пожаловал.
— Зови!
Почти тотчас в дверях показался Юрий Всеволодович. Епископ жестом отпустил Арефу, тяжело поднялся, благословил великого князя.
Юрий Всеволодович устало опустился на скамью, закрыл глаза.
Епископ Митрофан не торопился начинать разговор. Понимал, что великий князь пришел с недобрыми вестями, с сомнениями и смятением в душе. Такое бывало многократно и раньше: тревожна жизнь княжеская, рядом с удачей неудача ходит, с радостью — беда, а великий князь — тоже человек, телом уязвим и духом, утешенья ищет и совета…
А Юрий Всеволодович заново переживал тяжелый разговор с сыном, час назад прибежавшим с немногими дружинниками из-под Коломны. Великий князь и не ждал громкой победы над Батыем, но чтобы так быстро погибло войско, собранное с неимоверными трудами, — это было страшно. Он надеялся, что коломенская застава хоть ненадолго задержит татар на дальних рубежах, а за это время удастся собрать новое войско. Теперь этой надежды не было. Что делать, на что решиться?
Можно было сесть в крепкую осаду за стенами стольного Владимира и обороняться до последнего воина. Погубить войско и самому доблестно погибнуть… Но кому от этого польза? Только царю Батыге, который ждет случая разом покончить со всей силой владимирской…
Можно уйти за Волгу, в безопасном месте собрать войско и продолжать войну. Если коломенская застава не задержала Батыгу, то заволжские леса приостановят степную конницу, позволят выиграть месяц-другой, собраться с силами, окрепнуть… Но как бросить стольный Владимир? Что скажут люди?..
Мысль о том, что отъезжать за Волгу все-таки придется, снова и снова возвращалась к великому князю. Возможно, бояре и воеводы будут возражать против отъезда, особенно те, чьи вотчины соседствуют с Владимиром, но не их возражений и не людской молвы опасался великий князь. Он — господин, и решать — ему! Беспокоило другое. Как отнесется к отъезду великого князя церковь? Без благословения церкви нельзя решаться на такое дело, в ее власти все оправдать словом божьим или предать анафеме. А церковь олицетворял епископ Митрофан. Поэтому-то и пришел к нему великий князь со своими сомнениями…
Как на исповеди, ничего не утаивая, рассказал Юрий Всеволодович о гибели войска под Коломной, о растерянности ближних бояр, о своих собственных мыслях — пока еще только мыслях, еще не успевших стать решениями. Рассказал и замолчал, ожидая слова епископа.