Игрок 1. Что с нами будет? - Дуглас Коупленд

Мужчины подходят к стойке, и Карен, переключившаяся в режим заботливой мамочки, несмотря на творящийся вокруг апокалипсис, насыпает им в миску орехов и хлопьев. Она спрашивает у Рика:

— Как ты считаешь, там один снайпер или их несколько?

— Вообще без понятия, — отвечает Рик. — Я все пытаюсь прикинуть, откуда стреляли. Кажется, сверху. Прямо с нашей крыши.

— Слушай, — перебивает Люк. — А тут у тебя телефон… Он работает?

Все сразу врубаются, о чем речь. Городской телефон! Карен хватает трубку, слышит гудок, набирает 911. Звук в трубке громкий. Сначала слышен щелчок, потом — длинный гудок, снова щелчок, а потом на том конце линии включается автоответчик и выдает — что бы вы думали? Предупреждение об урагане.

— В общем, неудивительно. У вас у кого-нибудь есть дети?

Рик говорит:

— У меня мальчик. Тайлер. Сегодня, похоже, уроков не будет. Наверное, он сейчас дома.

— Ладно, — говорит Карен, — пока мы думаем, как вызвать помощь, я, пожалуй, чего-нибудь выпью. Кто-нибудь еще будет?

Все четверо уселись на пол за барной стойкой, расположенной посередине между двумя выходами. Самое безопасное место, как ни крути. Сначала они обсудили хаос, который сейчас разверзается в мире. Повторение нефтяного кризиса 1973 года, только в тысячу раз хуже. Из доступного людям бензина остался лишь тот, который уже был залит в баки автомобилей. Его, может быть, хватит, чтобы еще пару раз доехать до работы… хотя, возможно, ни у кого уже нет никакой работы. Убить соседа за бак бензина? Почему бы и нет? Может, военные окажут помощь гражданскому населению? Ага, щас. Карен вспомнила, как пару месяцев назад видела на улице грузовик, похожий на военный. Но так и не поняла, был ли он настоящим, или там просто снимали кино.

Общественная жизнь застыла без каких-либо перспектив на то, чтобы оттаять. Никакой больше дешевой, доступной еды, никаких путешествий и скорее всего никакого среднего класса.

Карен чувствовала, как от Люка исходит печаль, когда он размышлял о раскрошившемся, как сухое печенье, социуме. От Рейчел не исходило вообще никаких эмоций.

Они какое-то время сидели молча, а потом Рейчел сказала:

— Когда я стала старше, мне пришлось посещать курсы, где нас обучали, как жить среди нормальных людей.

— В каком смысле? — спросила Карен. Ей было любопытно узнать хоть что-то о женщине в платье от Шанель за 3000 долларов или в очень хорошей копии такого платья.

— Как правильно интерпретировать звуки, которые вы издаете, и поступки, которые вы совершаете. Например, смех. У меня нет чувства юмора — в медицинском, клиническом смысле. У меня интонационная глухота. Из-за дисфункции правого полушария мозга. Я совершенно не воспринимаю и не могу оценить то, что вы называете юмором, иронией, страстью и Богом. Еще одно нарушение в правом полушарии мозга выражается в том, что в моей речи нет никаких интонаций и эмоциональной окраски. Мне не раз говорили, что я разговариваю, как робот. Мне самой сложно судить. И наконец, у меня ярко выраженный синдром слепоты на лица, связанный с аутистическим расстройством. Из-за всего перечисленного я себя чувствую неуютно, когда люди смеются. У меня появляется страх, который мне каждый раз надо преодолевать.

— А оно как-нибудь называется, твое состояние?

— У меня сразу несколько нарушений. Алекситимия. Проблемы с торможением и расторможенностью. Легкое обсессивно-компульсивное расстройство. Моя способность строить последовательности выше процентильной нормы. Я помню число «пи» до тысячного знака после запятой.

— Я общалась с людьми, у которых были такие же нарушения. В медцентре, где я работаю… то есть, наверное, работала. Значит, лица ты не различаешь?

— Не различаю.

— А если кто-нибудь говорит громче обычного, ты распознаешь, злится он или радуется?

— Немного распознаю. Но на курсах социализации нас научили, какие вопросы можно задавать людям, чтобы снять напряжение в эмоционально-критических ситуациях наподобие той, в которой мы оказались сейчас.

— Например?

— Например, у нейротипичного человека всегда можно спросить, кем он работает и чему его научила его работа. И поскольку мне кажется, что нам нужно на что-то отвлечься, я предлагаю использовать этот способ. Люк, у тебя в кармане целая пачка денег, и ты недавно утратил религиозную веру. Можешь нам рассказать, кто ты и что у тебя произошло?

Люк ответил не сразу. Сначала дождался, пока Карен не нальет ему выпить.

— До сегодняшнего утра я был пастором в маленькой церкви у съезда на скоростное шоссе в Нипписинге. Но вчера я утратил веру, а утром ограбил банковский счет нашей церкви, сел в самолет и прилетел сюда.

— Ты серьезно? — спросил Рик.

— Ага. Двадцать тысяч. — Люк отпил виски.

— То есть формально ты сейчас безработный? — спросила Рейчел.

— Ага.

— А можешь нам рассказать, чему ты научился, работая пастором в маленькой церкви в провинциальном городке?

На лице Люка промелькнуло странное выражение: смесь радостного изумления и облегчения.

— Похоже, я только что понял, что почти десять лет дожидался, чтобы кто-нибудь задал мне этот вопрос. — Он на мгновение умолк, собираясь с мыслями, и продолжил: — Ну, в общем, так. Для начала я научился, что, если ты занят делом и тебе мешают работать, попроси этого человека, который тебя донимает, сделать пожертвование для нужд благотворительности. Держи на столе ящик или конверт для пожертвований. И от тебя сразу отстанут. Причем навсегда. Очень действенный способ.

— А еще?

— Еще… Ну вот начинаешь смотреть на людей свысока. Почти на всех, с кем вместе работаешь. Думаешь, ты один умный, а все — дураки. Хотя, наверное, они думают о тебе то же самое. В смысле, что ты дурак. И еще, что мужья бьют своих жен пластиковыми бутылками с кондиционерами для белья. В смысле полными бутылками. И это случается гораздо чаще, чем ты мог бы подумать. — Люк смотрел в потолок и говорил нараспев, словно читал молебен. — Шумные, бойкие дамочки часто страдают различными комплексами, связанными с сексуальной неудовлетворенностью. Также впервые в истории благодаря Интернету люди традиционной ориентации занимаются сексом гораздо больше, чем геи. И вообще я считаю, что избыток свободного времени — это опасная штука. Мы даже не представляем, во что это может вылиться в конечном итоге. Люди не приспособлены к жизни без четкой структуры. Они просто не знают, как с ней обращаться.

— А еще? — спросила Рейчел.

— Еще… Вот еще: годам к двадцати ты понимаешь, что рок-звездой ты не станешь. К двадцати пяти понимаешь, что стоматологом ты не будешь. Ни стоматологом, ни каким-то другим специалистом. Ближе к тридцатнику впадаешь в уныние… уже всерьез сомневаешься в своей способности к самореализации, не говоря уже о том, чтобы добиться успеха или стать богатым. А когда тебе исполняется тридцать пять, ты уже, в общем и целом, знаешь, чем тебе предстоит заниматься всю жизнь, и смиряешься с судьбой.

Люк на мгновение умолк и провел пальцем по краю стакана.

— Знаете, под конец меня так утомило выслушивать все те же истории о все тех же семи смертных грехах. Ничего интересного в этом нет. Когда уже кто-то придумает восьмой грех, чтобы жизнь снова сделалась интересной?

Карен с трудом поборола желание вставить слово.

Люк продолжал:

— Я имею в виду, почему люди так долго живут? Какая разница, когда умирать: в пятьдесят пять, или в шестьдесят пять, или в семьдесят пять, или в восемьдесят пять? Эти дополнительные годы — какая от них польза? Почему человек продолжает жить, даже когда ничего нового больше не происходит… и ничего нового ты уже не узнаешь? В пятьдесят пять твоя история, в общем и целом, закончена. И зачем тогда жить?

Люк допил виски.

— Знаете, больше всего мне обидно и больно за тех людей, которые когда-то знали, что значит жить полноценной и яркой жизнью, но потом как-то об этом забыли, стали слепы и глухи к чудесам, потеряли способность радоваться и удивляться, подавили в себе все чувства. Или же чувства исчезли сами собой, а людям было все равно. Мне кажется, это самое страшное: когда человек что-то теряет, а ему все равно.

— Значит, тебе обидно, больно и страшно за себя самого, — сказала Рейчел.

— Да.

Все долго молчали, а потом Рейчел спросила:

— Рик, а чему ты научился на своей работе?

— Я понял, что часто я сам себе злейший враг. Понял, что не люблю быть неправым и буду отстаивать свою правоту любой ценой, даже если от этого мне будет больно. Понял, что неудачник — это не потенциальный будущий победитель под маской несостоятельного горемыки. Это просто я сам. Я понял, что никогда не стану богатым, потому что я не люблю богатых. Понял, что ты можешь быть полным мудилой, но твоя душа все же останется при тебе. Сама захочет остаться. У душ должно быть законное право уйти от хозяина, если он своим поведением переступает какую-то черту.