Красное и зеленое - Вячеслав Пальман

Он опять подумал об Ильине. Все-таки он его перехитрит, выманит у этого русского секрет открытия, заставит работать на него, на фон Ботцки. Если бы удался его тонко задуманный план!..

Все зависит сейчас от старого Фихтера. Попадется он на удочку или нет.

Лес стал редеть. Фон Ботцки поднялся на пологую гору. Под ногами хрустели осколки скальных пород, чуть покрытые мхом и травой, деревья цеплялись за камни узловатыми корнями.

Полковник шел уверенно. Он уже не боялся заблудиться.

Скоро он вышел из леса. Здесь начинались альпийские луга. А дальше и впереди по склону возвышались вершины гор.

Вильгельм фон Ботцки с любопытством осматривал горы, лес и луга. Давно он не был в таких местах. Городской житель. Глаза его приятно отдыхали на нежной зелени, наслаждались игрой света и тени в скалах, уши улавливали блаженную тишину первозданной природы. Какое-то давно не испытанное чувство покоя охватило его. Хотелось лечь на траву, закрыть глаза и лежать так долго-долго, забыв о человеческой суете.

Полковник нахмурился. Что это его тянет на сантименты? Впереди серьезные дела, а он расчувствовался. И вдруг он понял: дело не в Фихтере и не в этом пейзаже. Дело даже не в Ильине. Все это частности. Дело в войне. Если говорить честно, она проиграна. Может быть, вот сейчас, сию минуту, русские уже пошли через Одер на Берлин. И нет больше Гитлера, нет нацистов, а он — большой, уверенный в себе, сильный фон Ботцки, как сирота, без папы и мамы. И кто знает, что ждет его завтра? Не потянут ли его, полковника нацистской армии, к ответу вместе с Габеманном и другими воинами Гиммлера?

Скверно чувствовать себя покинутым. Очень скверно. Надо искать выход. Не пора ли подобрать нового хозяина взамен тонувшего. Но ведь к новому хозяину, кто бы он ни был, с пустыми руками приходить не следует. Разве это не ясно?

И он снова вспомнил Ильина.

Надо, чтобы получилось с зеленым препаратом!

Вильгельм фон Ботцки вышел на территорию заповедника. Это был небольшой благоустроенный поселок на семь или восемь семейств, расположившийся на большой высоте над уровнем моря в зоне лесов и субальпийской растительности. Добротное здание, выстроенное в виде буквы «П», с удобством объединяло на своих полутора этажах служебные помещения, кабинеты и библиотеку. Средняя часть дома с надстроенным вторым этажом являлась в то же время квартирой директора заповедника. Окна гостиной выходили во внутреннюю сторону буквы «П», из них хорошо были видны оба крыла дома и чудесный пейзаж близких и дальних лесистых гор, на многие десятки километров уходящих к глубокой долине большой европейской реки.

Между крыльями дома, чуть выдаваясь вперед, стоял одноэтажный особняк. Это была лаборатория, гордость Фихтера. Когда-то профессор проводил в особняке долгие часы, занимаясь биохимическими исследованиями. В последние годы лаборатория, по существу, пустовала. Два химика-биолога ушли на фронт. Сам Фихтер был слишком загружен директорскими обязанностями; он с трудом преодолевал трудности военного времени, когда штат стал вдвое меньше, а работы в заповеднике вдвое больше. Где уж там заниматься химическими исследованиями! Лабораторные окна не светились по ночам; Лиззи раз в месяц заходила в особняк, чтобы смахнуть со столов пыль да вытереть пол. Кроме нее, там никто не бывал.

По сторонам служебного здания стояли четыре жилых коттеджа.

Вильгельм фон Ботцки одним взглядом охватил мирный пейзаж заповедника и уверенно направился к служебному помещению.

Его встретил, сам Фихтер.

Он долго смотрел на улыбающегося, полного господина, обратил внимание, как оп вежливо снял шляпу, как дрогнул его круглый подбородок и поплыли в сторону толстые складки на щеках, как протянулись к нему, к Фихтеру, руки, и только тогда узнал старого товарища.

— Вилли, разве это ты? — сказал он, досадуя на непрошеные слезы и на дрожь в пальцах рук, которые уже сжимал его гость.

— Ганс, как я рад!.. — пробормотал искренне взволнованный фон Ботцки. Он хлопал легонько по тощей спине Фихтера и прижимался щекой к его острому плечу.

— Ну подожди, дай я посмотрю на тебя, — говорил Фихтер, вытирая глаза. Потом, отойдя на два шага, стал снова удивленно осматривать гостя. — На чем ты добрался?

— Пешком. Вспомнил наши прогулки, взял палку и…

— Пойдем же, пойдем, я усажу тебя, накормлю и с удовольствием буду слушать, что привело тебя в нашу глушь. Лиззи! Милая Лиззи, где вы там?

— О, ты зовешь фрау Фихтер?

— Нет, друг мой, только служанку. Всего только служанку. Фрау Фихтер давно уже в лучшем из миров.

Пока фон Ботцки молчал, отдавая дань памяти покойной Фихтер, добрая Лиззи металась по соседним комнатам, схватив за руку Машу, и никак не могла придумать, куда бы скрыть девушку подальше от глаз постороннего. Бог его знает, кто он такой. Наконец она бросилась в спасительную кухню, оттуда проникла к черному ходу. Отомкнув чулан, Лиззи запрятала туда девушку и строго наказала сидеть тихо, пока она сама не откроет дверь. Маша покорно кивнула головой, услышала, как щелкнул замок, поморгала глазами в темноте и свернулась калачиком на старой лавке. Страха она не испытывала: рядом с Лиззи она чувствовала себя спокойно.

Лиззи вошла в комнату, когда Фихтер и фон Ботцки уже сидели друг против друга, хлопали один другого по коленкам и говорили наперебой, через каждые десять слов по-молодому выкрикивая: «А помнишь?», «А это помнишь?..»

Лиззи отметила про себя, что гость, должно быть, живет неплохо, коли весь лоснится от жира. Она быстро принесла закуску и, так как была тактичной женщиной, вышла, оставив мужчин одних предаваться воспоминаниям.

Когда первые расспросы кончились и старые друзья немного успокоились, Фихтер проговорил:

— Я встречал твое имя в газетах. Ходишь в больших чиновниках?

Фон Ботцки досадливо махнул рукой:

— Это как напасть. Заставили служить, осыпали почестями. Вот уже несколько лет мне действительно приходится тянуть лямку. Но я остался верен только одному кумиру — науке, нашей славной и вечной науке.

Фихтер промолчал. Не особенно верил. Тогда фон Ботцки сказал:

— Милый Ганс, я всегда завидовал твоей способности находить себе место по душе. Хорошо тебе, уединился вот здесь и избавился… А я остался рядом с нацистами. Надо же было как-то жить. Хочешь не хочешь — пришлось идти на уступки и чем-то пожертвовать. Я думаю, ты поймешь меня, друг, и не очень строго осудишь.

— Но твое продвижение…

— Воля случая.

Фихтер задумчиво почесал голый подбородок:

— Ну, а теперь?

— Все то же. Видно, придется до конца оставаться с ними.