Ярмарка тщеславия (litres) - Уильям Теккерей

К обеду явился с гуляния Джорджи и увидел, что стол накрыт, как обычно, на четыре прибора, но одно место занято не майором Доббином, а какой-то дамой.

– О! А где Доб? – спросил юный джентльмен, выражаясь, по своему обыкновению, чрезвычайно просто.

– Майор Доббин, должно быть, обедает в городе, – ответила ему мать и, притянув мальчика к себе, осыпала поцелуями, откинула ему волосы со лба и представила его миссис Кроули.

– Это мой сын, Ребекка! – произнесла миссис Осборн с таким выражением, словно хотела сказать: «Может ли что на свете сравниться с ним?»

Бекки упоенно взглянула на Джорджи и нежно пожала ему руку.

– Милый мальчик! – сказала она. – Как он похож на моего…

Волнение помешало ей договорить, но Эмилия и без слов поняла, что Бекки подумала о своем собственном обожаемом ребенке. Впрочем, общество приятельницы утешило миссис Кроули, и она пообедала с большим аппетитом.

Всякий раз, как она что-нибудь говорила, Джорджи внимательно смотрел на нее и прислушивался. За десертом Эмми вышла из-за стола отдать какое-то распоряжение по хозяйству; Джоз дремал в глубоком кресле над номером «Галиньяни»; Джорджи и гостья сидели друг возле друга; мальчик продолжал хитро поглядывать на нее и наконец отложил в сторону щипцы для орехов.

– Послушайте, – сказал Джорджи.

– Что такое? – ответила Бекки, смеясь.

– Ведь вы та дама, которую я видел в маске за rouge et noir!

– Тс! Ах ты, маленький проказник! – ответила Бекки, беря его руку и целуя ее. – Твой дядя там тоже был, и твоя мамочка не должна этого знать.

– О нет… ни в коем случае, – ответил мальчуган.

– Видишь, мы уже совсем подружились! – сказала Бекки, обращаясь к Эмми, когда та вернулась в столовую.

Что и говорить, миссис Осборн ввела к себе в дом очень подходящую и милую компаньонку!

Пылая негодованием, хотя еще и не ведая, сколь гнусная против него замышляется измена, Уильям бесцельно бродил по городу, пока не наткнулся на посланника Солитера, который и пригласил его обедать. Во время обеда он как бы невзначай спросил посланника, не слыхал ли тот про некую миссис Родон Кроули, которая, как ему помнится, наделала немало шуму в Лондоне. И тут Солитер, разумеется, знакомый со всеми лондонскими сплетнями и к тому же состоявший в родстве с леди Гонт, преподнес изумленному майору такую историю о Бекки и ее супруге, которая совершенно его ошеломила, а заодно сделала возможным наше повествование (ибо за этим-то столом много лет тому назад автор настоящей книги и имел удовольствие слышать сей увлекательный рассказ). Тафто, Стайн, семейство Кроули – все, связанное с Бекки и ее прежней жизнью, – все получило должную оценку в устах язвительного дипломата. Он знал все решительно – и даже больше – обо всем на свете! Словом, он сделал простодушному майору самые изумительные разоблачения. Когда же Доббин сказал, что миссис Осборн и мистер Седли приняли миссис Кроули в свой дом, дипломат расхохотался так, что майора покоробило, и заявил, что с тем же успехом можно было бы послать в тюрьму пригласить оттуда одного из тех бритоголовых джентльменов в желтых куртках, которые, скованные попарно, подметают улицы Пумперникеля, предоставить им кров и стол и поручить им воспитание маленького сорванца Джорджи!

Эти сведения немало изумили и перепугали майора. Еще утром (до свидания с Ребеккой) было решено, что Эмилия отправится вечером на придворный бал. Вот там-то он и поговорит с нею. Майор пошел домой, надел парадный мундир и появился при дворе, надеясь увидеть миссис Осборн. Она не приехала. Когда майор вернулся к себе, все огни в помещении, занятом Седли, были потушены. Доббин не мог повидаться с нею до утра. Уж не знаю, хорошо ли он отдохнул наедине со своей страшной тайной.

Утром, в самый ранний час, какой позволяло приличие, майор послал своего слугу через улицу с записочкой, в которой писал, что ему необходимо побеседовать с Эмилией. В ответ пришло сообщение, что миссис Осборн чувствует себя очень плохо и не выходит из спальни.

Эмилия тоже не спала всю ночь. Она думала все о том же, что волновало ее ум уже сотни раз. Сотни раз, уже готовая сдаться, она отказывалась принести жертву, представлявшуюся ей непосильной. Она не могла решиться, несмотря на его любовь и постоянство, несмотря на свою собственную привязанность, уважение и благодарность. Что проку в благодеяниях? Что проку в постоянстве и заслугах? Один завиток девичьих локонов, один волосок бакенбард мгновенно перетянет чашу весов, хотя бы на другой лежали все эти достоинства. Для Эмми они имели не больше веса, чем для других женщин. Она подвергла их испытанию… хотела их оценить… не могла… И теперь безжалостная маленькая женщина нашла предлог и решила стать свободной.

Когда майор был наконец допущен к Эмилии, то вместо сердечного и нежного приветствия, к какому он привык за столько долгих дней, его встретили вежливым реверансом, и ему была подана затянутая в перчатку ручка, которую тотчас же вслед за тем и отдернули.

Ребекка находилась тут же и пошла навстречу майору, улыбаясь и протягивая ему руку. Доббин в смущении сделал шаг назад.

– Прошу… прошу извинить меня, сударыня, – сказал он, – но я обязан предупредить вас, что явился сюда не в качестве вашего друга.

– Вздор! О черт, оставим это! – воскликнул встревоженный Джоз, до смерти боявшийся всяких сцен.

– Интересно знать, что может майор Доббин сказать против Ребекки? – произнесла Эмилия тихим, ясным, чуть дрогнувшим голосом и с весьма решительным видом.

– Я не допущу никаких таких вещей у себя в доме! – опять вмешался Джоз. – Повторяю, не допущу. И, Доббин, прошу вас, сэр, прекратите все это!

Он густо покраснел, огляделся по сторонам и, дрожа и пыхтя, направился к двери своей комнаты.

– Дорогой друг, – произнесла Ребекка ангельским голоском, – выслушайте, что майор Доббин имеет сказать против меня.

– Я не желаю этого слушать! – взвизгнул Джоз срывающимся голосом и, подобрав полы своего халата, удалился.

– Остались только две женщины, – сказала Эмилия. – Теперь вы можете говорить, сэр!

– Такое обращение со мной едва ли подобает вам, Эмилия, – высокомерно ответил майор, – и, я думаю, мне никто не поставит в вину грубого обращения с женщинами. Мне не доставляет никакого удовольствия исполнить тот долг, который привел меня сюда.

– Так, пожалуйста, исполните его поскорее, прошу вас, майор Доббин, – сказала Эмилия, раздражаясь все больше и больше. Выражение лица у Доббина, когда она заговорила так повелительно, было не из приятных.

– Я пришел сказать… и раз вы остались здесь, миссис Кроули, то мне приходится говорить в вашем присутствии… что я считаю вас… что вам не подобает быть членом семейства моих друзей. Общество женщины, живущей врозь со своим мужем, путешествующей под чужим именем, посещающей публичные азартные игры…

– Я приехала туда на бал! – воскликнула Бекки.

– …не может быть подходящим для миссис Осборн и ее сына, – продолжал Доббин. – И я могу прибавить, что здесь есть люди, которые вас знают и заявляют, что им известны такие вещи о вашем поведении, о которых я даже не желаю говорить в присутствии… в присутствии миссис Осборн.

– Вы избрали очень скромный и удобный вид клеветы, майор Доббин, – сказала Ребекка. – Вы оставляете меня под тяжестью обвинения, которого, в сущности говоря, даже не предъявили. В чем же оно состоит? Я неверна мужу? Неправда! Пусть кто угодно попробует доказать это, хотя бы вы сами! Моя честь так же незапятнанна, как и честь тех, кто чернит меня по злобе. Может быть, вы обвиняете меня в том, что я бедна, всеми покинута, несчастна? Да, я виновна в этих преступлениях, и меня наказывают за них каждый день. Позволь мне уехать, Эмми. Стоит только предположить, что я с тобой не встречалась, и мне будет не хуже сегодня, чем было вчера. Стоит только предположить, что ночь прошла и бедная страдалица снова пустилась в путь… Помнишь песенку, которую мы певали в былые дни – милые былые дни? Я с тех самых пор скитаюсь по свету – бедная, отверженная, презираемая за свои несчастья и оскорбляемая, потому что я одинока. Позволь мне уехать: мое пребывание здесь мешает планам этого джентльмена!

– Да, сударыня, мешает, – сказал майор. – Если мое слово что-нибудь значит в этом доме…

– Ничего оно не значит! – перебила Эмилия. – Ребекка, ты останешься у меня. Я-то тебя не покину из-за того, что все тебя преследуют, и не оскорблю из-за того… из-за того, что майору Доббину заблагорассудилось так поступить. Пойдем отсюда, милочка!

И обе женщины направились к двери.

Уильям распахнул ее. Однако, когда дамы выходили из комнаты, он взял Эмилию за руку и сказал:

– Пожалуйста, останьтесь на минуту поговорить со мной!

– Он не хочет говорить с тобой при мне, – сказала Бекки с видом мученицы. Эмилия в ответ стиснула ей руку.

– Клянусь честью, я намерен говорить не о вас, – сказал Доббин. – Эмилия, вернитесь! – И она вернулась. Доббин отвесил поклон миссис Кроули, затворяя за нею дверь. Эмилия глядела на него, прислонившись к зеркалу. Лицо и даже губы у нее побелели.