Райские псы - Абель Поссе

Двумя днями позже Колумб использовал еще одну возможность — как ему казалось, вполне надежную — передать послание по назначению.

Теперь речь шла об аллегории механической. То была изготовленная непревзойденными германскими мастерами грандиозная модель солнечной системы. Большие цветные шары вращались на длинных жердях. На вертикальной жерди, на трапеции в форме золотой дуги висел Колумб. Он изображал Аполлона — бога, всем управляющего и все упорядочивающего, заклинателя звездного Хаоса, что вечно угрожает миру.

К несчастью, его вращения на шесте вскоре приобрели весьма причудливый вид, так как слепые мавры, крутившие вал, разделились на две враждующие группы — интегристов и баасистов*. От резких рывков с торса Колумба начали отлетать позолоченные чешуйки. Полный провал. Христофор еле удерживался на шесте и с трудом успел прокричать:

— Земля плоская! Можно плыть на восток и не бояться упасть в пустоту! Она плоская! Можно доплыть до самых Индий, до пряностей, до специй!

Ехидная Альдонса Аламан, сидевшая рядом с Фердинандом, заметила лукаво:

— Не добавить ли Вашему Величеству в вино немного перца?

Из-под стальной решетки забрала внимательно следила за полетом Аполлона Беатрис, Бобадилья. Она любовалась торсом незадачливого атлета.

А Изабелла даже не подняла глаз. Они обсуждали с главным поваром фантастическую смету банкета. Потом, будто в бутылку из плотного стекла, погрузилась она в разговор с Торквемадой. (Тот долго бился — как тунисский скорпион бьется о стенку стакана-ловушки — с историей {52} о предсказаниях встревоженных привидений. Монах, несомненно, обладал тем, что итальянцы называют fascino*. Он был сыном тумана и ночи. Время от времени капля крови от вериг стекала у него по холодным бедрам и, щекоча, пробегала по лодыжке.)

Шла к концу первая неделя празднества. Кроме удивительных механических козочек, столь прямо намекавших на виновников торжества, большое впечатление на гостей произвели неаполитанские иллюзионисты, которым удалось трех внушительных по размеру фаршированных индюковпревратить в трех жареных воробышков (когда сняли крышки с серебряных блюд, они лежали там лапками кверху).

Помимо барашка и уже упомянутых индюков, хронист-гурман описал нам следующие детали гомерического меню (обед и ужин):

I. Мясо с сыром, кукурузой и пряностями (капиротада).

Сосиски, куропатки.

Утка в айвовом соусе.

Телятина в соусе из дикой горчицы.

Дрозды жареные с гренками.

Форель фри с постной свининой.

Пирог из слоеного теста.

II. Олья подрида.

Свиные ножки в слоеном тесте.

Лесные голуби под черным coycoм.

Воздушные пончики (pets de nonne).

Бланманже

Он описывает также фрукты, выпечку, маринады, вафли, приводит длинный список вин местных и завезенных из Франции.

Именно в эти неспокойные дни в таверну «К Новой Фаланге» прибыл с проверкой патруль Святого братства. Плоские лица, грубая кожа. Наглые глаза игроков в чинчон — тусклые, без живого блеска.

Они потребовали предъявить доказательства христианской благонадежности. Колумб почувствовал близость конца. И в душе слегка успокоился. Государственный терроризм порождает безумную диалектику: с одной стороны, стремление спастись, убежать; с другой — желание сдаться, испытать наконец-то худшее. У него дрожали руки, и пришлось ножом обрезать затянувшийся узлом шнурок от обшитого полубархатом того же цвета, что и панталоны, черепахового панциря-накладки. Такое защитное приспособление было обязательной частью туалета в ту эпоху. Как известно, во всем животном мире единственный самец, способный покуситься на гениталии врага, — человек.

Начальник патруля взглянул на предъявленное с профессиональной недоверчивостью. Тощий помощник-андалусец поспешил вмешаться:

— Чуть не хватает, но вполне годится. Давай!

Колумб с бережностью, с какой люди простого звания всегда относятся к документам, поторопился спрятать свое природное удостоверение личности.

Грозный командир голосом, хриплым скорее от крепких напитков, чем от тяжкой службы, сказал:

— Мы ищем блондина с голубыми глазами, возможно, тайного иудея. Приказ короля! — И он показал валета из карточной колоды.

Ноги у Христофора сделались ватными. Он почувствовал, как у него — если воспользоваться элегантным выражением дядюшки Баварелло — «подкачали почки». Черепаховый панцирь наполнился горячей жидкостью.

Толедская проститутка оторвалась от всегдашнего заварного крема и посмотрела с усмешкой.

Командир сунул ему под нос валета.

— Mai visto*, — сказал Христофор с уклончивостью мафиози. ОтI страха он перешел на родной язык.

Эти люди были галисийцами и андалусцами. Они получили приказ, но {53} не поняли, что значит «блондин», и были не слишком уверены, какой цвет на деле соответствует слову «голубой». Кроме того, у карточного валета были на ногах плоские, как у тореро, тапочки, а не желтые башмаки с закрученным спиралью носом — как у миланского сутенера. Христофор был уверен: сейчас начнется погром. Ему и в голову не пришло, что кто-то вздумал искать его. Всякий гений — по определению — скептик.

Они задержались у распростертого тела Ульриха Ницша. Почему-то решили, что умирающим он только прикидывается. И жестоко избили рукоятками алебард.

Ницш приоткрыл желтые, как у затерявшихся на лесной поляне хищников Руссо-Таможенника, глаза. Его снова побили, так как в бреду он попытался обнять начальника патруля и назвал «королем Фердинандом». Перед смертью он спешил — хриплым голосом, на родном языке — щедро поделиться самым сокровенным:

— Gott ist tot! Gott ist tot!*

И умолял записать его слова, обнимал ногу шпика. Затем снова окунулся в спасительный обморок.

Один из андалусцев, когда-то воевавший во Фландрии, перевел со свойственной иберийцам нечуткостью к языкам:

— Он говорит, что Бог — дурак. Именно это он говорит. Тоже мне новость!

Это случилось на девятый день банкета в честь графа де Кабры. В Королевском лагере смеркалось, легкий ветер разносил от костров аппетитный, многообещающий запах. Там поджаривались на решетках гренки с кусочками коровьего вымени, козлятина, нашпигованная салом, перепела, кровяная колбаса с луком, изысканная птица — фазаны и индюки. Все это будет подано как закуска. Потом придет черед сметанного супа.

Слуги переливали вина Галисии, Риохи и Франции из благородных глиняных кувшинов в королевский хрусталь.

Развеселый оркестр пытался попасть в такт движениям труппы турецких акробатов: мужчин с усами, как у Ницша, и толстозадых женщин, обсыпанных блестками и дешевыми каменьями.

Именно в этот момент послышался топот стражников и пронзительные крики:

— Бельтранша! Бельтранша! Это она! Она!

Капитаны бросились к коням, что стояли неподалеку в загонах.

Раздался громкий лай легавых и волкодавов, которые сопровождали португальский авангард.

Во главе отряда скакала донья Хуана, Бельтранша. Скакала без седла на невероятных размеров буланом тевтонском першероне.

Итак, португальцы мчались, все снося на своем пути: походные палатки и шатры, временную молельню, королевское отхожее место, жаровни, столы. Они разрушили даже площадку для танцев.

Бельтранша — ироничная, мстительная, жестокая, но не способная радоваться, даже когда побеждала, даже когда унижала врага, — сделала полный круг вокруг королевских столов.

Затем резко остановила першерона. Длинная грива его была заплетена в косички и спадала до самых копыт. На широченной спине коня Хуана казалась чем-то случайным, эфемерным — факир с печальными глазами, похищенный боевым конем Веласкеса.

— Бельтранша! По коням! По коням! Прикрыть южный фланг!

Звон шпаг. Свист стрел. Заплутавшая арбалетная стрела пролетела через весь лагерь и вонзилась в оркестровую виолу да гамба.

Капитаны торопили конников. Выстраивалась пехота. Но было уже поздно: оскорбление нанесено, злая шутка сыграна.

А Фердинанд не придумал ничего лучше, как снять шляпу с перьями и церемонно раскланяться перед Бельтраншей — будто вассал перед {54} королевой. Бельтранша же побледнела от ярости, а ее першерон чуть не упал на передние ноги после резкого прыжка.

Вообще-то дерзкое нападение (португальская вонь заглушила волнующие запахи жаровен) не преследовало военных целей. Главным было — оскорбит и унизить. Они промчались сквозь лагерь и уже исчезали во мраке. Только самые умные и дерзкие легавые задержались на миг, чтобы вознаградить себя за труды и стянуть с огня куски вымени или остатки козленка.

Изабелла не могла снести обиды. Завороженный граф де Кабра видел, как одним движением разорвала она узкую зеленую юбку — по всей длине ноги, до самого бедра, — как одним прыжком взлетела на первого попавшегося коня (к несчастью, то была цирковая лошадка с красным плюмажем на лбу, которую турки гимнасты ценили за невероятное спокойствие и делали с ее крупа двойное сальто-мортале).