Хроника стрижки овец - Максим Кантор

А у неграмотных мальчиков можно перенять лишь плохие привычки. Пожилые юноши-концептуалисты бродят по дворам, это скверная компания – не умеющие ничего, не читавшие ничего, привыкшие общаться друг с другом на полувнятном волапюке. Революционные матросы финансового капитализма, махновцы перестройки – они палили академические библиотеки и гадили в подъездах. Их стараниями сегодняшние олигархи получили статут моральных человеческих существ: ведь если знаний и науки не существует – то и мораль абрамовичей сойдет.

Сегодняшний день крайне напоминает ожидание экзамена – вот завтра к доске идти, а занятия-то мы прогуливали.

Прогуляли занятия! – на дачу ездили и пиво пили, а завтра надо отвечать, в каком году была Франко-прусская война. Да может плюнуть на эту историю? Пойдем дальше пиво пить – все равно скоро пенсия.

Белые комиссары

Вчера в парижском музее разговорился с посетителями: стали расспрашивать, какая была жизнь в Советском Союзе, потом выяснилось, что один из них видел мою картину в Третьяковке, потом стали вспоминать всех русских художников последних 30 лет.

Список получился длинный.

Тут надо сказать, что к 1985 году русская культура подошла с таким количеством талантливых людей, какого не было в то время ни в одной известной мне стране (я не знаю Индии и Китая). Это понятный феномен: двадцатилетнее затишье дало возможность сидеть в библиотеках и работать в мастерских. Это время именуют застоем, но мне оно – со всеми понятными оговорками – скорее напоминает екатерининское: небурная война на востоке, подавление мятежей по окраинам, а в целом век умеренного просвещения и стагнации. Думаю, брежневское время оказало крайне благотворное влияние на русскую культуру именно тем, что дало возможность многим состояться. Прошу меня понять: когда я говорю «состояться», не имею в виду «заработать» или «посетить Нью-Йорк». Я имею в виду накопление знаний и умений. Потом это накопленное стали растрачивать. Потом стали выдавать пустоту за содержание.

Но вот к 1985 году в стране были десятки крупных художников. Сейчас принято поминать только т. н. авангардистов (Булатов, Кабаков, Штейнберг, Янкилевский, Пивоваров и т. п.), но не менее крупными – думаю, гораздо более крупными – были те мастера, которые представляли русский реализм (а вовсе не соцреализм, как потом сказали о них пропагандисты капреализма). Это Никонов, Андронов, Пластов, Жилинский, Васнецов, Иванов и, прежде всего, Коржев. Одновременно с ними работали авангардисты первого эшелона: Рабин, Плавинский, Немухин. Были такие грандиозные фигуры, как Вейсберг и Шварцман, стоящие особняком – мистики. Были люди яркого таланта – ныне почти забытые по причине того, что не вписались в рынок, – Есаян, Турецкий, Измайлов, Леон. Были реалисты нового толка: Нестерова, Назаренко, Брайнин, Табенкин, Сундуков. Была новая православная живопись. Была традиционная московская городская и питерская живопись. И невероятное количество мастеров по республикам.

Это было такое богатство талантов, которое – повторю – не снилось в то время ни одной стране. Что там Херст и лондонская школа! Что там Новые дикие и Зигмар Полке! Здесь было больше. И застой помог в составлении редчайшего букета.

Должен сказать, что все (за редким исключением) мастера уважали друг друга. То было равенство гамбургского счета, все знали, кто чего стоит, несмотря на стиль и партийность. Это была атмосфера взаимного профессионального уважения. Да, одних выставляли, а других нет – но знали про всех.

Затем пришли комиссары.

Всем известно сегодня про красных комиссаров, разрушивших благостные отношения между мастерами Серебряного века. Все эти обобщенные брики сегодня получили свою посмертную дозу проклятий.

Так вот, белые комиссары 1980-х принесли русскому искусству еще больше зла. Это были тридцатилетние пролазы, невежды, наглецы, функционеры кружка, пионеры эпохи лизания задницы Западу. Задачей (открыто провозглашенной) было войти в систему рынка искусства. Тогда бытовало убеждение, что рынок двигает искусство. То, что это не так, поняли и сегодня еще не все. Но тогда надо было научиться продавать, втюхивать, огалереивать. Они стали называть себя «кураторами» – миссия продавца-пропагандиста, то есть посредника между капиталистом и художником. Как некогда красные комиссары были посредниками между пролетариатом и художником (понимают ли твое искусство массы?), так белые комиссары стали посредниками между ворами и западными воротилами и отечественными мастерами (а продается ли твое искусство?). Новые комиссары были людьми морально неполноценными и не очень грамотными. Но бешено активными. Как сказал бы Николай Васильевич Гоголь, это была какая-то дрянь. И вот эта дрянь распорядилась русским искусством – всем гигантским наследием.

Инструменты влияния были простыми: не дать выставок, не публиковать информации, отсечь от западных галерей, перевести стрелки в другую сторону – и данная дорога сама зарастет травой. Появилось словечко-пропуск: «актуальное».

Сперва отсекли от актуального процесса стариков реалистов – а им тогда было по 60, золотой для художника возраст. Это были мастера, с которыми любая страна и культура носятся, высунув язык от почтения. Им сейчас по 90, доживают в нищете. Недавно хватились – стали продавать на Сотби. Вообразите, что они бы сделали за эти 30 лет. Затем отсекли авангардистов первого эшелона: Плавинского, Немухина и прочих – за их приверженность старой пластике (так недолго и к реализму вернуться). Затем отсекли Шемякина и Неизвестного (ревновали). Затем отсекли новых реалистов, религиозных художников, традиционных пейзажистов, лириков городского искусства – то есть все то, что составляет плоть любой культуры.

Требовалось создать своих, управляемых и продаваемых. И создали такую же «Фабрику звезд», как на эстраде. Новообразованная «школа кураторов» стала выпускать «авангардистов» – пустых и никчемных. Никто из них художником не стал. А тех, старых, они убили сознательно.

Теперь все эти белые комиссары перевалили пятидесятилений рубеж, а кому-то из них за шестьдесят. Это старые пердуны и пердуньи – Деготь, Бакштейн, Бажанов, Ерофеев, Мизиано и прочие. В своей жизни они не сделали ничего. То есть хорошего – ничего, а разрушений много. Сегодня сетуют, что русское искусство мало известно – но они его убивали день и ночь много лет. Они хотели вписаться в рынок, они боролись за демократию, сегодня ходят с белыми ленточками, напиваются на вернисажах, лебезят перед финансистами. У них уже слезятся глаза, покалывает в печени, ляжки одолел целлюлит. Пройдет еще лет десять, и комиссары уйдут на покой. Но до того они успеют, вероятно, вытоптать поле до состояния ровного пустыря.

Смешные жеманницы

Это название комедии Мольера.

В пьесе изображены барышни, желающие прослыть светскими дамами, они старательно копируют манеры света, говорят принятые глупости, повторяют нелепости, что нынче в моде.

Чтобы посмеяться, к ним подсылают лакея Маскариля, переодетого вельможей, – лакей несет откровенную белиберду, а дамы млеют от восторга: им кажется, перед ними эталон вкуса.

Так, лакей прочел стишок…

«Маскариль:

Ого! какого дал я маху! —Я в очи вам смотрел без страха,Но сердце мне тайком пленили ваши взоры —Ах, воры, воры, воры, воры…Като:Верх изящества!Маскариль:Все мои произведения отличаются непринужденностью, я отнюдь не педант!Мадлон:Вы далеки от педантизма, как небо от земли.Маскариль:Обратили вы внимание, как начинается первая строка? Ого! В высшей степени оригинально. Ого! Словно бы человек вдруг спохватился: ого! Возглас удивления: ого!Мадлон:Я нахожу, что это Ого! чудесно.Маскариль:А ведь, казалось бы, пустяк!Като:Что вы говорите! Таким находкам нет цены!Мадлон:Я бы предпочла быть автором одного такого Ого! чем целой эпической поэмы!»

И так далее – перечитайте – это очень смешная сцена.

Или почитайте газету «Коммерсант», культурный обозреватель А. Толстова: «Чтобы понять, какой гениальный Бойс художник в старом смысле этого слова, то есть рисовальщик, создатель пластических ценностей, надо отыскать среди сотен рисунков, офортов и акватинт одну, с лежащим оленем. Грация и уверенность линии, полунамеками обрисовавшей фигуру зверя, прямо как у Аннибале Карраччи (ну, или как у Валентина Серова, раз уж так важен русский контекст)».

Речь идет об аляповатом школьном наброске – линяя дряблая, рисунок беспомощный, все это вообще не стоит никакого внимания. Бойс не умел рисовать вообще, никак. Сотни рисунков – это сотни почеркушек: вжик-вжик по бумаге. Рисунков у Бойса нет.