Наши знакомые - Юрий Герман

Ему казалось, что она бредит. Он наклонился и посмотрел ей в лицо. Ее щеки порозовели, скошенный темный зрачок горячо блестел.

— Вам, может быть, нездоровится? — спросил он. — Я вам могу хинина дать…

— Не надо мне хинина, — тихо сказала она и вздохнула.

Потом Антонина закрыла глаза.

Пюльканем спокойно и ласково, как делывал это отец, гладил ей плечи.

— Бот спасибо, — совсем тихо сказала она, — вы точь-в-точь как папа, только он еще и песенку пел — знаете эту? «Слон, слон», а потом что-то вроде «у реки». Знаете?

— Нет, не знаю.

— А у вас дети есть?

— Есть.

— Мальчик или девочка?

— Девочка, Нюся.

— Большая?

— Так себе. На три года… Очень красивенькая, розовенькая, умненькая. И очень любит касторку. Всегда ложку облизывает…

Она задремала под его рассказ, и Пюльканем, заметив, что Антонина уснула, замолчал.

Он сидел около нее молча довольно долго — больше часа — и все поглаживал ей плечо.

Его лицо опухало.

Иногда он трогал то щеку, то затылок, то шею, то подбородок и испуганно отдергивал руку: пальцы не узнавали знакомые места, лоб стал иным, более выпуклым, но зато и кривоватым, левая щека отекла книзу, на виске что-то вздулось и на ощупь казалось слишком уж теплым…

Антонина спала так тихо, что Пюльканем даже нагнулся поближе к ее лицу — он не слышал ее дыхания…

Острое, горячее, худенькое ее плечо жгло ему ладонь. Он поднялся, потушил свет и, вернувшись, сел поудобнее, поближе к Антонине, и вновь принялся гладить…

Посапывая носом и с тоненьким звуком глотая сухой воздух, Пюльканем поглаживал ее плечи, спутанные мягкие волосы, ее худую руку…

Вдруг он нечаянно коснулся пальцами ее шеи и тотчас же отдернул руку, но вскоре опять дотронулся, и уже намеренно. Шея была горяча, слаба и так тонка, что он мог, пожалуй, обхватить ее своими пальцами… Где-то около горла нежно и равномерно бился пульс — он подержал ладонь и ладонью послушал трепетание жизни…

Ему стало жарко.

Жуя губами, он наклонился к самому лицу Антонины и, воровато поцеловав ее в маленькое ухо, сейчас же отпрянул назад.

Так же, как в тот раз, когда выбила ему зубы, Антонина села на постели.

— Тонечка, — слабо зашептал он, — Антонина Никодимовна…

Не отвечая, она зажгла свет, зажмурилась, поправила платье и поднялась. Ее верхняя губа припухла, все лицо горело, но глаза были спокойны. Она даже не смотрела на Пюльканема. А он испугался. Впервые испугался так всерьез.

— Это сильнее меня, — нарочно жалобно сказал он. — Я понимаю, что мои поступки по отношению к вам дурны, но это зов, зов страсти…

И, что-то перепутав, он добавил:

— Это Пан меня зовет, понимаете, Тонечка?

Она молчала.

Тихонько, стараясь быть совсем незаметным, он ушел в свою комнату; в конце концов это могло кончиться плохо: если узнают на службе, то при первой же чистке соваппарата…

Через несколько минут Антонина, не постучав, вошла к нему и звонким голосом сказала:

— Вот что. Сейчас я заколочу вашу дверь гвоздями, а если вы все-таки заберетесь ко мне, то я пробью вам голову этим молотком. Вот этим!

И показала ему большой, очень красивый, блестящий молоток на длинной ручке.

— И, кроме того, напишу вашей жене, — добавила Антонина. — У меня есть ее адрес: Воронеж, Маркса, восемь. Так?

— Так! — кивнул Пюльканем. И втянул голову в плечи. А потом долго смотрел, как из двери с легким шорохом и треском вылез сначала один, потом другой, потом третий, четвертый, пятый гвоздь…

9. Следи за ней!

Дворничиха сидела на табуретке у двери и, болтая маленькой полной ногой в калоше, надетой прямо на чулок, рассказывала новости.

Рассказав все, что знала, Татьяна вызвалась помочь растопить плиту.

— Ничего, я сама…

— Где уж тебе…

Вдвоем они сидели на полу у потрескивающей, жарко горящей плиты и разговаривали. Дворничиха спрашивала про Пюльканема, Антонина отвечала.

— Хорошо, что хоть к тебе не лезет, — поправляя волосы, сказала дворничиха, — а я-то уж думала, ну будет ей, раз холостого вселяют. Не пьет?

— Как будто нет, — коротко улыбнувшись, сказала Антонина.

— А то гляжу — дверь у тебя забита этакими гвоздями, — пояснила дворничиха, — ну и подумала, нет ли чего?

— Сквозит.

— «Сквози-ит», — протянула дворничиха и, недоверчиво усмехнувшись, отвела глаза в сторону. — Скучно, поди, одной жить?

— Скучно.

— А ты себе музыканта заведи, — усмехнулась Татьяна.

— Какого музыканта?

— Который на музыке играет. Не знаешь?

— Не знаю.

— Ну и не знай на здоровье…

Несколько минут она молчала. Пляшущие языки огня отражались в ее зрачках. Потом, мягко потянувшись и лениво зевнув розовым ртом, она повернула голову к Антонине и внимательно оглядела ее лицо.

— Что вы смотрите?

— Да так, — значительно сказала дворничиха, — смотрю, какая ты есть… Тебе Ленька нравится? — вдруг спросила она.

— Какой Ленька?

— Скворцов.

— Ничего. Только мне кажется, что он злой.

— Злой?

— Да, злой, — торопливо повторила Антонина, — то есть, может быть, и не злой, а какой-то…

— Нет, он злой, — перебила Татьяна, непонятно и сладко улыбаясь мягкими губами, — он злой, холера, ох какой злой… — Она подбросила в плиту поленьев и, вытирая руки, еще раз сказала: — Он злой…

— А может быть, и не злой — просто сердитый? — робея и чего-то пугаясь, спросила Антонина. — Обиженный?..

— Откуда ж тебе знать про него, — по-прежнему улыбаясь, сказала дворничиха, — тебе, детка, в куклы надо играть, до Скворцова ты еще не достигла…

Она поднялась с полу, почистила юбку рукой, накинула на плечи платок и ушла — ловкая и быстрая.

Весь день Антонина возилась в кухне — прибирала, мыла тряпкой кафельные стены.

Ей очень хотелось, чтобы Рая Зверева не заметила, как трудно и бедно она стала жить, как запустила она свое жилье, как ей скучно и тяжело…

«А то еще жалеть начнет, — неприязненно думала она, — в школе расскажет, три рубля принесет от девочек!»

Днем опять забежала Татьяна.

— Я вот чего, — сказала она из двери, не входя в кухню, — я к тебе как к подружке. Дай до завтра сколько-нибудь денег. Скворцов пришел, водки ему надо. Дашь?

— Дам…

— Неужели дашь?

— Конечно, дам.

— А ведь он на тебе жениться хочет, — вдруг сказала Татьяна, — он тут все вокруг ходит… Пока что ко мне зашел. Пока не женился.

Чувствуя, что кровь прилила к щекам, Антонина отвернулась. Неизвестно почему, ей стало до того стыдно, что она чуть не заплакала.

— Сколько же вам денег? — отвернувшись и делая вид, что роется в сумочке, спросила Антонина. — Четыре рубля хватит?

— Хватит.

— Сейчас… Рубль… два… Вот четыре рубля.

— Ну, спасибо, — торопливо и тоже словно чего-то стыдясь, поблагодарила Татьяна, — куплю ему сейчас полный набор. Злому своему… Он ведь ко мне часто ходит, — вызывающе добавила она, — вот он мне чулки привез…

Быстрым движением она выхватила из-за пазухи маленький сверточек и развернула пару тонких шелковых чулок.

— Гляди, — торопливо говорила она, — гляди, какая вязка, ты глянь только, до чего красивая вещь, и крепость какая… Ну-ка, на ногу их надеть…

Быстро и ловко Татьяна села на пол, разулась и, подняв свою белую маленькую и мускулистую ногу, осторожно расправила шелковый чулок и сразу натянула его почти до бедра.

— Красиво? — спрашивала она, шевеля пальцами под чулком. — Красиво? Ты погляди — словно вода бежит… Верно, красиво, а? И нога совсем другая, словно не моя… Он, знаешь что… — она вдруг засмеялась, — он выпить захотел, а денег у него нет, и у меня нет ни копейки, и я придумала: пойду чулки продам, такие чулки враз купят, ну и будет чего выпить. Вышла — и жалко стало, — она опять засмеялась счастливым, громким смехом, — до того жалко стало, не могу продать и кончено. Тут и подумала, зайду к ней — к тебе, значит, попрошу… Не себе ведь, Леньке… Красивые чулки, правда?

— Красивые, — тихо сказала Антонина. — Эти и есть со стрелкой, да?

— Со стрелкой другие, эти не со стрелкой. Со стрелкой что! Эти лучше…

— Из какого же они города?

— А шут его знает из какого, — все еще улыбаясь, сказала Татьяна, — заграничные и заграничные… Знаешь что, — вдруг предложила она, — знаешь что, купи у меня чулки, а? Купи. Тебе я продам — не жалко. Купишь? Ты погляди какие…

— У меня денег мало…

— Да я возьму недорого, — перебила дворничиха, — мне главное, чтоб не в чужие руки. Купи… Потом отдашь, а?

— Когда же потом? — осторожно натягивая чулок на руку и любуясь его блеском, спросила Антонина. — Потом у меня и вовсе денег не будет…

— А хочешь, я тебе их подарю? — прищурившись, предложила Татьяна. — Возьму и подарю. Скворцов мне, а я тебе… На вот, возьми… Он мне еще привезет, — заторопилась она, — опять поедет и еще привезет, этот самый гражданин Скворцов. А тебе я подарю. Что, не мое право? — возбужденно и громко спросила она. — Может, не могу подарить? На, бери!