Роковая любовь немецкой принцессы - Елена Арсеньева

– Алымушка была чудненькая, – шептал он, краснея от возбуждения. – Думаю, я ей тоже понравился. Но она ждет не дождется тебя. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я тоже иногда стану ее навещать? Ты ведь не ревнив, сколь я помню?

Разумовский посмотрел в блестящие глаза Павла, потом перевел взгляд на фигуру Вильгельмины, четко вырисовывавшуюся на фоне высокого французского окна.

Этот человек получает в свое безраздельное владение лучшую, прекраснейшую из женщин, сотворенных природой, а сам, еще даже не овладев ею ни разу, думает об интрижке с расчетливой маленькой лгуньей…

Павел заслуживает того, чтобы носить самые ветвистые на свете рога! И если до сей секунды хотя бы намеки на угрызения совести еще порой терзали душу графа Андрея, сейчас их словно рукой сняло. Все, что чувствовал он сейчас, это боль от того, что должен будет отдать любимую этому ничтожеству. Но ничтожеством он сознавал не только Павла – и себя тоже. Даже ради Минны он не сможет отказаться от блеска своей жизни, от богатства, всеобщего обожания, поставить на карту свою карьеру… карьеру паркетного шаркуна, как сказал бы кавалер Крузе!

И видит Бог, кавалер Крузе оказался бы совершенно прав.

Граф Андрей скрипнул зубами от презрения к себе и глухо пробормотал:

– Да, я… нет, я… я совершенно не ревнив, ваше высочество. Но только… правильно ли я понял, что Глафира Ивановна останется в числе фрейлин ее величества?

– Нет, она будет гораздо ближе, только руку протяни, – хохотнул Павел. – Мать намерена включить ее в число фрейлин Вилли.

Разумовского передернуло от этой фамильярности, но он сдержался.

– Сами подумайте, друг мой, насколько это опасно, – пробормотал он. – Ваша супруга невзначай может догадаться о ваших отношениях с мадемуазель Алымовой. Вдруг сия особа начнет предъявлять на вас некие права? Женщины бывают навязчивы… И стоит ли омрачать ревностью те счастливые дни, которые вам суждены с ее высочеством?

Павел задумчиво свел брови.

А ведь и в самом деле… Пожалуй, Андре прав. Не стоит сейчас приближать Алымушку. Она ведь никуда не денется. Если потом захочется… Если, предположим, в постели Вилли окажется не так мила, как надеется Павел, то можно будет обратиться или к Алымушке, или к кому-то еще из прежних пассий, или новенькую завести. А поначалу, конечно…

– Черт возьми, ты совершенно прав! – воскликнул Павел с пылкостью. – Прав, как всегда. Благодарю, что ты так заботишься о моей семейной жизни, о моей репутации в глазах моей будущей жены!

– Это мой долг, Поль, долг друга и верноподданного, – с такой же несколько театрализованной пылкостью отозвался граф Андрей, думая, что на самом деле он заботится не столько о репутации Павла в глазах его будущей жены, сколько о своей собственной репутации в глазах будущей жены Павла. Довольно того, что наличие мужа будет всегда омрачать их отношения. Совсем ни к чему, чтобы еще какие-то юбки там мотались и портили настроение Минны!

Она должна верить Андрею. Ведь только при полном ее доверии он сможет добиться над ней полной и безоглядной власти… а она добьется такой же полной власти над Павлом!

И постепенно он будет мешать им все меньше и меньше.

Иван Иванович Бецкой только что вернулся из Москвы. Он занимался устройством Воспитательного коммерческого училища для купеческих детей при Московском Воспитательном доме (который, как и Петербургский, был тоже создан Бецким) на средства уральского промышленника Прокопия Демидова. Но хотя Иван Иванович сидел сейчас в своем кабинете перед столом, заваленным письмами, прошениями, расчетами, сметами и прочими бумагами, связанными с этими предприятиями (он любил не только покровительствовать начинаниям, но и поистине руководить ими, вникая во всякую мелочь), мысли его были далеки от богоугодных дел. Им владела ревность, самая бешеная и неуемная, прежде всего потому, что он сам осознавал ее бессмысленность, глупость и бесправность. Но ничего, ровно ничего не мог с собой поделать.

Его любовь к удочеренной им Глафире Алымовой давно выплеснулась за рамки нежного отеческого восхищения и переросла в бурную страсть, тем более тяжелую и мучительную, что она оставалась неудовлетворенной. Ироничность и умение с возвышенной насмешливостью относиться к себе самому придавали Бецкому особый лоск, и там, где другой человек вызвал бы сардонический смех окружающих из-за того, что пренебрегает общепринятыми правилами, его поступки вызывали восхищение именно тем, что не вписывались ни в какие общие рамки. Однако, само собой, лишь до поры до времени. Одно – излить всю свою любовь и нежность на милое, невинное дитя, обеспечив девочке настоящее и будущее. И совсем другое – селадонствовать[16] перед юной женщиной, уже познавшей любовь… в объятиях другого мужчины.

То, что она стала любовницей Павла, в свете не обсуждалось лишь потому, что императрица всегда была недовольна сплетнями о наследнике, пресекала их малейшие попытки, ну а теперь, когда в Россию прибыла его невеста, – тем паче. При этом Екатерине было совершенно безразлично, что говорят о внезапном возвышении Александра Васильчикова и его переселении в комнаты близ покоев императрицы, а также обо всех ее бывших ранее и возникающих теперь кратковременных романах с солдатами, истопниками и еще бог весть с кем. Собственно, и сама Глафира сначала ничего не рассказывала опекуну, однако ее внезапный отъезд в Кронштадт в компании с великим князем стал ему известен немедленно, как только Бецкой вернулся из Москвы. Будь он дома, он нипочем не отпустил бы ее с Павлом, использовал все свое влияние на императрицу, и та, конечно, поддержала бы его, потому что очень любила девушку и вовсе не желала ей такого зла, как сделаться фавориткой великого князя накануне его свадьбы.

Разумеется, Глафира не сразу призналась, что Павел украл ее невинность. Но Бецкой прочел это в ее лице, лишь только увидел после долгой разлуки, прочел в ее пристыженных глазах, в вороватом, уклончивом их выражении, прочел взглядом опытного мужчины – к тому же влюбленного и ревнивого мужчины. При этом он отлично понимал, что она отдалась императору не из тщеславия или страха, ее что-то терзало… но не мысль о своем падении.

Он не мог спросить, не мог ее упрекнуть, потому что чувствовал себя виноватым перед ней. Он поставил ее в совершенно неопределенное положение, держа в своем доме. Большая часть общества, конечно, убеждена, что вовсе не великий князь похитил ее невинность, а Иван Иванович Бецкой, причем значительно раньше. Вот, должно быть, удивился Павел, обнаружив в ней девицу!