Закон о детях - Иэн Макьюэн

Фиона перечислила и поблагодарила адвокатов, их солиситеров, Марину Грин и больницу за то, что помогли ей прийти к решению в трудном и не терпящем отлагательства деле.

– Родители возражают, основываясь на своих религиозных убеждениях, глубоко искренних и изложенных спокойно. Их сын тоже возражает. Он хорошо понимает принципы своей религии. Для своего возраста это весьма зрелый молодой человек, и свои мысли он выражает ясно.

Затем она перешла к истории болезни. Лейкоз; принятое лечение обычно дает хорошие результаты. Но два из общепринятых медикаментов вызывают анемию, и чтобы противодействовать ей, требуется переливание крови. Она кратко изложила показания консультанта, отметив, в частности, падение гемоглобина и тяжелый прогноз в случае, если его не предотвратить. Она может лично засвидетельствовать, что у А затруднено дыхание.

Возражения против ходатайства основаны на трех главных доводах. Что А осталось три месяца до восемнадцатилетия, у него высокое умственное развитие, и он должен считаться компетентным по Гиллик. Другими словами, к его решениям следует относиться так же, как к решению любого взрослого. Что отказ от лечения – фундаментальное право человека, и поэтому суд должен воздержаться от вмешательства. И, в-третьих, что религиозная вера А подлинна и ее следует уважать.

Фиона рассмотрела эти доводы по очереди. Она поблагодарила адвоката родителей А за то, что он обратил ее внимание на соответствующую восьмую статью Закона о реформе семейного права от 1969 года: согласие шестнадцатилетнего на лечение имеет такую же законную силу, как если бы он был совершеннолетним. Она изложила условия компетентности по Гиллик, цитируя Скармана. Она отметила различие между правом ребенка, не достигшего шестнадцатилетия, согласиться на лечение, даже против воли родителей, и возможностью для ребенка моложе восемнадцати лет отказаться от лечения, которое спасет ему жизнь. Из того, что она поняла за время своего визита, можно ли сделать вывод, что А вполне сознает последствия своего и родителей желания, если таковое будет удовлетворено?

– Он, несомненно, исключительный ребенок. Могу сказать даже вслед за одной из медсестер, что он милый мальчик, и уверена, родители согласятся. Для семнадцатилетнего у него необычайно развито сознание. Но я нахожу, что он плохо представляет себе, какое тяжелое испытание его ждет, какой страх его охватит, когда увеличатся его страдания и беспомощность. У него романтическое представление о том, что такое страдание. Однако…

Она сделала паузу и заглянула в свои заметки, в зале повисла напряженная тишина.

– Однако главное для меня не то, вполне или не вполне понимает он свою ситуацию. Я руковожусь решением судьи Уорда – в бытность его на этом посту – по делу несовершеннолетнего Э, подростка и тоже свидетеля Иеговы. В своем решении судья Уорд отмечает: «Поэтому я исхожу из благополучия ребенка и должен вынести решение, которое продиктовано благополучием Э». Это соображение вылилось в законченную форму в Законе о детях тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, где в первых строках говорится о первостепенности благополучия ребенка. Я толкую «благополучие» как включающее в себя «здоровье» и «интересы». При этом я обязана учесть желания А. Как я уже сказала, он изложил мне их ясно – и так же его отец в суде. В соответствии с доктринами своей религии, основанными на специфическом толковании трех мест из Библии, А отказывается от переливания крови, которое может спасти ему жизнь. Отказаться от лечения – фундаментальное право взрослого. Лечить взрослого против его воли – это насилие над ним, уголовное преступление. А близок к возрасту, когда он сможет принимать решение самостоятельно. То, что он готов умереть за свои религиозные убеждения, говорит об их глубине. То, что его родители готовы пожертвовать любимым ребенком ради своей веры, показывает власть веры, исповедуемой свидетелями Иеговы.

Она снова замолчала. Зал ждал.

– Именно их убежденность и заставляет меня задуматься, ибо А в свои семнадцать лет еще мало с чем другим соприкоснулся в бурном мире религиозных и философских идей. Его христианская секта не поощряет открытых дебатов и разногласий в своем сообществе, которое именуется у них – некоторые скажут, уместно – «другими овцами». Я не верю, что мысли А, его мнения – целиком его собственные. Его детство прошло под непрерывным и монохромным воздействием специфических взглядов на мир, и это не могло не сформировать его. Его благополучию не послужит преждевременная мучительная смерть страдальца за веру. Свидетели Иеговы, как и другие религии, имеют четкое представление о том, что ожидает нас после смерти, и их предсказания о последних днях, их эсхатология так же тверды и детальны. Суд не вникает в вопрос о загробной жизни, о каковой в любом случае узнает сам А – или не узнает. А пока что, предполагая выздоровление, его благополучию больше послужит его любовь к поэзии, новообретенное увлечение скрипкой, деятельность его живого ума и проявления его веселой и нежной натуры и вообще вся жизнь и любовь, которые ожидают его впереди. Короче говоря, я нахожу, что А, его родители и старейшины его церкви приняли решение, которое враждебно благополучию А, каковое является предметом первостепенной заботы суда. Его необходимо защитить от этого решения. Его необходимо защитить от его религии и от него самого. Это было нелегкое решение. Я в должной мере учла возраст А, необходимость уважения к его вере и к достоинству человека, выражающегося в его праве отказаться от лечения. По моему мнению, его жизнь драгоценнее его достоинства. Поэтому я считаю возможным пренебречь желаниями А и его родителей. Объявляю мое решение: несогласие на переливание крови первого и второго ответчика, а именно – родителей, и несогласие на переливание крови третьего ответчика, то есть самого А, во внимание не принимать. Посему считать законным лечение А, каким его сочтет необходимым ходатайствующая больница, имея в виду, что оно может потребовать переливания крови и продуктов крови.

Когда Фиона вышла из здания суда, было почти одиннадцать вечера. В этот час ворота были заперты, и она могла пойти домой короткой дорогой через Линкольнз-инн. Перед тем как свернуть на Чансери-лейн, она прошла немного по Флит-стрит к круглосуточному магазинчику, чтобы купить готовой еды. Вчера вечером эта задача тяготила бы ее, но сегодня она шла почти с удовольствием – может быть, потому, что два дня толком не ела. В тесном, ярко освещенном магазине пестрые пакеты с едой, взрывчато-красные и пурпурные, фейерверочно-желтые, пульсировали на полках в такт ее сердцебиению. Она купила замороженный пирог с рыбой и взвесила на руке разные фрукты перед тем, как выбрать. У кассы завозилась с деньгами и просыпала мелочь. Шустрый молодой азиат-кассир поймал монеты ногой и покровительственно улыбнулся, кладя их ей на ладонь. Она увидела себя его глазами: безобидная усталая тетка (строгого костюма он не заметил или не нашел ему объяснения) из тех, что живут и едят в одиночестве, уже мало на что годна и почему-то поздно выбралась из дома.

Шагая по Хай-Холборн, она мурлыкала «Старую песню». Бумажный пакет с фруктами и замороженным ужином успокоительно касался ноги. Пирог она приготовит в микроволновке, а тем временем разберет постель. Будет есть в пижаме перед телевизором, смотреть новостной канал, и тогда между ней и сном – никакого преткновения. И химической подмоги не потребуется. Завтра великосветский развод – знаменитого гитариста с почти знаменитой женой, исполнительницей сентиментальных песен. Певица с превосходным солиситором претендует на солидную часть от его двадцати семи миллионов. Сахарная вата по сравнению с сегодняшним делом, но пресса возбудится не меньше, и слушание будет таким же серьезным.

Она повернула в Грейз-инн, свой заповедник. Ее всегда радовало, как затихает городской шум по мере того, как она удаляется от улицы. Огороженное историческое селение, крепость барристеров и судей – одновременно музыкантов, ценителей вин, будущих писателей, любителей рыбалки нахлыстом, рассказчиков. Гнездо сплетен и профессионального опыта и восхитительный сад, до сих пор посещаемый рассудительным духом Френсиса Бэкона. Она любила это место и не хотела его покидать.

Она вошла в дом, отметила, что свет на лестнице не выключен автоматом, стала подниматься на третий этаж, под ней привычно скрипнули четвертая и седьмая ступеньки, и с последнего марша все увидела и сразу поняла. Это был ее муж. Он встал с книгой в руке, позади него у стены стоял чемодан, служивший ему стулом, а рядом на полу валялся его пиджак и раскрытый портфель, из которого высыпались бумаги. Войти не мог и работал, давно ее дожидаясь. Явно пришел не за книгами и не за свежими рубашками, если при нем чемодан. Первой ее мыслью, мрачной и эгоистичной, было: делиться теперь ужином, рассчитанным на нее одну. Потом она подумала, что делиться не будет. Лучше вообще не поест.