Полёты на метле - Людмила Козинец

Оно, конечно, за комплимент спасибо, а только мне пора наведаться в клинику. Но прежде чем незримо появиться в реанимационной палате, я заглянула в кабинет главного врача. Интересно мне было, что он там понаписал в истории болезни, и не требуется ли эти записи маленько исправить.

Перед взбешенным главным врачом сидели двое перепуганных людей. Старые знакомые... Врач ломал в руках коробок спичек и говорил торопливо, словно надеясь все-таки уломать упрямых собеседников:

- ...Да поймите вы, странные вы какие. Не могу я этого разрешить, и не разрешу. Это возмутительно. Можете вы сообразить - в реанимации парень! С того света буквально вытащили! Как это я вас к нему пущу? Да он после вашего визита в окно сиганет! Я бы и сам прыгнул...

А они совершенно одинаковыми механическими голосами возражали, будто уверенные в конечной своей победе:

- Доктор, мы как раз и хотим, чтобы он в окна не прыгал...

- Доктор, его надо поместить как раз туда, где на окнах решетки, оттуда не выпрыгнешь...

- Доктор, там ему пару уколов сделают, он уже и сам прыгать не захочет...

- Доктор, поймите, пусть он только вот эту бумажку подпишет...

Врач хватал ртом воздух и наливался бессильным, а потому особо мучительным гневом. Наконец сорвался на крик:

- Я - медик! Доступно это для вашего понимания или нет? Я не допущу этого! Я сообщу о ваших отвратительных действиях куда следует! Вы войдете в реанимационную только через мой труп! И вообще! Я занят! Вы мешаете мне работать!

На столе главного врача вякнул телефон. Он сорвал трубку и по инерции рявкнул:

- Да! Я слушаю!

Но следующая его фраза прозвучала уже тоном ниже:

- Да... здесь... нет. Но позвольте, как это? Это черт знает что! Я буду жаловаться!

Телефонная трубка разразилась дразнилкой гудков. Врач оскалился и потряс трубку с жестоким наслаждением, как горло удавленного врага.

Потом изобразил ледяную улыбку и тихо сказал своим посетителям:

- Вон отсюда.

И что вы думаете? Они ушли! Так и пошли себе, как дуси!

А кстати, что там за бумажечку они хотели подсунуть Дару? Я, невидимая, заглянула через плечо старшего уполномоченного, который сжимал в руке влажный от его пота листок бумаги. Да-а... Полная индульгенция по форме: "Я, такой-то, претензий к таким-то не имею".

Испугались, значит. Ну как же, а вдруг их обвинят в доведении до самоубийства? Между прочим, весьма скоро они опомнятся и поймут, что бумажке этой, грамоте филькиной - грош цена. И единственное для них спасение - требовать от врача скрупулезного соблюдения одного крепко укоренившегося правила... Дело в том, что человека, спасенного после попытки самоубийства, ставят на учет у психиатра... А уж если им удастся сделать из Дарки патентованного психа, то... полная свобода действий. Можно не бояться никаких обвинений, можно, победно размахивая соответствующей бумажкой, требовать от лица общественности помещения поэта в специальное лечебное заведение, напирая на его опасность для окружающих. Соседи такое ходатайство подпишут, еще как подпишут... Соседям совсем нелишние три сотки сада возле дома Дарки.

Стоп. А ведь они чего-то такое говорили... насчет решеток на окнах...

Я бросилась обратно в клинику. Но Дара на месте не оказалось. Главного врача - тоже. Но с ним все более-менее ясно: срочно вызвали в горздравотдел. А вот куда девали Дарку?! Подать мне его немедленно!

И меня швырнуло, закрутило, перевернуло через голову и выбросило на желтый кафельный пол ванной - "помывочного пункта" психиатрического отделения клиники...

Бессильно свесив руки с набухшими венами, стоял посреди комнаты голый Дар. Казалось, уже ничто не интересует его в этом мире. Потухшими глазами смотрел он, как наполняется белая эмалевая купель - для крещения его в новую жизнь. Жизнь безнадежного психически больного. Толстая румяная санитарка пробовала воду локтем - точно как для младенца. Она обернулась, увидела меня и застыла с разинутым ртом. Потом быстро омахнулась крестным знамением. Ну этим нас не проймешь, тетенька!

Я крепко тряхнула Дара за плечо:

- Очнись! Ты меня узнаешь? Они тебя кололи? Отвечай! Хоть один укол успели сделать?

Дар с трудом разлепил ссохшиеся губы, улыбнулся жалко и прошептал:

- Оля... забери меня отсюда...

- Да конечно же, милый, за тем и пришла. Сейчас мы уйдем, Дарочка, потерпи, скоро все это кончится, все будет хорошо...

Я обняла его и осторожно подтолкнула к замазанному бедой волнистой краской окну. Щелкнули тугие шпингалеты, раскрылась рама. А за нею узорная решетка... Эстеты чертовы... А ведь не справлюсь сама.

- Дарочка, дай мне руку...

Он доверчиво протянул ладонь, глядя на свои растопыренные пальцы с любопытством идиота. Я крепко взяла его за руку, зажала в своей. И поднесла наши соединенные пальцы к железным прутьям решетки. Потек вонючий дым, закапал расплавленный металл. Соединенные наши руки - это, братцы, сила. Решетка вывалилась наружу.

Я заложила два пальца в рот и свистнула так, что листья посыпались с акаций больничного садика. Пусть еще спасибо скажут, что я им вообще этот желтый домик за высоким забором не разваляла.

Через несколько мгновений верная моя метла из омелы круто спикировала из поднебесья и зависла на уровне подоконника.

- Давай, Дар, садись... Не бойся...

А он и не думал бояться. Правда, сел по-дамски, боком. Ну, это с непривычки.

Напоследок я оглянулась на до смерти перепуганную санитарку. Она сидела на кафеле пола, зажав в руке мочалку и шевелила губами. Молитву вспомнила, что ли?

- А ты, тетенька, уходи отсюда. Коль еще молитву помнишь, так не место тебе тут.

Умница Стас - не закрыл окно в мансарде. Мне было бы несколько неловко приземляться во дворе с абсолютно голым Даром, а потом вести его по лестнице наверх.

Согласитесь, соседи могли не понять. А так нас никто и не увидел.

Я завернула Дара в одеяло, напоила горячим сладким чаем. Позвонила Стасу - пусть принесет какую-нибудь рубашку и штаны. К утру. И пусть Саньку приводит. Будем совет держать.

Я села рядом с Даром, обняла его голову, прижала к груди, шептала что-то, вязала слова бездумно - лишь бы голос мой звучал ровно и ласково, баюкая и успокаивая.

Он тыкался мне в шею жаркими сухими губами, всхлипывал и что-то бормотал, суетливо двигался, отыскивая удобное положение тела. Потом затих, прижавшись ко мне. Голова опущена, руки сложены у груди, ноги подобраны к животу... Поза младенца в чреве матери. Самая безопасная, бессознательно найденная поза...

Бедный мой, бедный... Я поцеловала зажмуренные веки. Дар вздрогнул. Потом тихо-тихо руки его поползли по моим плечам. Лицо окрасилось румянцем, затрепетали крылья ноздрей. Дар принялся исступленно целовать мои щеки, тыкаясь губами наощупь - глаз он не открывал. Его горячие пальцы мяли мои плечи, как глину, может быть желая вылепить из моего тела другое - любимое, памятное. Ведь глаз он не открывал... Да и вообще вряд ли сознавал, что делал.