Любиево - Михал Витковский

Да, бал здесь правят пожилые дамы, источающие пенсионерское тепло, такие, что и супчик в баночке с собою принесут, и о болезнях поговорят.

— Так вот, там разложилась та грымза, а я — сюда поверху добиралась, чтобы она меня не видела, а в то время ходили еще дальше, дальше, этот пляж с каждым годом все ближе становится. О-хо-хо — далеко же тогда приходилось идти…

— Далеко ходили, — вторит другая. — В каком году это было? В шестьдесят девятом? Тогда почти у самого Затора пляж был.

— Вот только при коммунистах здесь было по-другому. Другой климат. Собственно говоря, это была застава, пикет на дюнах. И люди не такие улыбчивые, как сейчас, а такие, с заговорщическими лицами, как будто одно только пребывание здесь грозило тюрьмой. Да, раньше здесь было «сокровенное место»…

— А теперь здесь «откровенное место».

Теткин Берг

— Спрашиваете, как мы справляемся? Трудно приходится. Во-первых, вся жизнь в одиночестве, во-вторых, бедненько, на обочине, на пенсии, не в общей струе. И даже если кто помоложе, все равно вроде как на обочине. Двойная обочина, потому что, во-первых, человек бедный, а во-вторых, тетка. А значит, надо свой маленький мирок создать. Да-а. Сначала полжизни мечешься, чтобы найти себе кого-нибудь постоянного; с этим делом нелегко было, особенно в те времена. Да и хотелось важным быть, кем-то. Потом привыкаешь к одиночеству, к своей незначительности, вот тут и начинается потеха. Весь год можешь радоваться (тихонько, на работе, под столом, под одеялом), что приедешь сюда на целое лето отрываться и мазаться кремом на жаре, подглядывать… Солнцезащитный бальзам для тела с прошлого года хранишь где-то как сокровище, а когда уж очень грустно делается, достанешь, откроешь, понюхаешь, и встают воспоминания о гомозении… Насекомых! О жаре и дюнах. Вот только бальзам этот нюхать можно лишь изредка, иначе воспоминания выветрятся… В частную жизнь приходится убегать, там уютно, как в ложбинке между дюн, а все думают, что это дно. Но на дне так не дует…

— Или певички эти, которые и вправду ощущают себя женщинами, а никакими не трансвеститами, просто они по-женски себя чувствуют…

И тут вторая пенсионерка протягивает мне букетик голубых цветочков, что целый день на дюнах собирала. Мелкие такие, может, незабудки. Уж она-то хорошо знает, что делает! Из полотенца соорудила мне платьице и между сисе-чек тот букетик воткнула…

— У этих теток игра такая, договариваются друг с дружкой так одеться, чтобы никто не приставал, чего, мол, в женщин нарядились, но все же в такую одежду, какую женщина порой тоже может надеть на улицу. А под курточкой, к примеру, маечка с глубоким вырезом, и медальончик на грудь повесит, чем тебе не декольте! А на руке браслет, а если кто спросит, так ведь и мужики нынче тоже браслеты носят. А на губы — помаду, но гигиеническую, которая из аптеки… А что помада эта не совсем бесцветная — не наша вина! И уже можно выйти на люди. Бочком, когда никто не смотрит, в туалете все это на себе поправить, подкраситься… Ногти вроде немного длинноваты, но вполне терпимо…

— То есть берг, теткин берг![29]

— Что такое? — вижу, смеются, они, может, даже «Космоса» не читали, но свое знают, кожей чувствуют.

Св. Ролька с Университетской

— Везет же тебе, ты в аспирантуре, везет тебе, ага…

Ролька в читальне изучает катехизис. Уже много лет. Хочет поступить на Папский факультет на Острове Тумском.[30] Впервые я увидел ее в местном теткобаре, когда там уже была дискотека. Длинные волосы, но спереди лысая, взгляд устремлен ввысь, одержимая, вдохновенная, однако в глубине глаз сквозит какая-то экзальтированность. Примерно тогда же всех сразила новость: Ролька сошла с ума! Сошла с ума, и ее поместили на Крашевского, потом на Зегадловича. В эти большие монастыри из красного кирпича, за высокими, до неба, стенами.

И вот пять лет спустя, в «Сцене», в туалете, Ролька стоит перед зеркалом, тряпку какую-то на голову натянула и сама с собою разговаривает:

— Ты прекрасна, я люблю тебя, ты прекрасна, я люблю тебя, чмок, чмок! — И потом в зале: — Теперь все в порядке, осталось только забрать из центра психического здоровья все мои вещи, всех моих плюшевых друзей: — Ролька нервно (ой как нервно!) затягивается сигаретой, отпивает пива и, испуганная чуть больше обычного, возносит очи горе в вечной своей озабоченности: постоянные переезды, а еще ведь надо забрать всех ее «плюшевых друзей» из изолятора, всех ее вылинявших мишек и талисманы, не то выкинут, ничего ведь не разрешили взять. Потому-то и устремляет взгляд ввысь, пожалуй, немного излишне этим напуганная (прочитывается где-то на дне глаз), дым, пиво, наконец веки опускаются, ногти… — Я никуда не хожу, нигде не бываю, я персона нон грата… Вот так!

— Прекрасно выглядишь, а я здесь читаю…

Прошло два года, и теперь я ежедневно вижу Рольку в читальном зале. Подгребает в перерыве, пока проветривают зал. Она вся в подготовке к поступлению, но закатывает глаза (сколько же с этой бюрократией хлопот), а волосы все длиннее, седые уже. Седые. Крашеные. Собранные в торчащий на макушке хвостик, как у маленькой девочки. Когда ее наконец примут на тот Факультет, как пить дать объявят святой! Она и на заставе была первой! И в сауне! Даже сегодня меня спрашивала:

— Ты была в сауне на Зельверовича? И как? — И начинает смеяться, ждет пикантных подробностей. Но вдруг становится серьезной и со страхом в голосе: — Мне надо к моему катехизису, к моим молитвенничкам, к моим картиночкам с овечками, пора в читальню, пока, пока.

Точняк, ее святой объявят на этих факультетах, и быть ей св. Ролькой с заставы, изображенной на картинах с плюшевым мишкой в руке и взором, устремленным ввысь, покровительницей тревог, хлопот и переездов.

SMS от Пауля

Dorogoi vikont! Ekipa* priexal, Tvoja markiza u*e v letnem dvorce priedet karetoi dnem dla vodno-jodnogo le4enija, kak tam la intrigue pomni о shlape

Швед под макияжем

В тренажерном зале подходит ко мне особа, которую я называю «Пани Киска». Худая блондинка, в облегающем, как у фигуристок, черном трико. Только хвоста не хватает! Ловко, как кошка, подкрадывается, ждет, когда я начну упражнения со штангой в маленькой комнате с зеркалами и матами, прислоняется к стене и заводит разговор на тему макияжа. Что я, дескать, так вспотел, аж свечусь весь…

— А пудру вы не употребляете? Понимаете, пан Михал, скажу вам по секрету… Вы столько путешествуете, по всему миру: то в Берлин, то в Цюрих, то в Будапешт… Вы должны такие вещи знать… Что на Западе и мужчины красятся. Не так, чтобы было заметно, но понятно, что накрасился. И ничего не докажешь. Я сейчас сдаю одному такому шведу комнату, у нас работает, в какой-то фирме, шефом.