Не был, не состоял, не привлекался - Михаил Бейлин

В 1940 году отменили обязательное посещение лекций и семинаров в вузах, потому что отменили стипендии для всех, кроме отличников, и ввели плату за обучение. Свободное посещение давало студентам возможность подрабатывать. Кстати, и в школе ввели небольшую плату за учебу, хотя в Конституции было написано, что обучение бесплатное. Моя младшая сестра сформулировала четко: «Бесплатное обучение за деньги». И никакого противоречия между Конституцией и жизнью.

В институте стали уделять большое внимание военному делу. Строевая подготовка, лыжи, еще повыбрасывали коврики из тира. Учись стрелять лежа не на коврике! Говорили, что так надо, будто бы велел новый нарком обороны Тимошенко.

Шла война между Англией и Германией, оккупировавшей чуть не всю Западную Европу. В газетах печатали речи Черчилля и Гитлера. СССР уже имел договор о дружбе с Германией, уже протянул братскую руку помощи Западной Украине и Западной Белоруссии, Бессарабии и странам Балтии. Наш студент Курт из Республики немцев Поволжья явно не сочувствовал англичанам. Он, конечно, не догадывался, что скоро мы будем воевать против немцев в союзе с англичанами, а немцев из Поволжья и других советских областей отправят в ссылку поголовно. Молодой же профессор политэкономии Дашевский, демократичный и симпатичный студентам, как-то ответил на мой вопрос во время перерыва между занятиями, что экономический потенциал Англии плюс поддерживающих ее Соединенных Штатов выше и поэтому Германию ждет поражение.

Студенты отлично знали слова песен: «Ведь от тайги до британских морей / Красная армия всех сильней / Так пусть же Красная / Сжимает властно / Свой штык мозолистой рукой / И все должны мы / Неудержимо / Идти в последний смертный бой», а также «Броня крепка и танки наши быстры…». Еще: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин / И первый маршал в бой нас поведет». А первый маршал и товарищ Сталин убедительно обещали, что мы ни одной пяди своей земли не отдадим, что чужой нам почему-то не надо, что на удар ответим тройным ударом, что воевать будем на чужой территории. Правда, когда зимой случилась «справедливая» война с маленькой Финляндией и из четырех наших ребят, принявших добровольно в ней участие, вернулись двое, да еще мы слышали, что померзло там и погибло много наших, это как-то дисгармонировало с твердыми представлениями. Правда, вернулся Костя, парень, который раньше учился в соседней школе, да еще с орденом Красного Знамени, очень почетным тогда, как и позже.

Несмотря на сложное международное положение и скромный бюджет семьи, я не проявил предприимчивости, не искал себе работы. Родители кормили и не упрекали. Быть может, из-за национальной традиции, что учеба – это первейшее дело. Так что совесть моя дремала, и я пропускал лекции из-за шахмат, в которые играл неплохо, и баскетбола, в который играл плохо.

Настала весенняя экзаменационная сессия, и у меня появились самые натуральные головные боли в первой половине дня.

Ушлые ребята посоветовали мне попросить бюллетень в поликлинике, и я отправился туда в первый раз в жизни самостоятельно.

Врачом оказалась красивая молодая женщина. Ей были к лицу серьги с длинными подвесками. Она не признала меня больным. Я обиделся. Наверное, потому, что отказала красивая и молодая. Хотя я не имел понятия о ее существовании, когда ждал приема в коридоре.

Пришлось готовиться к очередному экзамену – гражданскому праву. По свойственной многим молодым студентам фанаберии мне больше нравилось уголовное право, гражданское же казалось скучным. И зря его называли юридическим сопроматом. Просто толстый и скучный том.

Приближался понедельник, день экзамена. В воскресенье с утра я зубрил, сидя у большого окна на улицу. Улица умеренно шумела, солнце ярко освещало ее, видна была каждая пылинка, надвигалась неминуемая духота. Голова болела, я примирился с этим. Все равно вечером станет свежо, головная боль пройдет, и я пойду на Тверской бульвар погулять. Пройдусь с товарищем от памятника Тимирязеву до памятника Пушкину, в кругах света от электрических фонарей будут попадаться знакомые лица, а завтра пойду сдавать гражданское право. Спокойно, без паники. На это я был способен и иногда об этом качестве не без самоуважения напоминал окружающим.

Неожиданно на улице заголосило, загремело радио. Обычно оно молчало, а включалось только по праздникам, да еще в дни выборов в Советы.

Я выглянул в окно и на другой стороне улицы увидел мужчину в бежевом коверкотовом макинтоше. Было тепло, но он надел эту модную и ценную тогда вещь, вероятно, по случаю воскресенья. Навсегда запомнил, что лицо его было поднято к высоко висевшему громкоговорителю, левая нога стояла на мостовой, а крепкий желтый ботинок правой ноги стоял на тротуарном бортике. Он стоял и внимательно слушал радио. И на улице все переменилось. Будто под лист бумаги, на котором рассыпаны железные опилки, поднесли магнит.

Я включил репродуктор. Говорил Молотов. Он сказал, что враг будет разбит. Победа будет за нами. Началась война. После речи Молотова передавали песню рурских шахтеров. Пел Эрнст Буш, певец-коммунист. И я надолго захлопнул толстый учебник гражданского права.

И побежал в институт. Там было много ребят, но не все знали, что началась война. Нэля и Роза услышали, что бомбили Киев, и заплакали. Там жили их родители и близкие. Роза еще не знала, что первая бомбежка для киевских евреев – пустяк. Бабий Яр был еще впереди.

Во дворе собрали митинг. Доцент Щукин выступил с пламенной речью. Что-то говорил о тройном ударе, о международной солидарности, о мировой революции. Остальные профессора и доценты глядели серьезно и сурово.

Ребята говорили, что у Щукина дома полные собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма и на любой странице подчеркнуты строчки. Он был доброжелательным преподавателем и студентам нравился. Одна студентка, вдвое моложе его, когда он вернулся с фронта в звании и с наградами, вышла за него замуж.

Потом писали заявления о вступлении в Красную Армию… Потом я с некоторыми товарищами пошел в соседний Леонтьевский переулок. Он тогда назывался улица Станиславского. Хотели посмотреть на немецкое посольство. Оказалось, что большое зеркальное стекло входной двери разбито. Как будто его разбил со зла немец-фашист, когда уезжал. К посольству подкатила открытая легковая машина, полная чемоданов и саквояжей из хорошей кожи.

Милиционер спокойно стоял на своем посту и был порядок.

Как-то утром, довольно рано, объявили воздушную тревогу. Я вышел во двор и примкнул к кучке людей. Иногда грохотали выстрелы. Кто-то соврал, что на Пресне что-то горит. Потом узнали, что тревога была учебной.