Орлята - Б. Раевский

— Носит вас, чертенят, по лесу! Дома не сидится... — проворчал он. — Ладно, идем до командира, парень... Уговорил!

Булочка сидел на поваленной сосне и чистил автомат. В зубах у него дымила желанная цигарка. В партизанском лагере было тихо. Слышно, как над головой бормочут листья. Солнечный свет, пробиваясь сквозь ветви деревьев, выстлал хвоистую землю ярким кружевом. Три землянки, искусно замаскированные молодыми елками, трудно было разглядеть в десяти шагах. О лагере напоминали черные проплешины, что остались от костров. На сосновом суку лениво трепыхались чьи-то заношенные портянки. Полная темноволосая повариха Аглая варила партизанский кулеш из всякой всячины. В большом двухведерном котле кипело и булькало. Булочка поводил носом в ту сторону, причмокивал. Аглая умела вкусно варить. Из крапивы и нескольких рябчиков она ухитрялась для отряда приготовить не суп, а сплошное объеденье. Выкапывала в лесу какие-то корешки, собирала траву для приправы.

Булочка прислушался. Из командирской землянки донесся сердитый голос Ковалева — командира отряда. Отчитывает мальчишку. Упрямый, чертенок! Так и не сказал, что у него за дело.

Маленькая дверь землянки отворилась, и оттуда выскочил красный, взъерошенный мальчишка. Руками он придерживал широченные солдатские галифе. Рывком отбросил вихры с глаз, руки-то заняты, и повернулся к двери:

— У нас все в роду маленькие... И батя. И брат старший. И сестра Тонька. Маленький... Вырасту еще.

— Ишь генерал! — высунул из землянки голову Ковалев. — Ремень со звездой нацепил... Ты бы еще саблю наголо.

Голос у Ковалева был сердитый, лицо тоже. Это на него не похоже. Обычно он спокойный, выдержанный. В руках у командира — ремень. Булочка даже привстал с дерева: неужели выпорол?

— Ремень отдайте, — сказал мальчишка. — Куда я так?

— Без ремня хорош, — проворчал Ковалев, но ремень дал. Не со звездой, а свой — брезентовый.

— А теперь бегом в деревню. Да помни, что я сказал!

— Еще и бегом... — сказал мальчишка. — И шагом хорошо.

Свирепо затянул ремень на штанах, повернулся и вразвалку зашагал из лагеря. Рубаха на его спине вылезла из-под ремня, галифе полоскались, как паруса.

Булочка проводил мальчишку взглядом, повернулся к Ковалеву:

— В отряд просился?

— У нас не детский сад, — сказал Ковалев.

— Видать, боевой малец... Галстук в кармане носит. Красный.

Ковалев в упор посмотрел на Булочку. Тот опустил глаза и стал один за другим отправлять патроны в рожок автомата.

— Зачем привел ко мне? — спросил командир. — Домой надо было отправить.

— Дело, говорит, важное...

Ковалев подпоясался ремнем со звездой, посмотрел в ту сторону, куда скрылся мальчишка.

— Парень серьезный... — сказал он. — Не имею права. У меня тут отряд, а...

— ...не детский сад, — докончил Булочка. — А я бы взял... с испытательным сроком.

— Побрился бы, Булочкин, — сказал Ковалев. — Оброс, как медведь.

— Нельзя, товарищ командир, — улыбнулся Булочка. — Борода у меня для устрашения врага. Да и шило притупилось...

Утро занималось.

Над Долгим озером колыхался сизоватый туман. Небо было чистое. Высокие камыши окрасились в нежный розовый цвет. Всходило солнце. В прибрежной осоке всплеснула щука, и круги медленно разбежались по воде. На берегу озера спит деревня. Вот подал голос петух. Ему никто не откликнулся. Петухов и кур съели немцы. Остался петух с десятком куриц лишь у старосты.

В камышах, напротив огородов, притаились трое: два парнишки и рослая девочка лет шестнадцати. Они давно сидят тут. На их одежде, волосах — роса. Птицы не обращали на них внимания. Качаясь на тонких ивовых ветвях, они голосисто торопили восход солнца. Туман заклубился и отступил, оставляя в камышах белые клочья. Первый солнечный луч упал в озеро, и вода запылала, заблестела роса на траве.

— За мной — негромко сказала девочка.

Ребята поднялись и, отводя руками высокую цепкую осоку, двинулись за девочкой.

— Эх, хорошо бы наган... — сказал один паренек.

— Автомат бы лучше, — отозвался второй.

— Прикусите языки... автоматчики! — шикнула на них девочка.

Там, где они прошли, в прибрежной траве осталась чуть приметная волнистая тропинка.

Толстый человек в белой нижней рубахе, выпущенной поверх штанов, выдернул из железных скоб тяжелую дубовую перекладину, откинул два крюка. Дверь со скрипом отворилась. На крыльце еще не высохла роса. Лицо у толстяка было опухшее, редкие белесые волосы стояли торчком.

Оставляя отпечатки босых ног на влажных ступеньках, он спустился вниз, подошел к сараю. На крыше сидел рыжий петух и молча смотрел на него. Человек оглядел увесистые запоры на сарае, амбаре, облегченно вздохнул. На рассвете ему почудилось, будто кто-то бродит по двору, трогает замок. Разбудил жену, послал послушать, не балует ли кто-нибудь. Жена сказала, что все тихо. А он так и не смог глаз сомкнуть.

Толстяк открыл хлев, выпустил на волю пару розовых поросят. Они, хрюкая, заносились по лугу. Человек, почесывая под мышкой, с удовольствием смотрел на них.

— Руки вверх, господин староста! — раздался за спиной повелительный голос. Клацнул затвор. Толстяк поднял сначала одну, потом другую руку. Хотел оглянуться, но...

— Не шевелись!

Староста ссутулил спину. Голова ушла в плечи. Партизаны! Пальцы на его руках мелко задрожали. Он ожидал выстрела. Но пока не стреляли.

— Повесим? — совещались за спиной.

— Утопим в озере...

Голоса были совсем молодые. Староста скосил глаза, но никого не увидел.

— Гони оружие! — приказал тонкий, не мужской голос.

— Какое у меня оружие? — сказал толстяк. — Нету.

— Что в кармане?

Староста вывернул оба кармана. В траву упала табакерка, ключи. Немецкий карабин висел дома, за печкой...

— Будешь, гад, население притеснять? — звенел гневный голос. Руки у старосты перестали трястись. Он сглотнул и быстро заговорил:

— Видит бог, я для деревни всей душой... Заставили. С ружьем. Не по своей воле, видит бог... Кабы знал, да я бы...

— Народ обидишь — порешим, так и знай! И дом подожжем... Знаешь, кто мы?

Староста кивнул:

— Партизаны.

— Мы народные мстители... Уже трех старост ликвидировали. Не оглядывайся!

За спиной послышались торопливые шаги. Зашелестела трава. Три раза глухо что-то ударилось о землю. «Через забор перепрыгнули!» — сообразил староста.

Обернулся и увидел, как сквозь кусты к озеру бегут трое: два мальчишки и рослая длинноногая девчонка. «Сукины дети! — выругался староста. — Чтоб вам сдохнуть!» Бросился в избу, сорвал со стены карабин и, выскочив на крыльцо, выпустил в кусты всю обойму.

На выстрелы прибежали два полицая в немецкой форме и унтер-офицер. В руках немца — листовка: «Смерть фашистам!»

— Дрыхнете, дармоеды! — гремел на полицаев староста. — А меня чуть на тот свет не спровадили. Кто? Партизаны, вот кто! Еле отстрелялся... Сообщите в комендатуру!.. Нехай присылают подкрепление.

До партизан из отряда Ковалева дошли слухи, что в их районе действует неизвестная самостоятельная группа: совершает налеты на деревни, стращает старост. На телеграфных столбах расклеивают листовки;

«Бей немцев!» А сами не бьют. Судя по всему, у группы нет огнестрельного оружия. Захватили одного старосту в бане. Он в чем мать родила вырвался от них и сиганул через всю деревню к немецкой комендатуре. Подслушаны телефонные разговоры, старосты вызывают из Осьмино подкрепление. Жалуются, что партизаны не дают житья.

Ковалев, комиссар отряда Скурдинский и комсорг Виктор Никандров ломали головы в догадках: что это за группа?

— Народ отчаянный, — сказал Ковалев. — Несерьезный только. Если так будут работать и дальше, — провалятся.

— Надо наладить с ними связь, — предложил Никандров.

— Верно, — согласился Скурдинский. — Поручаем, Витёк, это дело тебе...

— Неплохо бы их в наш отряд, — добавил Ковалев. — Объединимся.

Виктору Никандрову шел двадцатый год. Он редактировал партизанскую газету, составлял антифашистские листовки. В тот же день он отправился на поиски таинственной группы. Подпольные связные докладывали: «Были в деревне, попугали старосту, расклеили на столбах листовки». В глаза никто партизан не видел. Одни говорили, что их пятеро, другие — десять человек. Действовала группа по утрам, когда все еще спали. Никандров установил, что за все время члены группы не сделали ни одного выстрела. Старосты в своих докладах начальству утверждали, что партизаны вооружены автоматами и гранатами. Но их слова на веру нельзя было брать. Дрожа за свою шкуру, изменники врали почем зря. Лишь бы охрану усилили.