В краю танцующих хариусов. Роска - Станислав Олефир

Это россыпь лиственничных шишечек. Шишечки небольшие, чуть коричневые, с приподнятыми вверх чешуйками. Лежат широким полукрутом, и от каждой в сторону сопки хвостик-дорожка. Поднимаю глаза и вижу лиственницу, что посеяла эти шишечки. Она на вершине сопки, в целом километре от меня. Корявая, низкорослая, ветки сбиты на сторону. Но ничего — держится.

Только теперь обращаю внимание на поросль молодых лиственничек, что пробились из-под снега рядом с моей лыжней. Это, наверное, детки той лиственницы. Как и все мамы, она постаралась пристроить своих детей в затишке, а сама мается на юру. Ветер треплет ее ветки, мороз обжигает кору, корням недостает воды, она же все терпит и выполняет главное свое предназначение — сеет шишечки.

И еще по великой своей доброте лиственница выполняет много хороших дел. Гнался за чечеткой сорокопут. Сопка совершенно голая — куда спрячешься? Еще немного — и схватил бы. Да, к счастью, на пути случилась эта лиственница. Чечетка юркнула между веток и затаилась. Остался сорокопут с носом.

Летела стайка розовых с головы до колен щуров, присела на лиственницу отдохнуть, угостилась семенами из шишечек и, весело переговариваясь, полетела дальше.

После щуров к лиственнице завернул заяц. Пощипал выросшей у корней травки, почесался о корявый ствол и оставил на коре клочок белого пуха. Потом этот пух собрала в свое гнездо маленькая птичка овсянка-крошка и согрела им своих птенцов.

Наконец пришел я, подивился доброму дереву и настроение у меня поднялось. А хорошее настроение — это тоже немаловажно.

На краю широкой вырубки растет лиственница. Собравшийся на ветках снег согнул ее до самой земли, издали и не понять, где у лиственницы корень, а где вершина. Интересно все-таки: в таежной чаще такие вот деревья стоят ровно, как свечи, хотя на них тоже валит снег да и ветер не жалеет. Ну, бывает, обломит ветку или наклонит чуток. Но чтобы до земли!

Я завернул к вырубке, стукнул по согнутому стволу палкой и, боясь, как бы тяжелые комки не полетели на голову, отпрянул в сторону. Снег с шорохом сполз вниз, освобожденная лиственница вздрогнула, немного приподнялась да так, согнутая, и застыла.

А ведь и она когда-то росла в самой чаще, и наверняка ей казалось, что больших врагов, чем стоящие по соседству деревья, у нее нет. Одни колются ветками, другие забирают от корней влагу, третьи еще что-то.

Теперь их всех срубили и увезли. Кажется, расти себе на просторе хоть до самого неба, а ее видишь как свело в дугу.

Бывает, другой человек злой на весь мир. И тот ему плохой, и этот. Одного обидел, на другого сам обиделся, третьего и видеть не тянет. Но чуть беда, те, кто вместе, пошумели, поскрипели да и выстояли.

А он согнулся.

Всю ночь гулял ветер, и всю ночь рядом с избушкой скрипели две переплетенные ветками лиственницы. Сквозняк быстро выдувал из моего жилья все тепло, приходилось через каждый час заглядывать в печку, поэтому я и спал, и не спал. Подложишь дров, заберешься в постель и слушаешь сквозь полудрему, как стонут деревья. Здесь и отчаянный крик попавшего в западню зверя, и гортанное карканье голодного ворона, и плач потерявшего оленуху-важенку олененка-энкена.

Случается, ветер на какое-то мгновенье стихнет, деревья угомонятся, но откуда-то уже накатывается новый вихрь, и мои лиственницы, замученно всхлипнув, снова принимаются голосить на всю тайгу.

Наконец за окошком забрезжил рассвет, и я принялся натягивать валенки, чтобы сходить к реке за водой, как вдруг совсем рядом раздался сильный треск и ухнуло так, что качнулась земля.

Как был в одной рубашке выскочил из своего зимовья и увидел, что мои лиственницы лежат на земле, сцепившись ветками и прижавшись стволами друг к дружке. Казалось, они не хотят расстаться и после смерти.

Только теперь я рассмотрел, что одна из них никуда не годная, с гнилой сердцевиной и источенным личинками стволом. Другая же совсем крепкая, и, если бы не соседка, стоять бы ей еще не одну сотню лет. Мне вдруг стало жаль вторую лиственницу. Это она, чувствуя, что не может удержать соседку, просила, мол, отпусти, не могу больше. Но та не отпустила, теперь обе мертвые.

Не так ли и люди? Сойдутся, переплетут свои судьбы и маются всю жизнь. А сообрази, что не пара и нечего им вместе делать, — глядишь, хоть один да пожил бы.

В начале осени возле моей охотничьей избушки поселилась пара молодых поползней. Он был совсем маленький, какой-то взъерошенный и слишком уж куцехвостый. Она — более аккуратная и вела себя как настоящая дама. Правда, одна-единственная желтая пушинка на покрытой сизыми перьями головке выдавала ее, в полном смысле этого слова, с головой. Обычно эти пушинки исчезают недели через две после того, как птенцы покидают гнездо. У этой же остались до осени.

Прилетели поползни рано утром. Она взялась обследовать сваленные под ивами лиственничные чурки, он забрался в консервную банку и с аппетитом доклевывал «Завтрак туриста».

Сижу в избушке, слышу — кто-то звякает банкой, выглядываю за дверь, а там поползни. Она, как увидела меня, произнесла: «Тви-вить!» и быстро убралась на иву. Он же, то ли не поняв ее предупреждения, то ли решив не обращать на меня внимания, продолжал старательно барабанить в донышко. Я даже особо не подкрадывался, просто подошел, наклонился, прикрыл банку ладонью и заполучил поползня в руки. Он пару раз дернулся, тихонько пискнул, потом притих, уставившись на меня черным любопытным глазом. Словно спрашивал: «Ну поймал, а теперь что?» Я вытер с его головы томатный соус и отпустил. Поползень улетел на иву, что-то там возмущенно тювикнул своей подружке, но, стоило мне скрыться за дверью, как оба вернулись к поленнице. Она — обследовать чурки, он — доклевывать «Завтрак туриста».

С тех пор я каждый день видел их рядом с избушкой. Чуть за порог, они тут как тут. То возятся у спрятанного под навесом мешка с продуктами, то исследуют колоду, на которой я чищу рыбу, то гоняют вниз головой по стволам ив. И всегда они в работе. Кедровка, скажем, может от безделья сколько угодно качаться на ивовых ветках, куропатки после завтрака соберутся в ольховнике и до самого обеда переваривают почки, даже оляпка, накупавшись до одури, пристроится у проталины и хоть на минуту, а уснет. Эти же, чуть заморив червяка, принимаются запасать еду впрок. Их потайки можно обнаружить в трещинах ив, за корой полусгнившего пня, в поленнице дров, просто на земле под небольшой щепкой. Устанут запасаться, сядут рядышком: «Тью-вить! Тью-вить!» Спрятать мол, спрятали, а надежно ли? И давай менять потайки. То туда перекладывают, то сюда. Да все дружно, все ладно.