Ночь Томаса - Дин Кунц

Щипцами для кондитерских изделий Блоссом перекладывала печенье из жестянки на тарелку.

— Мелвина говорит, что они, возможно, утеряли лучшие рецепты во время мировой войны.

— Они воевали из-за сладких пирогов?

— Скорее всего, по обычным причинам. Но попутно остались без пирогов.

— Такое впечатление, что у нее не все в порядке с головой.

— Да, конечно, — кивнула Блоссом, — но в остальном она нормальная.

Я стоял у двери.

— У Аннамарии небольшая проблема.

— Беременность — это не проблема, — возразила Блоссом, — а благодать.

— Я не об этом. Ее ищут плохиши.

— Плохиши? — спросила Блоссом Аннамарию.

— Изначально плохих людей нет, — ответила Аннамария. — Все зависит от нашего выбора.

— И от Обманщика, — добавила Блоссом. — Он всегда нашептывает нам на ухо неправильный выбор. Но я уверена, что угрызения совести могут привести к раскаянию.

— Некоторые люди вспоминают об угрызениях совести лишь после того, как ты разбиваешь бейсбольную биту об их головы, — заметил я.

— Протрезвев, мой отец пожалел о том, что сделал со мной, — указала Блоссом.

— Некоторые люди, — гнул я свое, — запирают тебя в багажнике автомобиля с двумя дохлыми макаками-резус, ставят автомобиль в гигантский гидравлический пресс, нажимают на кнопку «ДАВИ» и смеются. Такого слова, как «сожаление», они просто не знают.

— Вы простили своего отца? — спросила Аннамария.

— Ему восемьдесят два года, — ответила Блоссом. — Я оплачиваю его счета в доме престарелых. Но не вижусь с ним.

— Некоторые люди, — продолжал я, — выходят из себя, и тебе приходится отнимать у них пистолет, и ты даешь им возможность обдумать содеянное ими, и они говорят, что вели себя неправильно, что их мучает совесть, но потом они позволяют тебе войти в комнату, где, и они точно это знают, находится крокодил, которого не кормили неделю.

Обе женщины одарили меня взглядом, каким обычно смотрят на двухголового мужчину, прогуливающего синюю собаку.

— Я не говорю — все, — уточнил я. — Только некоторые люди.

Аннамария вновь повернулась к Блоссом:

— Но вы простили своего отца.

— Да. Давным-давно. Это было нелегко. А не вижусь я с ним потому, что ему становится дурно, когда он видит меня. У него рвется сердце. Чувство вины. Он очень страдает.

Аннамария протянула руку, Блоссом ее взяла. Потом женщины обнялись.

— Мы можем поиграть в джин-рамми, или в «Крестословицу», или в бэкгаммон,[27] или во что-то еще, — предложила Блоссом.

— Бэкгаммон мне нравится, — кивнула Аннамария. — Вы добавляете в кофе немного ванили, когда варите его?

— Иногда ваниль, иногда — корицу.

— Корицу. Звучит неплохо.

— Кузина Мелвина… не та, что замужем за Норманом из ракетной шахты, другая… она добавляет половину чайной ложки корицы и полную чайную ложку какао в кофейник на двенадцать чашек.

— И это правильно. Давайте сделаем то же самое. Почему родители назвали обеих дочерей Мелвинами?

— Так они не родные сестры. — Блоссом достала жестянку с какао-порошком. — Они кузины. Обеих назвали в честь бабушки по материнской линии — Мелвины Белмонт Синглтон. В свое время она была знаменитой.

— Знаменитой? Чем?

— Тем, что жила с гориллами.

— И что делали гориллы, с которыми она жила?

— В общем, они были гориллами, и в какой-то момент она отправилась жить к ним.

— Кем она была… натуралистом или антропологом?

— Нет-нет, наукой она не занималась. Просто думала о мире и всех этих гориллах, не могла насмотреться на них, и гориллы, похоже, ничего не имели против.

— Я бы предположила, что они возражали, — вставила Аннамария.

— Когда ученые приехали, чтобы изучать горилл, последние иногда доставляли им массу хлопот, но бабушку Мелвину приняли как свою.

— Должно быть, она производила впечатление.

— Да, в нашей семье женщины крепкие, — кивнула Блоссом.

— Я это вижу, — улыбнулась Аннамария, и Блоссом ответила тем же.

— Бабушка Мелвина даже научила гориллу по имени Перси писать стихи.

— Любопытно.

— Правда, ни один здравомыслящий человек за них бы не заплатил. — И обе рассмеялись.

Мне хотелось побольше узнать о бабушке Мелвине и гориллах, но, с другой стороны, я не мог откладывать серьезный разговор с Человеком-фонарем. Блоссом и Аннамария очень хорошо ладили друг с другом, вот я и решил уйти молча, не извещая о том, что их Одиссей должен поднимать парус на своем боевом корабле.

Пересекая гостиную, заметил, что часы на каминной доске показывают без одной минуты полночь.

На моих часах значилось другое время — 7:52.

Приникнув ухом к часам на каминной доске, тиканья я не услышал: время они уже не отсчитывали.

Всю жизнь, с того самого момента, как для меня стало очевидным присутствие в нашем мире сверхъестественного, оно всегда проявлялось через мои паранормальные способности и никак больше: я видел души мертвых, задержавшихся в этом мире, видел загадочные вещие сны, обладал психическим магнетизмом.

Остановившиеся часы в однокомнатной квартирке Аннамарии были не видением, а реальностью, их видел не только я, но и она. И я не сомневался, что она и Блоссом, позови я их в гостиную, увидели бы на каминной доске то же самое, что и я.

Одни часы, остановившиеся за минуту до полуночи, являли собой всего лишь сломавшийся механизм. В эту ночь тумана, послушных человеку койотов и качелей на крыльце, которые раскачивались сами по себе, вторые часы, остановившиеся за минуту до того же часа, уже определенно о чем-то говорили.

Сверхъестественное вошло в наш мир новым, неведомым мне путем, и такое развитие событий представлялось мне зловещим.

Я мог найти только одно толкование остановившимся часам, которые показывали одно и то же время: для предотвращения многочисленных смертей и сильных разрушений, запланированных желтоглазым гигантом и его сообщниками, в моем распоряжении оставалось чуть больше четырех часов.

Глава 20

Спускающийся с высот голубь, загорающийся куст, раздающийся из огня голос, звезды, смещающиеся с привычных мест и образующие новые, знаковые рисунки на небесах…

Вот некоторые из знамений, на основе которых пророки выстраивали свои предсказания и действия. Я же увидел остановившиеся часы в квартире Аннамарии и в коттедже Блоссом.

Если я — не выродок, чьи экстрасенсорные способности обусловлены случайной мутацией некоторых участков головного мозга, если этим даром я обязан не безразличной природе, а получил его с определенной целью, тогда ангел, ведавший счетом Одда Томаса, имел в своем распоряжении крайне ограниченный бюджет.

Шагая по Магик-Бич, направляясь к дому по адресу, указанному в найденном в бумажнике водительском удостоверении Сэма Уиттла (он же Сэм Биттл, получивший от меня ласковое прозвище Человек-фонарь), я чувствовал, что туман, заполонивший город, уже просочился и мне в голову. В этом внутреннем тумане мысли отделялись одна от другой точно так же, как в наружном тумане дома одного квартала превращались в отдельные острова, чужие друг другу, плавающие в белом море.

Автомобилей, правда, на улицах прибавилось.

Некоторые проезжали так далеко, что я различал только желтоватый свет фар, с трудом пробивающих туман. Возможно, в каких-то ехали обычные мужчины и женщины по своим повседневным делам, не вынашивая никаких тайных планов.

Едва заметив автомобиль, оказавшийся на одной со мной улице, я нырял за ближайшее укрытие и уже оттуда наблюдал, как он проезжает мимо. И все они, судя по надписям на дверцах, принадлежали Портовому департаменту или полиции.

Полиция могла вывести на улицы весь парк патрульных автомобилей, потому что такой туман способствовал грабежам и совершению других преступлений. Назовите меня параноиком, но я подозревал, что власти отдали приказ, чтобы поддержать своих друзей из Портового департамента.

Через ветровые стекла и боковые окна я сумел разглядеть несколько лиц, подсвеченных приборными щитками и экранами компьютеров. Ни одно не годилось на плакат, рекламирующий дружелюбие и бескорыстность наших слуг народа.

Я чувствовал, будто семена с другой планеты, доставленные на Землю под прикрытием тумана, быстро выросли в большие стручки, из которых высыпались горошины-люди, которые на самом деле людьми и не были.

Сэм Уиттл жил на Оукс-авеню, недостаточно широкой, чтобы зваться авеню, и не укрытой тенью дубов.[28] Ранее эта улица называлась Фаундерс-стрит, но ее переименовали в честь Джона Оукса, известного спортсмена, который никогда не жил в Магик-Сити и даже не бывал здесь, но его кузина (или женщина, которая заявляла, что приходится ему кузиной) работала в городском совете.