Сердце статуи - Инна Булгакова

Семен шел рядом молча и, кажется, дрожал от возбуждения… или от страха. Вот странный тип. Искоса время от времени ювелир окидывал меня тем же острым взглядом — мою фигуру, так сказать. Едва до плеча мне, но костяк мощный и мускулы; и если я нагнулся, например, мог с размаху кувалдой так долбануть, что мокрое место от меня чуть не осталось.

— Сема, как мы с тобой познакомились?

— Вы с Нелей познакомились на вернисаже, — отозвался он глухо. — Она очень любила живопись, скульптуру, относилась к тебе восторженно. Так и подружились.

— А я как к ней относился?

— Я думал: хорошо. То есть нормально.

— Теперь передумал?

— Да нет.

— Нет, договаривай! в чем моя ненормальность вдруг появилась? Что ты молчишь? Я и с ней успел…

— Нет, потом, — заявил он замогильно-зловеще. — После смерти.

Господи, помилуй! У меня волосы на голове зашевелились, словно сквознячок из преисподней в ушах просвистел.

— Ты на что ж намекаешь-то, а? Я… некрофил?

— Некрофил.

Невозможно выразить в словах, что я пережил в считанные секунды в благословенной березовой роще! Главное — в сумятице событий в больной голове — я на миг поверил, что это правда.

— Ну, Макс, я пошутил, — вдруг сказал садист Сема.

— Пошутил? — взревел я рыдающе, словно раненый кабан. — За такие шутки я тебя сейчас убью, Сема! Готовься!

— Ювелир с диким проворством — маленький кабанчик — ринулся в кусты, в чащу. Я застыл, как изваяние, ноги в землю вросли. А шутник-дегенерат тем же бешеным аллюром вернулся на полянку и понесся по проселку в Темь.

Тут и я обрел наконец энергию, шутника догнал и рванул за шиворот шикарного пиджака.

— За что ты меня ненавидишь, гаденыш?

— Там кто-то есть, — прошептал Сема.

— Где?

— В кустах.

— Кабан?

— Какой кабан?.. Нет, человек. Я видел ноги в кроссовках.

— Да мало ли кто тут шляется в воскресенье!

— Да, правда, — Сема было сник, но тут же встряхнулся и хихикнул. — Извини, конечно, но я тебе отплатил шуткой.

— За что?

— За твою шуточку.

— Мою…

— За неуважение к памяти усопшей.

— Да что я сделал, ты скажешь в конце-то концов!

— Посмеялся над атрибутами погребения.

— Над чем? Над гробом?

Тут Сема как будто опомнился и сказал, всерьез (хотя сумасшедшинка сквозила в белесых с красными веками глазках):

— Ты сказал, что гроб на бочку похож.

— На бочку?.. Не заговаривайся!

— Словом, посмеялся.

— На похоронах?

— Да нет…

— И за это ты обзываешь меня…

— Я извинился, — перебил Сема сухо; он держался все отчужденнее и задумчивее. В моем сознании выделились слова — погребение, некрофил, могила — с каким-то болезненным оттенком. И с «шуточкой» он выкрутился неловко — «гроб на бочку похож» — на ходу придумал. Ладно, разберемся.

— Вон за деревьями платформа, видишь? — заговорил я. — На той стороне за путями поселок Темь, где, кстати, следователь наш обитает.

— Странный тип, — ввернул Сема. — Горит на службе, замечал? Будто своего личного убийцу ищет.

— Что ж, мне повезло. Так вот, если пройти вдоль полотна…

— Совсем близко, — перебил он, — километра два до Змеевки.

— Но от моего дома до нашей станции путь вдвое короче. Притом здесь не все электрички останавливаются.

— Не все?.. — Семен вбежал по ступенькам на платформу, узкую, всю в пышной трепещущей зелени — романтическое место для встречи с женщиной… или с убийцей.

Мы изучали расписание. Была, была такая одинокая заветная электричка — в 10.55. До нее и после перерывы почти по часу.

— Итак, Сема ты думаешь: преступник пошел из моего дома в Темь, чтоб его не увидели и не запомнили в Змеевке дачники.

— Разве не логично?

— И по дороге в лесу спрятал труп?

— Временно, понимаешь?

— А потом приехал на «Жигулях», да?

— Я к тебе всегда ездил на машине, Макс. Всегда. А в тот вечер Котов не засек ни одного автомобиля на Солдатской.

— Ну, машину можно было оставить за околицей или в лесу. И потом. Если ты приезжал ко мне вечером 10 июня… — я выдержал паузу; ювелир смотрел на меня, как кролик на удава. — Если приезжал, то на электричке.

— Я не… — он не договорил, побледнел, проступили веснушки.

— Потому что, Сема, как я понял, ты нетрезвый за руль не садишься.

— Ну и что?

— А то, что после установки надгробья со статуэткой ты угощал рабочих и сторожа. И сам угостился. И из сторожки позвонил мне, а?

— Нет, Ивану!

— И кто ж из вас выиграл?

— О чем ты?

— В покер. — на равных. Он сильный игрок.

— Ты, я вижу, тоже не промах.

19

Эта словесная игра-поединок возбуждала во мне азарт и боль — опасное сочетание чувств, будто я преследую близкого мне человека. Неужели этот недомерок был мне так дорог? Или его жена?.. В этом что-то есть, надо навестить его могилу. Я нес гроб — его красавец-братец пылится в моем сарае — таким вот образом скорбящий муж и мог отомстить мне за таинственную шуточку.

Между тем мы пришли на сельское кладбище. Пустынно, служба давным-давно кончилась. Начинался закат, в котором так дивно пылали медные луковки и красные кирпичи стен, устоявшие в войне миров.

Я сел на край новенькой белокаменной паперти. Семен стоял и озирался.

— Ты мне никогда не говорил, что ходишь сюда.

— Наверное, мне здесь было хорошо.

— А сейчас?

— Сейчас везде плохо.

— И я не люблю кладбищ, Макс.

— Боишься?

— Боюсь. И даже не знаю, чего больше: небытия или воскресения. С одной стороны — надежда. С другой — представить, как разверзнутся эти могилы и косточки запляшут…

— Все время об этом думаю, Сема.

— Э, тебе за страдание все спишется. Все на убийцу перейдет… не на тебя.

— Меня как кто гонит и гонит: извлечь его и истребить.

Он отшатнулся?

— Извлечь? Как ты страшно говоришь, Макс!

— Страшно? Вы все не хотите помочь… Ладно, пойдем. Покажешь место в кустах, где стоял человек в кроссовках.

— Дачник, конечно.

— Но за мной кто-то следит!

— Ты что?

— И ты ведь тоже ловишь кого-то, а, Сема? Преступника или свидетеля?

— Я в ваши игры не играю, — отрезал Семен. Он вдруг затвердел.

— Играешь. Ведь ты хотел проверить, куда 10 июня доктор из моего дома ушел? В Тьму.

— На любом суде я дам показания, что мы играли в покер.

— На любом? И когда могилы разверзнутся? — я отчего-то расхохотался как безумец. Ай да ювелир, ай да ловкач — ведь как тонко и проникновенно он меня на след третьего друга навел. Даже некоего господина в кроссовках выдумал.

Пошарили мы в тех трепещущих кустах: ни пресловутого окурка, ни пуговицы, ни свежесломанных веток — ничего не нашли. Зато обнаружили Ванюшу — у меня на веранде в шезлонге. В таком же адидасовском костюме, что на мне, и в кроссовках, между прочим.

— Машина все еще в ремонте, Иван Петрович?

— Резину надо менять.

Неужто и он маршрут в темь кромешную проверять бегал? Злой задор разбирал меня: надо было этих друзей раскрутить, то есть друг на друга натравить.

Мы прошли в дом (Вагнер уже умолк), расселись в креслах вокруг светильника, закурил, угостились коньячком (мы с доктором; ювелир, по обыкновению, воздержался).

— Только что, Иван Петрович, Сема провел эксперимент, в результате которого мы убедились, вполне вероятно, преступник убрался от меня в Москву через Темь. Вот почему в Змеевке и на нашей станции его никто не видел.

— Сема экспериментами занимается? — доктор усмехнулся. — Надо же.

— Я не занимаюсь, — возразил Сема сдержанно. — Это заслуга Макса.

— Ну, как же, Сема! Ты даже кабана в лесу обнаружил. Кабанчика в кроссовках.

Иван Петрович засмеялся.

— Это ты иронизируешь по поводу Цирцеи, обращающей мужчин в свиней? Насчет Теми — любопытное предложение, — он помолчал, потом выговорил с усилием: — Но куда преступник дел мертвую?

— В лесу по дороге припрятал, например.

— Нет, неубедительно — слишком опасно идти по освещенной улице с таким грузом.

Опасно, согласился я про себя, тем более что тут рядышком следователь со своей невестой любезничали. Странно, однако, что Котов тот роковой стук в дверь не слыхал.

— Твой участок тогда же ночью обыскали, — продолжал Иван Петрович. — А соседний?

— Нет. С какой стати?

Доктор словно угадывал и высказывал мои сегодняшние предположения. Семен в разговоре не участвовал — словесно, красные в розовой подсветке глазки поблескивали.

Иван Петрович продолжал допрос:

— Тут ведь девушка живет, которая милицию вызвала?

— Да с братом.

— Если б мы были уверены, что Вера убита…

— Убита, — перебил я. — Есть доказательство.

В оцепеневшей паузе я подошел к книжным полкам, выдвинул Достоевского… зловещий узелок шлепнулся на лакированную столешницу.