Победитель. Лунная трилогия - Ежи Жулавский

Пот крупными каплями выступил у Яцека на лбу.

— Говори, что дальше!

— Особенно рассказывать нечего. Я отсек все чувства, чтобы мне ничего не мешало, и пожелал оказаться здесь. Когда я открыл глаза, увидел перед собой провод твоего прибора — и оборвал его.

— Если бы ты заколебался на одну четверть секунды, то под действием взрыва вместе с домом превратился бы в ничто.

Ньянатилока усмехнулся, глядя ему в глаза.

— Ты не веришь? — бросил Яцек.

— Неужели взрыв твоей машины может обратить в ничто то, что действительно существует, душу?

Яцек замолчал. Белыми руками он вытер лоб и, встав, начал ходить по комнате. Только через несколько минут он заговорил:

— Я не могу сегодня разговаривать с тобой. Слишком большой хаос я чувствую в голове и просто устал от размышлений… Вчера вечером у меня был странный разговор, который я еще не могу осмыслить.

Он замолчал и остановился, потом вдруг повернулся к Ньянатилоке.

— Слушай! Скажи мне, что такое дух? Я постоянно, постоянно слышу это слово… Я много знаю, но о нем одном не имею никакого понятия, хотя это самое близкое ко мне, хотя это я сам! И никто об этом не знает, никто об этом никогда не знал! Неужели действительно нужно только верить в то, что в человеке есть истинная глубина?

— Верить — это мало, — прошептал Ньянатилока, глядя перед собой широко открытыми глазами. — Нужно обязательно знать.

— И ты знаешь?

— Знаю.

— Откуда? Как?

— Потому что так хочу.

Яцек пожал плечами с выражением разочарования на лице.

— Мы опять входим в безумный круг. Наши способы мышления так различны, что мы, видимо, никогда не придем к пониманию. Неужели знания могут зависеть от воли?

— Да. Они зависят от воли.

Наступило молчание. Яцек снова уселся и положил голову на руки.

— Ты странно говоришь. Мне трудно понять выводы твоего такого непонятного для меня размышления. Однако меня притягивают твои знания, спокойные и уверенные, опирающиеся на волю. Скажи же мне, чем для тебя является дух?

— Дух является тем, чем он есть. Все от него произошло, а без него не было бы ничего, что есть.

Перед глазами Яцека замаячила огромная седая голова лорда Тедвена, склонившаяся над Евангелием от Иоанна.

— Значит, и ты, и ты то же самое… — прошептал он.

Казалось, Ньянатилока ничего не слышит.

— Мир произошел от духа, — продолжал он, — и дух — свет жизни и ее единственная истина, а то, что вокруг него, это только видимость. Дух становится телом…

— А если он умрет вместе с телом? — невольно сказал Яцек.

Восточный мудрец усмехнулся.

— И ты способен хотя бы на минуту допустить такую ужасную вещь?

— Я ничего не знаю. Перед тобой я открыто признаюсь, что не знаю. Есть люди, которые утверждают, что так называемое тело, неважно чье, является не началом, а последней фазой духа, который рвется наружу, чтобы наконец освободиться от собственного напряжения и исчезнуть вместе с ним.

— Дух не исчезает. Не может исчезнуть то, что на самом деле существует.

— Так какова же его судьба после смерти тела? После утраты тех чувств, которые позволяют видеть, слышать, после утраты мозга, с помощью которого он мыслил?

Ньянатилока не спускал глаз с говорящего.

— Тогда он свободен.

— И что же?

— Он существует. Только истину извлекает он тогда из себя вместо того, чтобы подвергаться влиянию чувств истинных или ложных.

— Не понимаю.

— И не нужно понимать, надо только знать. Что ты делаешь, когда утрачиваешь ощущения?

— Сплю.

— И дух, оставшись один, спит, только этот сон для него тогда является несомненной и единственной реальностью, потому что ничего извне ему не противостоит. С чего ты взял, что у той жизни, в которой мы оба сегодня существуем, есть иное основание? Что она есть чем-то… меньшим, чем мысль — потому что это самое высшее! Может, в какой-то иной жизни, где мы от иной, хотя также усилием воли созданной видимости тела избавлялись, наша последняя мысль послужила зародышем жизни, которая длится…

— Хорошо, допустим. Но зачем же мы все думаем одно и то же и подобную действительность духом для себя создаем, ведь я вижу то же самое, что и ты?

— Потому что дух, в принципе, один, и через различные перемены он стремится к единству, которое, видимо, было когда-то в самом начале, хотя не знаю, можно ли это начало брать в каком-то временном значении.

— А будущая жизнь?

— Я знаю, что так будет до тех пор, пока мы от последних иллюзий, от самообманов, от всех различий не освободимся, но не знаю как. Может быть, своей последней мыслью перед тем, как утратим ощущения, создадим себе новую жизнь, и каждый будет иметь в ней то, во что верил, чего желал, надеялся, либо то, чего опасался… Подумай, как прекрасно и страшно в одно и то же время: иметь силы создать новую жизнь из последней своей мысли, развить ее, наполнить, сделать реальностью! — и как нужно быть осторожным с этой последней мыслью, чтобы она не была подлым страхом или мучением, ибо в какое же неумолимое пекло человек тогда себя погрузит!

— А освобождение!

— Не желать ничего! Священное и великое слово, хотя слишком часто и святотатственно употребляемое: Нирвана. Бог — это бездна, бездна — это Бог, и мы вернемся к Богу!

После некоторого размышления Яцек встал и встряхнулся.

— Я напрасно говорю сегодня с тобой о подобных вещах, — сказал он. — Размышления утомляют меня и истощают до последней степени. У меня такое впечатление, что я внезапно утратил способность думать — твои слова приводят меня в какое-то странное состояние. Не говори, не говори больше. Я боюсь! Я должен был направить свои мысли по другому пути… но голова у меня идет кругом, она слишком слаба…

Он потер лоб руками.

Индус встал.

— Пойду, — сказал он. — Я навещу тебя в другой раз.

Яцек живо запротестовал.

— Нет, нет! Останься. Есть много вещей, о которых я хотел спросить тебя… Только теперь я должен немного остыть.

Он коснулся рукой звонка, вызывая слугу.

— Прежде всего нужно поесть, — с вымученной улыбкой сказал он.

Появился слуга. Яцек остановил его в дверях движением руки.

— Приготовь нам поесть и попроси посланцев с Луны, чтобы пришли ко мне…

После ухода лакея Ньянатилока поднял глаза на Яцека.

— Как ты думаешь поступить с этими сообщениями о твоем друге Мареке?

Яцек уже настолько привык, что этот непонятный человек читает его мысли, прежде чем они бывают облечены в слова, что даже не удивился, откуда он может знать о событиях последних недель. Он только пожал плечами и развел руки.