Рубеж. Пентакль - Генри Лайон Олди

– Может, хоть директору ДК нас представите? – возмутился Репризыч, белея от гнева. – Или кто там нас встречать должен?

– Не могу, товарищи дорогие, никак не могу. Бежать надо, дела у меня. Насчет вас в курсе, встретят, покажут, помогут…

Заканчивал беседу Пафнутий Иннокентьевич едва ли не на бегу, скороговоркой, быстро удаляясь от громады ДК. Миг, и ольшанец исчез в проулке меж двумя косыми, заброшенными хибарами.

Репризыч проводил его долгим взглядом. Затоптал окурок «Родопи», подхватил с земли сумку.

– Вперед, коллеги! Несем культуру в массы – пусть знает свое место!

Уже поднявшись по скользким ступеням, Виртуоз обернулся. На краю пустыря стояли люди. Местные. Группками по пять-десять человек. Никто не пытался подойти, заговорить, познакомиться. Узнать, чем собираются радовать жителей «товарищи артисты». Люди стояли, молчали, смотрели. Лишь когда рука легла на мерзлую бронзу дверной ручки, Виртуоз сообразил, что напомнила ему увиденная картина. Фильм из детства. Затих в ожидании неизбежного прифронтовой городок; на горизонте клубится дым, полыхают зарницы разрывов. И немногочисленные люди в штатском вот так же молча смотрят вслед бойцам, уходящим на передовую. Смотрят с сочувствием и затаенной надеждой. Безмолвно благословляя тех, кому, быть может, не суждено вернуться.

«Вы слышите, грохочут сапоги…»

От подобного сравнения мороз продрал по коже.

Фойе встретило гостей сумрачной пустотой. В левом, глухом торце громоздились штабеля стульев. Из другого торца лестница вела на второй этаж. Напротив – две двери в зал, справа и слева. Понурый фикус в кадке осуждающе качал листьями от сквозняка.

– Ага, разогнались. Встретят, покажут, помогут…

– Догонят и еще раз помогут…

– Есть кто живой?!

Не ответило даже эхо. Зов растерянно метнулся по фойе, взбежал по лестнице наверх, где и сгинул бесследно.

– Ладно, времени навалом. Начало в час, сейчас без четверти одиннадцать… Ждите тут, а я пойду поищу разумную жизнь.

Шаги режиссера стихли в недрах клуба-великана.

Разговаривать или шутить не хотелось. Масса камня и бетона, нависнув над головами, давила, впрессовывала в пол, запечатывала уста. Тишина дышала зябким оцепенением. У стены, украшенной панно на колхозные темы, выстроился еще один ряд стульев, но даже для того, чтобы просто подойти и сесть, понадобилось ощутимое усилие.

Ничего не происходило.

Беззвучие плотно забило уши, затвердело, схватилось цементным раствором.

Виртуоз с хрустом потянулся, расколов скорлупу наваждения. Подошел к правой двери, потянул на себя. Против ожидания, дверь оказалась не заперта. Темнота зала. Лишь узкий нож серого света рассек проход между креслами. Выключатель оказался в привычном месте: слева, на уровне головы. В зале родного ДК он располагался точно так же.

Этот пустяк придал бодрости.

– Народ, чего сидим? Пошли в зал, выгородку ставить.

За первопроходцем, сначала как сомнамбулы, но постепенно оживляясь на ходу, потянулись остальные. Погода, что ли, гнетет? Или в автобусе укачало?

Зал действительно был хорош. Мужик с портфелем не соврал. Темный глянец лака на спинках кресел, бордовый бархат сидений, ложи. Оркестровая яма. Балконы второго яруса с осточертевшей лепниной: серпы, голуби… Ага! Между особо наглым голубем и особо щербатым серпом расположилась трагическая маска. Учли специфику, значит, как сказал бы брат Пафнутий.

Ну и, соответственно, сцена. Широка, глубока… На такой и потеряться недолго. Колонки на стенах имеются. Теперь бы звукооператора разыскать… Ладно, пусть Репризыч заботится, это его дело.

– Обустроимся?

За кулисами обнаружился еще один склад пыльных стульев. Казалось, в ольшанском Дворце культуры на стульях помешались, складывая грудами где попало. Ладонями выбивая на ходу мягкие сиденья, подняв тучи пыли, соорудили выгородку – подобие автобусного салона. В «широкофокусной» перспективе, с расширением на зрителя. Развесили «антуражные» таблички: «Не забудьте оплатить свой проезд», «Водитель – общественный контролер», «Мусор из окон не выбрасывать». Финальный перл сюрреализма вывесил лично Никотин: «Занимайте свои места согласно купленным билетам».

Сознательный извлек из «дипломата» свинченный где-то компостер, выволок из кулис горбатую вешалку и прикрутил к ней компостер обрезком проволоки.

Всё.

Народ вяло бродил по сцене, обживая пространство. Никотин спустился в зал, уселся в четвертом ряду сбоку и попросил подать несколько реплик – проверить, как слышно. «У Репризыча научился, – думал Виртуоз, уйдя в кулисы. – Тот всегда так делает на новом месте…»

Рядом с мощным светопультом обнаружилась дверца, ведущая в кольцевой коридор. Миновав гримуборные, Виртуоз свернул к ложам. Ближняя к сцене ложа оказалась уютной, двухместной. Явно для начальства. Кресла широченные, с удобными подлокотниками. Шторки по краям позволяют при желании отгородиться от взглядов любопытного плебса. На стене ложи на специальных крюках висели кнут, свернутый в кольцо, и шесть-семь витых плетей. Натуральные, не бутафория. Метла в углу при ближайшем рассмотрении оказалась пуком розог. Тут же стояло ведро, откуда остро пахло огуречным рассолом. Атрибуты власти местных чиновников? Орудия вразумления скучных юмористов?

Розыгрыш?!

Если так, у здешних культработников своеобразное чувство юмора.

На столике перед правым креслом лежала книга. Солидная, толстая, в кожаном или очень удачно имитирующем кожу переплете. По углам – скобы желтого металла. Даже на первый взгляд книга выглядела антиквариатом. Виртуоз не удержался: взял тяжелый гроссбух, раскрыл наугад. Книга распахнулась ближе к концу, взгляд тупо зашарил по чистым желтоватым страницам. Записи обнаружились ближе к началу и заканчивались примерно на середине. Дат не было. Лишь краткие заметки, сделанные старательным, по-солдатски грубым почерком.

«Актерка Настасья в третьем акте запнулась дважды. Ду-ра. 4 пл.».

«В четверг коровник Степашка, представляя Ирода, уронил канделябр. Учинилась лихая угроза. 24 рзг.».

«Архипка пущает в опере петуха. 8 пл. Заменить дурака Федькой Трындецом».

«Валерьяну – 10 кнт. Штоб не икал. Хмельного не давать месяц».

«Софья для королевны старовата. И гнусит. Гнать взашей».

– Эй, Виртуоз! Сходи поищи Репризыча!

– Ага…

Поднявшись на второй этаж и миновав холл, где вполне удалось бы сыграть «Автобус» в камерном варианте – со стульями здесь тоже все в порядке, человек на шестьдесят публики! – он принялся блуждать лабиринтами коридоров. Через пять минут за углом послышались голоса, и Виртуоз двинулся туда. Одна из дверей оказалась слегка приоткрыта. Напротив в рамочке висело расписание занятий кружков: хорового пения, детского танца и мокро ме. Именно так и было написано: «мокро ме». Еще участников ансамбля «Дударики» приглашали собраться во вторник к 19.00.

– Простите, но я отказываюсь вас понимать! – ржавой жестью громыхнул из кабинета непривычно резкий голос Репризыча.

Виртуоз заглянул в щелку. Ничего толком не разглядев, потянул дверь на себя.

– Добрый день.

За массивным столом, похожим на выжившего бронтозавра, скорчился человечек: сутулый, почти горбун, пенсионного возраста. Лицо изрезано складками, журавлиный нос, пегие волосы сосульками висят по периметру лысины. В слезящихся, блеклых глазках застыло больное, загнанное выражение. Над горбуном, опершись руками о стол, грозно возвышался Репризыч.

– Здра… – рот горбуна дрогнул, пытаясь улыбнуться, и не смог, – …сте.

Режиссер по-хозяйски махнул Виртуозу рукой:

– А, это ты. Заходи.

– Выгородка готова, Вадим Романыч. – При посторонних режиссера надобно величать по имени-отчеству; закон известный. – Меня за вами послали.

– Молодцы. Обожди здесь, мне надо… С товарищем разговор надо закончить. Располагайся.

Окна кабинета были забраны решетками. «Небо в клеточку» раздражало. Хотелось на свежий воздух. Пусть под дождь, в сырость. Пусть.

Очень хотелось.

– …я убедительно рекомендую вам уезжать…

– …а я отказываюсь понимать!

– …извините, ради бога… мне трудно объяснить…

– …а я требую объяснений! Вы нас пригласили!..

– …вы все равно не…

– …а вы попытайтесь, сделайте милость!

На стене, над сейфом, висела картина в золоченой раме. Виртуоз уставился в картину, словно от этого зависела его жизнь. Больше всего хотелось провалиться на первый этаж, к своим. И не слушать глупый скандал, не пялиться на «шедевр» – где, кстати, тоже шло театральное действо. Косматый великан-трагик в тесном сюртуке тянулся к залу, словно хотел ухватить кого-то за глотку. В углу сцены корчился, потешно закрыв голову руками, тщедушный комик, внешностью напоминавший хозяина кабинета. В кулисах готовились упасть в обморок бледные актеры, больше похожие на жителей штата Мэн, когда с погоста к ним движется взвод зомби. Зрительный зал большей частью пустовал. Лишь в креслах галерки развалился десяток громил самого разбойного вида, увешанных оружием. Партер же занимала публика благопристойная, в мундирах и кринолинах.