Судные дни - Адам Нэвилл

– Давай-ка снимем все это тем новеньким двухсотым объективом, – решил Дэн. Он терпеть не мог зум, предпочитая менять объективы.

– Ну если хочешь… по мне, тридцати пяти миллиметров достаточно.

– Эй, это мой шедевр! Отвали.

Они настроили цветовой баланс обеих камер, и Кайл отвинтил микрофон Sennheiser, предназначенный для съемок на открытом воздухе. Фонарик они взять не додумались, но разные лампы все-таки прихватили, хотя те работали на аккумуляторах.

– Гавриил. Вот это деревянное здание с пристройкой…

– Сарай.

– Для чего его использовали?

– Для детей.

– Вы держали там детей?

Старик промолчал. Кайл не стал задавать вопросов.

Они зашли на территорию фермы и встали в бывшем дворе перед главным зданием. Старый плуг и сломанная тележка виднелись среди высокой травы, напоминая кости мамонта.

Кайл осознал, как здесь тихо, пока подбирал наилучшие ракурсы. Наконец-то он видел это место не на черно-белых фотографиях из книги Левина. Безмолвие его выматывало, он как будто чувствовал на себе чужой взгляд. Тишина, общее ощущение развала и тления и пугающее спокойствие.

Прохладный воздух казался густым, его не оживлял даже самый слабый ветерок. Ни одно насекомое не пролетело мимо и не прожужжало, хотя на лугу их было полно. Но ферма совсем не походила на мирную. Скорее, тут ощущалась атмосфера какого-то дурного предчувствия.

Гавриил сел на траву и уставился на здания. Он походил на ребенка с головой старика.

Раздавая указания Дэну, которого иногда требовалось поправлять, Кайл снимал все вокруг жестко закрепленной камерой. Потом поставил вторую у сарая: они всегда использовали две. Когда-нибудь будут снимать четырьмя. «Ага, мечтай».

Начали с установочных планов. Начальный кадр каждой сцены всегда определял ее общее направление. Сейчас надо снять разрушение, запустение и ветхость. Этому месту пришлось хуже, чем дому в Лондоне. Ферма вдруг показалась Кайлу оскверненной, как будто здесь когда-то появлялся или даже жил кто-то нечистый. Он отбросил эти мысли, показалось, что Гавриил думает о чем-то похожем.

– Все снял? – спросил он у Дэна через час.

Тот кивнул из-за камеры:

– Общие планы отличные, пару перебивок я сделал, сейчас еще крупных планов добавлю.

Технических проблем вроде бы не предвиделось. Для некоторых помещений понадобится свет. Дальше будет интервью, общие планы, средние и крупные.

– В одном Максу не откажешь – он умеет выбирать хреновые места для съемок.

Дэн осклабился в ответ.

Кайл вынул из рюкзака «Судные дни», сценарий и раскрыл книгу на вклейке. Посмотрел на план фермы и попытался представить, как она выглядит с воздуха, но тут его отвлек один из шестнадцати снимков, словно созданный для раздела «Классика сенсационных фотографий». Фотограф снимал ферму снизу, как будто лежа на земле. На черно-белом снимке виднелись оконные стекла и светлые деревянные двери на фоне каменных стен. Рядом с домом стояли двенадцать сектантов. Двенадцать из тех двадцати трех, что остались в секте к этому времени.

Мужчины были длинноволосые и бородатые. Большинство улыбались. Фотографию сделали в 1970 году, но она больше походила на тысяча восемьсот семидесятый. Странное сочетание доминиканских монахов, ветхозаветных пророков и хиппи. На всех были плащи с капюшонами, сделавшие их знаменитыми на улицах Лондона, а позже Лос-Анджелеса и Юмы.

– Гавриил, – окликнул Кайл.

Тот, легко ступая, подошел и посмотрел на фото. Дэн выглянул из-за камеры и прислушался: обычно ему этого хватало, чтобы сделать отличный кадр.

– Встаньте перед домом, как на этом фото. Ничего не говорите.

Гавриил кивнул.

– Мы покажем этот кадр, а потом сразу вас в цвете. Сделаем такой плавный переход, понимаете? Типа тогда и сейчас.

– Сколько это займет времени?

– Боюсь, это от вас зависит.

Гавриил смотрел на здания так, что Кайл подозревал, что его придется затаскивать туда силой, хотя он немного взбодрился, как и Сьюзан Уайт. Когда старик потащился к дому, Дэн прошептал:

– Пошло дело.

Кайл снова посмотрел на фото. Судя по подписи, Семерых на нем не было. Других фотографий фермы Макс не нашел. Ирвин Левин купил ее у блаженной Сэнди Уоллес (она же – сестра Юнона), умершей от заражения крови. Она бежала незадолго до раскола.

Из-под плащей виднелись ноги в сандалиях, символ аскезы. Ирвин Левин писал, что во Франции красивых девушек заставляли постоянно покрывать голову и лицо. Сестра Катерина не терпела конкуренток. Но пять женщин на фотографии были отлично видны: молодые, симпатичные, загорелые, с длинными прямыми волосами, падающими на хрупкие плечи. На поводках они держали собак. Любимые «варги» сестры Катерины – хаски, которых она привезла с собой из Англии и которые здесь ели лучше людей.

Кайл посмотрел на подпись под планом – деревянное здание было названо псарней/школой.

– Гавриил, собак держали в сарае вместе с детьми?

– Да. Детей, родившихся на ферме, воспитывала община. Младенцы спали в колыбельках, а дети постарше на матрасах.

– В этой ужасной развалюхе. С собаками. Е-мое, – сказал Дэн про себя.

Кайл вошел в кадр и закрепил на одежде Гавриила микрофон. Он не понимал художников-постановщиков, которые делают сцену интересной. По его опыту, нужно было просто посмотреть повнимательнее, и натура сама оказывалась идеально подходящей. Он снимал то, что видел. Именно грязь и мрачность делали эти места такими интересными. Нередко в них заключалась важная часть истории, которую он рассказывал. Полусгоревший коттедж в Шотландии, засветившийся в «Шабаше», или исписанный граффити многоквартирный дом в Осло, который он снимал для «Кровавого безумия», словно некоторые места, где происходило что-то ужасное, настигало возмездие в виде запустения и полной разрухи. А уж с этой фермой не могли сравниться никакие постановочные декорации.

Кайл заглянул в выбитое окно. Предпоследнее убежище Собора в этом мире. Солнечный свет проникал сквозь пустые рамы и два больших дверных проема, и внутри царил неверный желтоватый свет.

Битое стекло захрустело под ногами Дэна, когда он устанавливал камеру для съемки интерьеров. Окна выбили изнутри.

Ирвин Левин утверждал, что случилась ужасная буря, которая разрушила крышу, вышибла стекла и погубила весь урожай. Но ведь он никогда здесь не был на самом деле.

Кайл вошел внутрь. Поморщился от резкого запаха звериной мочи и черной плесени, покрывавшей каменные стены. К этому добавлялась вонь мокрого дерева и, кажется, падали.

– Дэн!

Тот вошел в дом следом за ним.

– Стремно тут.

– Сними это все для перебивок. Заодно посмотри, как тут в темноте.

– Ага.

– Должно выйти клево, друг мой.

– Реплики будут?

– Пока нет. Просто сними это все, как в «Техасской резне бензопилой». И микрофоны надо поставить. Хочу слышать голос этого места.

– Так точно.

– Молодец, чувак. Если бы с утра не поленился побриться, я бы тебя поцеловал.

Дэн фыркнул:

– Гавриил сюда не войдет. Придется брать у него интервью снаружи.

Кайл закатил глаза:

– А почему тогда мы не взяли его прямо в Вуд-Грин?

Дэн, давясь от смеха, снимал помещение. Первый этаж состоял из одной длинной комнаты с гигантским очагом в дальнем конце. Неровный цементный пол покрывал слой гнилых листьев высотой по щиколотку. Тут и там виднелись разбросанные дрова, кирпичи, комки земли и куски мокрой штукатурки. Собор ел прямо здесь, в три очереди. По потолку шли три длинные балки, между ними виднелись доски пола второго этажа.

– Дэн, сними очаг крупным паном.

Напарник обнаружил там две мятые кастрюли, остатки метлы и пачку полусгнивших книг.

– Надо же, – сказал Кайл, глядя на тусклый металл среди черных листьев, – Гавриил!

Старик, бледный и дрожащий, подошел к очагу, где когда-то ел жидкую кашу, которая больше подошла бы для скота. Сейчас его снимали для истории, но легче ему не становилось. А ведь именно славы он и хотел, когда принимал предложение Макса, а на пароме признался, что вдобавок получил изрядную сумму за участие в фильме.

– Пока он соберется, аккумулятор сядет, – усмехнулся Дэн.

– Трибуна, – шепнул Кайл Дэну. – Наконец-то кафедра, с которой можно толкнуть проповедь. Но такую бы ты не выбрал, а, Гавриил? – Кайл кивнул и щелкнул хлопушкой: – Мотор!

Старик откашлялся. Допил воду из бутылки, хотя вряд ли испытывал жажду. Открыл маленький рот:

– Здесь не было электричества. Мы пользовались керосиновыми лампами. Даже воду мы покупали в деревне. Мы носили ее ведрами… это было мучительно, – вся его ирония, красноречие и всезнайство куда-то делись.

Он говорил нервно, то и дело запинаясь. Лицо у него блестело от пота.