Женщина в море - Леонид Бородин

Фраза, которую я произношу, дается мне нелегко.

- Ну что? Пора расставаться?

Людмила выпрямляется, заводит руки за голову, собирает волосы в пучок, придерживая левой, правой рукой натягивает парик и мгновенно становится чужой, а я успеваю подумать, что если бы она произносила свои монологи в этом парике, они меня задели или тронули бы лишь чуть-чуть. Она поворачивается ко мне, придвигается.

- Можно, я поцелую вас?

- Только не в парике! - говорю почему-то громко и зло.

Она тут же его срывает, и снова это чудо преображения или возвращения в образ странной приятной болью откликается в душе. Мои руки каким-то образом оказываются на ее плечах, впрочем, не мог же я убрать их за спину или засунуть в карманы. Прощальный поцелуй получается взаимно нечист, и мы оба понимаем это, но я списываю нечистоту на прощальность, а на что она Бог знает... Ее губы где-то около уха. Она шепчет.

- Если посмеете меня жалеть, имейте в виду, я отомщу вам тем же. Любого можно пожалеть, как ужалить.

Я спешу прервать слегка затянувшееся прощание и, пожимая руку Валере, уже не смотрю, как Людмила натягивает парик.

Из машины выбираюсь зонтом вперед, сначала распускаю его и лишь затем покидаю машину и захлопываю дверку. Уже обходя, задерживаюсь у шоферского стекла. Стекло опускается, я наклоняюсь.

- Дорога мокрая. Видимость плохая. Будьте осторожны.

Он отвечает серьезно:

- Я буду осторожен. Автобусная остановка за поворотом.

И все. Я пропускаю встречные машины и перехожу на другую сторону дороги. "Жигули" выруливают и без остановки исчезают в дожде. Никого рассмотреть не успеваю. Никаких прощальных жестов. И я один на шоссе, если не считать проносящихся машин и моря за спиной.

Под своим зонтом-парашютом осторожно, почти на ощупь спускаюсь к морю. Мне кажется, что в моей крадущейся походке должно быть что-то угрожающее, ведь очень возможно, что я намерен кое с кем свести счеты или по крайней мере высказать нечто весьма нелицеприятное. Во всяком случае, в человеке, под нелепым зонтом подбирающемся к морю, не должно быть ничего смешного и тем более жалкого. Море штормит, но как-то вяло и уныло.

- Ну что, мировая лужа, - спрашиваю язвительно, - понимаешь ли, кого породила и обрекла? Радуйся! И я ранен. Мне тошно. И долго, очень долго все будет валиться у меня из рук, потому что я усомнился в своем опыте...

Я подкошен моим марсианством в этой жизни, которую имел дерзость считать объектом личной инициативы. А деталей не будет.