Тропою испытаний. Смерть меня подождет - Григорий Анисимович Федосеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вижу, Кучум, ты тоже наголодался, но на этот раз прости, друг, я не могу с тобой поделиться… Ты выносливее меня, — говорю я каким-то чужим голосом.
Но Кучум не отступает, смотрит на меня зло, укоризненно, нервно переступает с лапы на лапу, как перед схваткой.
— Не проси, не дам! — убеждаю я собаку и вдруг спохватываюсь, вспоминается карниз над пропастью, где Кучум спас нас от гибели, чувствую, как краска стыда заливает лицо. И та же рука, что воровато достала из-за пазухи этот драгоценный кусочек, бросает псу остаток лепёшки.
Он ловит её на лету, разламывает зубами и мгновенно проглатывает. Мне даже обидно, что он так быстро покончил с лепёшкой, не пожевал её, не насладился её вкусом…
Сидим с Кучумом рядом, примирившиеся, близкие. Мирно потрескивает костёр. Льёт дождь — небо возвращает земле её слёзы.
Наконец, день уходит, беспомощный, жалкий. Наступает четвёртая ночь. Всё погружается во мрак. Теперь уже вся жизнь представляется мне долгой ночью. В полузабытьи всё чаще рисуются картины развязки. Может быть, утром рискнуть разыскать седловину? Нет, надо ждать, беречь силы. Тут, под скалою, сухо, и с нами костёр.
Под утро я уснул. Но даже сон бессилен был увести меня от действительности: снились тот же костёр, скальный навес, заслон от сквозняка. Так же мучительно во сне терзал меня голод.
Слышу, будто кто-то спускается по стланику. Узнаю шаги Трофима. Он несёт ужин. Я уже чувствую запах жареного мяса. Хочу крикнуть ему, позвать, но голос мне не повинуется.
Трофим проходит мимо, и его шаги смолкают в отдалении. Досадую на себя, на свою нерасторопность и с горечью пробуждаюсь. Поправляю костёр, снова ложусь к огоньку, засыпаю с надеждой, что Трофим вернётся.
Так и есть. Вижу, выходит он из темноты весь в чёрном, как видение. Распахивает полы незнакомой мне одежды, показывает куски горячего, только что сваренного мяса. Он завёртывает их в чёрную шкуру, кладёт под карниз и исчезает. Какая радость! Подкрадываюсь к свёртку, как голодный хищник, хватаю его, но вижу, что обманулся, в руках Кучум, неуступчивый, одичавший. Он по-звериному набрасывается на меня, но я не сдаюсь, ловлю его пальцами за горло, сжимаю изо всех сил.
Ну, теперь кто кого! Мы разом падаем на что-то твёрдое, катимся по россыпи куда-то вниз, в пропасть… Я чувствую, как больно бьётся моя голова об острые камни…
…Я вскакиваю. Не могу отдышаться и не понимаю: был ли это сон или всё случилось наяву. Костёр разбросан, и на дожде дымятся головешки. А Кучум стоит в стороне, следит за мною безумными глазами, настороженный, чужой. Зову его к себе, хочу обласкать, но он выскакивает на дождь и из темноты пронизывает меня своими волчьими фарами.
Неужели я хотел задушить любимого пса? Проклятый голод!
Но Кучум даже и теперь не ушёл к Трофиму на седловину, не бросил меня.
Уже не верю, что непогода вернёт когда-нибудь солнце, песни птиц, дневную суету, синеющие дали. Увижу ли я ещё под ногами тропу, поднебесные вершины, бескрайнюю, всегда манящую к себе тайгу, семью, друзей? Буду ли я ещё бороться, жить, или судьба предрешает мне медленно истлеть под этой мрачной скалою?
Вижу, из тумана осторожно выходит пёс, крадётся кошачьей поступью под соседний карниз, ложится, а сам весь насторожен. Нащупывающим взглядом пронизывает меня, что-то хочет понять своим собачьим умом. На мои ласковые слова отвечает враждебным оскалом. Проклятый голод!
Наступило утро четвёртого дня. Мерзкое, сырое. Не пойму, почему подо мною подстилка мокрая. Откуда взялась вода? Приглядываюсь и обнаруживаю ржавчину. Она сочится из щелей скалы, как кровь из раны. Где-то в глубине пластов лопнула жила, или вода, проникнув в сердце гранита, потекла из старых ран. Теперь не уснуть и некуда податься, всюду вода.
Сижу у костра. Сверху чуть слышно доносится музыка. Она медленно выплывает из щели, приближается ко мне. Я не могу понять, что это, галлюцинация? Нет, это поёт голодный комар свою заунывную песню. Как приятна его песня здесь, в долгом одиночестве, словно я услышал голос друга. Видно, и он не в силах превозмочь тоску.
Комар покружился надо мною и смолк так же внезапно, как и появился.
А вот и ещё гость: сверху спускается паук. Он осторожно касается ножками влажной земли и, будто чего-то испугавшись, поспешно поднимается по паутине вверх. Я начинаю присматриваться. Какие-то малюсенькие букашки появились на сухом камне. Их даже трудно различить невооружённым глазом. Неужели эти крошечные создания предугадывают погоду, а само небо ничего ещё не знает и продолжает немилосердно поливать землю?
Поднялся и Кучум. Он, кажется, всё мне простил, глаза ласковые, лениво потягивается и добродушно зевает. Это тоже к перемене погоды. И только я один ничего ещё не чувствую.
А дождь на глазах мельчает. Светлеет. Ну, скорей же, ветер! Свистни по-молодецки, растолкай туман, верни земле жизнь!
Туман тает. Просторнее становится под скалою. Кучум косым взглядом сторожит старую лиственницу. Кто там мелькнул серым комочком?
Белка!
Бедняжку так рано, поутру, выжил голод из тёплого гайна. Она скачет вверх по шершавому стволу, мелькает в зелёной кроне и вдруг замирает, еле удерживаясь на краю веточки. И я вижу, как белка становится свечой, срывает прошлогоднюю шишку. Каким вкусным должен ей показаться первый завтрак после четырёхдневной голодовки! Она торопится, но замечает нас и замирает, прижав лапками шишку к белой грудке. Мы не шевелимся. Белка не отрывает от нас бисерных глаз. Она удивлена, тревожно цокает и роняет шишку…
Из стланика доносится внезапный писк какой-то маленькой птички, а затем и предсмертный трепет её крыльев. Это разбойничает горностай. Не стыдится и утра. Кучум уже там, где слышался шорох, гонит хищника куда-то вниз вместе с грохотом камней и вдруг обрывает свой бег… Через минуту возвращается назад, морда у него довольная, облизывается.
Жизнь на глазах пробуждается от долгой спячки. Мы наблюдаем её первые шаги, её возвращение. Она осторожно выползает из щелей, из дупел, из нор и начинает заполнять обычной суетой промокший мир.
