Осторожно, двери закрываются! - Таня Рикки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Наш «сталинский» дом стоял вплотную к станции «Сокол» на стороне Всехсвятской церкви.
Утром, полусонная, в любую погоду, я вливалась в двери метро с потоком пассажиров, и они несли меня на перрон, утрамбовывали внутрь электрички, выносили из электрички, по бесконечному переходу с «Площади Свердлова» я двигалась в потоке мелкими шажками, зажатая со всех сторон, медленно, но верно, в нужную сторону… потом глоток свободного пространства на выходе из перехода перед посадкой на «Проспекте Маркса», и снова тебя несет толпа, но красная ветка чуть свободнее, после «Парка Культуры» в вагоне становится относительно просторно, тем не менее на станции «Университет» тебя снова подхватывает на выход мощная бегущая толпа.
Выбравшись наконец из потока пассажиров на холодную улицу, я просыпалась и остаток пути до стекляшки гуманитарных факультетов совершала сознательно, торопливо, на исходе сил, приземляясь в аудитории в полном изнеможении от дороги.
* * *
Если путь в университет проходит в полусне утреннего часа пик и по воле толпы, то путь из университета домой, после трех, вполне позволяет самой распорядиться собственной волей. Я давно проснулась, освободилась от занятий, и мое любопытство теперь в состоянии наблюдать окружающую жизнь и участвовать в ней.
Это время прогулок. Например, я могу выйти на «Кропоткинской» и зайти в Пушкинский музей – в свой любимый зал импрессионистов. Они меня гармонизируют. Во всяком случае, до завтрашних занятий – точно.
Но нет, сегодня лучше не рисковать с вечерним часом пик, на сегодня меня уже достаточно помяли и у меня есть дела дома.
Я спускаюсь по лестнице перехода на «Площадь Свердлова», когда замечаю напротив лестницы сидящего на лавке молодого индуса в клетчатом шарфе, который смотрит на меня. Определенно на меня. Он поднимается мне навстречу, и я отдаю должное его глазомеру – он чуть-чуть, но выше. Так что мой рост, категории Эллочки-людоедки, ему льстит.
Я не авантюрист. Я просто расположена помочь. Кроме того, мне еще неизвестны нравы третьего мира.
Малорослый индус оказался студентом Патриса Лумумбы и желал иметь близкую подругу. Когда это прояснилось, мы уже прогуляли пол-Москвы.
Мне не жалко потерянного времени, и расстаюсь я дружелюбно.
* * *
Я выхожу из метро на «Соколе» и направляюсь домой, когда неожиданно меня останавливает мужской крик:
– Подождите, девушка, простите!
Молодой парень бежит за мной из метро, расталкивая людей.
Выражение лица у него умоляющее, удивленное и такое, будто он меня знает очень давно. Но я его вижу впервые. Определенно впервые.
– Девушка, можно с вами познакомиться! Пожалуйста!
Он тщательно выбрит, но щеки и шея отливают черноватой синевой на очень белой коже. Черные волосы. Плотный. Ярко выраженная восточная кровь. Очень воспитанный. Но что-то его выбило из колеи, и он умолял меня с ним познакомиться.
Это был тип человека, который ни при каких обстоятельствах не мог мне понравиться. Я даже не совсем остановилась и машинально ответила, отрицательно покачивая головой:
– Простите…
– Подождите!
– Нет, простите…
Я уже уходила, а он не решался уйти, то шел к метро, то возвращался, то топтался на месте, глядя мне вслед, и на лице его боролись удивление, решительность и растерянность.
Я помню его до сих пор. Наверняка он имел очень веские основания бежать за мной вслед. Но я была еще очень невежественна.
* * *
Этот маршрут в метро надолго стал моей повседневностью. После занятий я возвращалась домой до часа пик, но сесть мне так и не приходилось – в относительно просторных вагонах все места были заняты, и многие стояли.
Именно на этом пути домой после трех, ближе к четырем вечера лица пассажиров, мужские и женские, всегда усталые, даже измученные, представляли собой фантасмагорическую серию портретов Гойи и Босха. Это было поколение сорока-, пятидесятилетних в самом начале 70-х прошлого века. Я рисовала их уже дома, это было мое задание на развитие памяти – я занималась у художника в мастерских на Масловке.
«Не мое ли самочувствие заставляет видеть меня эту фантасмагорию?» – задавалась я вопросом и проверяла свое видение пассажиров в метро день за днем, месяц за месяцем, год за годом, эпоху за эпохой, уезжая на несколько лет за границу и возвращаясь, снова уезжая и снова возвращаясь, вплоть до сегодняшнего дня.
В то время на платформах работали женщины-дежурные в темно-синей форме – юбке, кителе и красной шапочке. В руках дежурная держала за ручку сигнальный диск, белый с одной стороны и красный с другой. Она стояла возле кабины дежурной на платформе у головного вагона поезда, следила за посадкой и отправляла поезда, поднимая руку с диском. Помню, как на моих глазах к краю пустынной платформы, близко к первому вагону, размашисто подошел мужчина и, неожиданно присев, тяжело спрыгнул вниз и лег плашмя на рельсы, раскинув руки. В памяти всплыл пьяный гражданин на Чистых прудах моего детства – ничком, точно так же раскинув руки, на черной воде среди желтых листьев.
Женщина среагировала сразу, из дежурной кабины выбежал мужчина в форме, затем второй. Вдвоем они спрыгнули на рельсы и вытащили гражданина, который подгибал ноги и отказывался идти. Женщина тем временем, видимо, сообщалась с приближающимся поездом, который подошел уже после того, как рельсы снова были свободны. Все это произошло молниеносно.
Примерно в те же годы моя тетя, работавшая кассиром-инкассатором в БТИ, в один из самых болезненных моментов своей судьбы, в день, когда ее не сопровождал помощник, по пути в бюро забылась в своих переживаниях и оставила в метро сумку с зарплатой сотрудников. Опомнилась, когда двери поезда уже захлопнулись. От ужаса перестав соображать, она приехала на работу в слезах и под увещевания подружек по отделу, напуганных ее рыданиями, все рассказала.
Подружки-сотрудницы, не сообщая ничего раньше времени руководству, командировали одну из них на поиски; та взяла мою опухшую от слез тетю за руку и повезла ее на «Комсомольскую» кольцевую, где находился самый большой стол находок пропавших в метро вещей. Там их встретила малоприветливая дежурная, которая, выслушав объяснение, угрюмо, но добросовестно, достала из ящика сумку:
– Эта, что ли?
Можно себе представить воскрешение к жизни моей тети и счастье обеих подруг, когда они удостоверились, что зарплата сотрудников лежала в сумке целиком нетронутой.
В тот памятный день тетя выплакала не только страх за
