История русской балерины - Волочкова Анастасия

– Не хотите – как хотите, – сказали в канцелярии и вырвали контракт из моих рук.

– Мне необходимо поговорить с директором…

– Господин Иксанов не хочет с вами встречаться, – с видимым удовольствием ответила бледная сотрудница с вытянутым лицом. – Решать, нужны ли вы театру, будет Ратманский.

– Дайте мне лист бумаги, пожалуйста, я напишу Иксанову письмо.

– У нас нет для вас бумаги, – заявили мне, хотя целая пачка лежала тут же, возле принтера.

Тогда я сама, обнаглев от отчаяния, взяла два листка и, положив их на подоконник, написала: «Прошу предоставить мне контракт на равных со всеми условиях. На звание заслуженной артистки России меня выдвигал директор Большого театра. Странно, что теперь та же дирекция не желает подписывать со мной стандартный контракт».

Пятого сентября 2003 года, в день открытия сезона, я специально пришла в театр, чтобы зрители видели: Волочкова жива и здорова. Везде висели афиши с моим именем, и в кассах продавали билеты под мое участие. Объявление о замене разместили в фойе: извините, мол, сегодня танцует другая балерина.

Многие из зрителей вышли обратно на улицу и сделали самодельные плакаты: «Верните Волочкову на сцену!» Балетоманы – люди мирные, но руководство Большого усмотрело в их действиях некую угрозу и… спешно вызвало милицию.

Я пыталась как-то защитить их, но меня никто не слушал. Когда демонстрантов разогнали, я вошла в театр.

– Настя, – кто-то дернул меня за руку и затащил за колонну.

– Привет…

Я смотрела в глаза своему коллеге по театру и не могла понять его беспокойства.

– Иксанов вчера собрал всех солистов, – зашептал он, оглядываясь, – и потребовал, чтобы мы все подписали письмо, что отказываемся с тобой танцевать.

– Как это?

– Ну, что, мол, с тобой работать невозможно. Только, ради бога, не рассказывай никому, что узнала об этом от меня, а то сожрут.

Впереди у меня еще был афишный спектакль «Раймонда». Я начала репетировать его с Колей Цискаридзе, который взял на себя также и обязанности педагога-репетитора, поскольку мои педагоги (на всякий случай) отказались со мной работать, почувствовав нестабильность моего положения в театре. У нас с Колей все получалось, и мы были очень довольны совместной работой.

Неожиданно, в самый разгар репетиции, меня вызвали к Иксанову. В течение последних семи месяцев я безуспешно пыталась попасть к нему на прием. И вот он вызывает меня сам, причем делает это за три дня до «Раймонды».

В своем кабинете Иксанов предложил мне выбирать: либо пустышку, называемую контрактом, либо приказ об увольнении. Я выбрала увольнение. При этом я надеялась, что по закону смогу в течение двух недель приходить в театр для ежедневных занятий классом, без которых не может существовать артист балета. Но я недооценила восточное коварство этого человека.

– Можно узнать, по какой причине вы меня увольняете? – Хоть я и чувствовала, что так будет, но к удару оказалась все-таки не готова.

– Ваш контракт истек. – Церемониться со мной явно не собирались.

– Насколько я знаю, по закону вы должны были предупредить меня об этом за две недели! – Я попыталась себя отстоять. – Можно мне хотя бы в течение положенных двух недель, пока я не подыщу другое место для репетиций, приходить в театр и заниматься классом, чтобы не выйти из формы?

С явным злорадством Иксанов заявил, что моей ноги уже два с половиной месяца не должно быть в театре, и продемонстрировал мне дату увольнения – оказалось, что уволили меня задним числом, еще тридцатого июня.

Как такое может быть? Ведь мое имя значилось в афише театра и пятого, и девятнадцатого сентября? Стало очевидно, что Иксанов даже не пытается соблюсти закон и приличия, – приказ был состряпан совсем недавно, причем на скорую руку. Помню, что у меня тогда даже голова закружилась и слезы подступили к глазам. Но я подняла голову повыше и сказала как можно спокойнее:

– Не думаю, что наш разговор окончен.

Выйдя из дирекции, я немедленно приняла решение подать в суд на директора Большого театра, чтобы отстоять свою честь и достоинство в глазах зрителей. Обращаясь в суд, я защищала не только свои права – мне было важно создать прецедент, чтобы и другие артисты могли бороться с самоуправством театральных начальников. Я отлично понимала, что все происходящее не является инициативой Иксанова, догадывалась, от кого именно шли телефонные звонки с требованием убрать меня. Однако, подавая в суд именно на директора театра, я считала, что отвечать за решения должен тот человек, который их принимал. То есть директор театра. Причем отвечать публично. Большой театр – это государственный театр, а не частная лавочка, где любой олигарх может указывать директору, как ему поступать, кого уволить, кого принять на работу.

Я бросала вызов той гнилой конструкции, в которую превратился Большой театр, гордость многих поколений России. Я бросала вызов той унизительной обстановке, которая возникла по отношению к артистам Большого театра во время правления Иксанова. Я считала недопустимой ситуацию, когда имеющий деньги и власть может внедряться в творческий процесс театра, диктовать его репертуар, распределять роли среди артистов или указывать директору, какая балерина театру нужна, а какая нет. Я глубоко уверена, что в бытность Юрия Николаевича Григоровича художественным руководителем подобное никогда не могло бы случиться.

Дело было не только во мне. Большой театр Иксанова стал жить по законам, далеким от искусства. Чего стоят постоянные тусовки со «спонсорами» или другими нужными людьми! Балеринам предлагают добровольно-принудительно их посещать, предупреждая, что после мероприятия обязательно состоится банкет. Если девочка отказывается, ей объясняют, что на гастроли она больше может и не поехать. Если проявит характер еще раз, у нее есть все шансы вылететь из театра. Балерина Волочкова с ее особенно острым ощущением собственного достоинства не вписывалась в эту систему.

Сумму компенсации за причиненный мне Иксановым моральный ущерб, я определила в один рубль, потому что боролась не за деньги, не за право вернуться в Большой театр. Мой иск был направлен лично против директора театра. Против самого театра я никогда ничего не имела.

Поле боя не ограничилось залом заседаний суда. Я прекрасно понимала, что возможности влиятельных людей не ограничиваются Театральной площадью. В травлю Волочковой стали включаться самые принципиальные деятели, известные своей «твердостью» и «принципиальностью». Особенно нелепо выглядел ныне бывший министр культуры Швыдкой. Еще года не прошло, когда он, удостаивая меня звания заслуженной артистки России, произносил слова, о которых мечтает каждый артист: «выдающаяся балерина» и «честь и гордость России». Теперь же он направо и налево в интервью стал утверждать, что мое место – «четвертый лебедь в кордебалете в самом последнем ряду».

Можно только гадать, так ли сильно ненавидели меня Иксанов и Швыдкой или они только исполняли волю могущественного кукловода. Между тем число желающих попинать Волочкову стало расти. Автор и ведущий программы «К барьеру» Владимир Соловьев пригласил меня и генерального директора Большого театра Иксанова на дуэль в прямом эфире. Наше противостояние приобрело национальный масштаб, всем надоело читать отдельные комментарии действующих лиц конфликта, и только теледебаты могли бы продемонстрировать зрителю, на чьей стороне правда.

Я была уверена в своих силах и была готова силой ЗАКОННЫХ аргументов разбить любые нелепые и оскорбительные реплики по поводу моего веса, роста, характера и отсутствия партнеров. Какое разочарование – вместо струсившего Иксанова в студии появился Александр Гафин – тогда вице-президент «Альфа-банка» и член Попечительского совета Большого. О его роли в жизни Большого театра, да и о Попечительском совете я тогда ничего не слышала. Позже я узнала, что туда входят люди из числа состоятельной промышленной и банковской элиты. И вот теперь Гафин заявил, что пришел вместо директора театра не случайно. Оказалось, что Иксанов не имеет права без согласования с Попечительским советом делать никаких заявлений в СМИ. Какое своевременное замечание после десятков заявлений Иксанова обо мне!