Два наследства, или Дон Кихот. Дебют авантюриста - Проспер Мериме

Борис, весьма обеспокоенный приемом, оказанным Лжедмитрию в Польше, а также враждебными действиями казаков, задумал хитрость, дабы погубить самозванца. Он объявил, что этот человек не кто иной, как монах Отрепьев; но ни слова не сказал об агенте, возмущающем казаков. Позднее тождественность Лжедмитрия с Отрепьевым стала в России почти узаконенной; пытались объяснить одновременное присутствие одного Отрепьева на Дону и другого претендента — в Польше предположениями, что настоящий монах дал свое имя кому-то из соучастников при переходе границы. Кто может, пусть объясняет мотивы подобной подмены. Как бы то ни было, долгое время спустя после смерти подлинного Дмитрия подлинный Отрепьев появился в его родном городе, и не похоже, чтобы у современников задуманное Борисом вызвало хотя бы малейшее доверие.

Мнимый царевич, собрав небольшое войско в Польше, вошел в Россию, с распростертыми объятиями был принят крестьянами, а в особенности казаками, разбил армию Бориса и в свою очередь был разбит сам. Но, не теряя отваги, еще год продолжал войну, да столь успешно, что покорил войска неприятеля и привлек их под свои знамена. Борис имел счастье умереть за несколько дней до этого решающего события. Его сын Федор был свергнут в Москве, а затем и задушен несколькими боярами, полными усердия ради нового хозяина, победителем вошедшего в столицу.

Он царствовал год. С самого начала он проявил необыкновенные деловые способности, величайшую активность, а порфиру носил с легкостью принца, рожденного на троне. Этот самозванец был великим человеком. Он желал искоренить злоупотребления и цивилизовать свою страну; но ему было лишь двадцать три года — не оценив величины препятствий, он предполагал сделать одним разом и стремительно все то, что гораздо позже последовательно и с осторожной медлительностью сделал Петр Великий. Самозванец от природы был мягок и человечен, а правления Ивана Грозного и Бориса приучили граждан Московии подчиняться лишь хозяину, постоянно окруженному палачами. Помиловав бунтовщиков, задумавших покушение на его жизнь, он поощрил заговорщиков. Впрочем, хотя он нимало не удосужился сдержать обещаний, данных папе и польскому королю, он оскорбил преданных патриотов и верующих своими неуместными шутками, направленными на национальные суеверия и обычаи, и непродуманным подражанием галантным привычкам польского двора. Он одевался в гусарский костюм; не крестился перед иконами; давал балы и маскарады; имел свой оркестр; ел убоину. А самое ужасное, что он женился на Марине Мнишек, полячке и католичке, и призвал многих ее соотечественников в Москву. Марина, капризная и пустая молодая особа, способствовала неосторожным поступкам своего супруга. Дворяне из ее свиты вели себя крайне заносчиво и обходились с жителями Московии, как с порабощенным народом. Вспыхнуло восстание, и 27 мая 1606 года царь был убит.

Ни один авантюрист не достиг подобного успеха со столь ничтожным внешним сходством. С бородавкой на щеке и бриллиантовым крестом он завоевал трон и, безусловно, сохранил бы его, будь он хоть немного более осторожен. Многими он воспользовался, но никого не сделал своими сообщниками, никому не доверился. И ему было лишь двадцать пять лет, когда он умер. Я вознамерился написать историю этого знаменитого плута и его последователя, ибо нашелся и такой, весьма посредственный, как все подражатели великих людей. С этой целью я с превеликим вниманием прочел мемуары современников и огромное количество официальных документов, к которым слишком пренебрежительно отнеслись русские и польские исследователи. Мне думается, я сделал все, что было в моих силах, дабы разгадать истину и противопоставить более или менее неправдоподобным гипотезам достоверное толкование исторической проблемы, на мой взгляд заслуживающей интереса. Не стану особенно уговаривать любознательных просвещаться при помощи прочтения моего томика, только что вышедшего у г-на Мишеля Леви, издателя. Тем не менее не хочу таиться от читателей «Ревю» и прямо сейчас намерен сообщить им, что, по моему убеждению, Лжедмитрий был украинским казаком.

Могут спросить, как столь дерзкая идея самозванства пришла в голову двадцатилетнего молодого человека, судя по всему, низкого происхождения и воспитанного среди варваров. Отвечу, что, вскормленный в своей сече[5], где отвага и красноречие вели к почестям, где командование доверялось самому смелому и самому хитрому, казак мог задумать план узурпации, который испугал бы польского или русского дворянина. Мы уже видели в прошлом веке Пугачева, простого казака, поставившего под угрозу царскую власть еще более грубым самозванством.

Покуда я изучал характер Лжедмитрия, мне довелось провести две недели минувшего июля в одном месте, где меня нисколько не беспокоило солнце и где я наслаждался полнейшим бездельем. Я воспользовался этим, чтобы проникнуться, если я могу так сказать, моим героем, и, читая его переписку и все, что его современники сообщили о его привычках, я пришел к убеждению, что разгадал и познал его.

Такая уверенность, которую я обрел по завершении вдумчивого изучения многих исторических свидетельств — да будет мне позволено поставить это себе в заслугу, — привела меня к вопросу, не лучше ли было бы, вместо того чтобы посвящать читателя в мои исследования, сначала представить ему результат, предложить ему не сомнения, а доказательства. Я говорил себе, что многие люди, не имеющие возможности обсуждать со мной достоинства старинных русских фолиантов, найдут, быть может, некоторую прелесть в той картине оригинального характера, какую эти фолианты разворачивают перед теми, кто умеет читать.

В то же время я сравнивал исторические методики, древнюю и современную. Геродот и Плутарх, я думаю, провели серьезные изыскания, чтобы анализировать, проверять, обсуждать традиции и свидетельства своих современников и предшественников. Убедившись, что им наконец открылась истина, они употребили свое несравненное искусство на то, чтобы сделать ее более видимой и понятной. Им недостаточно было сказать: тот-то совершил то-то; им хотелось к тому же показать, почему он это совершил, какие чувства двигали им, какую цель он преследовал, совершая свой поступок. Не думаю, чтобы они ошибались. Эссе, которое я здесь представляю, это всего лишь попытка восстановить греческую традицию. Это второе издание исторического труда, который я только что завершил. Если реплики и даже некоторые поступки, приписываемые мною моим персонажам, и вымышлены, то осмеливаюсь сказать, что представленные здесь характеры ни в коей мере не являются выдумкой, но результатом, последним словом очень серьезного исследования, которое я только что порекомендовал моим читателям и которое можно приобрести на улице Вивьенн, дом 2 по цене 3 франка за книгу.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Опушка леса. Ночь. На конях появляются два запорожских казака. Герасим Евангель ранен и лежит на луке своего седла; второй, лет двадцати, Юрий, ведет его коня под уздцы. Оба в крови и покрыты пылью.

Герасим Евангель, Юрий.

Герасим. Куда ты меня ведешь? Я не могу дальше идти. Лучше было бы умереть здесь.

Юрий. Мужайся, атаман-батюшка![6] Мы в безопасности. Безбожники сбились со следу. Бог не без милости…[7] А уж для казака-то! (Легко спрыгивает на землю, укладывает Герасима Евангеля на траву и распрягает коней.)

Герасим. Спасайся, сынок. А меня оставь… К чему обременять себя стариком, которому и часу не прожить?.. Только забери палицу[8], чтобы татары не повесили ее в мечети Ислам-Кермана!

Юрий. Как бы не так! Пока я жив, не видать татарам ни палицы, ни головы атамана Герасима Евангеля. Ну же, развеселись, батько. Не придется тебе больше скакать со стрелою в брюхе. Завтра рассветет, мы снова увидим широкую долину Днепра… Худо тебе? Хочешь выпить? В моей фляге есть еще капля горилки… А вот хлеба… это другое дело.

Герасим. Не видать мне больше нашего зеленого днепровского острова… А ты, как кони отдохнут, отправляйся в путь… Скажешь головам…

Юрий. Благодарю за комиссию. Не думаешь ли ты, что я дерзну сказать атаманам и старейшинам: «Привет вам от атамана Герасима Евангеля, брошенного мною в лесу с татарской стрелой меж ребрами»? Не скажут ли мне наши старцы: «Собачья смерть тому, кто покидает товарища в беде!»

Герасим. Тебе от меня одни беды… а ты все-таки единственный остался со мной.

Юрий. И то правда, рука у тебя тяжелая, и иногда мне казалось, что ты меня ненавидишь; но разве не ты научил меня скакать на коне, стрелять из пищали, рубить головы татарам?.. (Разглядывает свое оружие и пороховой рожок.) Еще на три выстрела. Старики говорят, что, когда есть три пороховых заряда, один можно использовать, чтобы подстрелить зайца к обеду… Эх, был бы у меня заяц!.. Хотел бы я уметь жевать траву, как наши кони. Нужно на один крючок перестегнуть пояс. (Ложится на траву.) Да, бывали привалы и похуже.