Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

Нервно сигналит соседская машина под окном, плачет за стеной чей-то ребёнок, по асфальту стучат мелкие частые дождевые капли, в открытую форточку влажно и терпко дышит осень. Остывает ужин. Свечки на именинном пироге стыдливо ёжатся и оплывают. Языки пламени дрожат на тонких фитилях, дрожу и я от нетерпения и страха. А вдруг она не придёт, вдруг свой день рождения решит отпраздновать в кругу друзей? Да-да, тех самых, самых лучших, самых дорогих друзей, которые гораздо важнее, интереснее, прогрессивнее меня. Вдруг не захочет сидеть дома, как лохушка, пришпиленная к моей, воняющей щами и котлетами юбке?

Она возвращается, когда стрелки часов переваливают за полночь, а я уже начинаю покачиваться на волнах дремоты.

Ох, не так я хотела встретить свою неугомонную, взбалмошную сестрицу, не так. Чёрт! Ну почему у меня всё шиворот на выворот? Почему не как у людей? Заспанная, в застиранном домашнем халате, выхожу к ней на встречу, и тут же ловлю полный брезгливости и раздражения взгляд.

— Ты голодная? А я пирог с яблоками испекла, — говорю и, тут же ругаю себя за жалкие просительный нотки, за унизительную дрожь в голосе. И Полька эту дрожь улавливает, чует мой страх, мою неуверенность.

— Мы с девками в кафешке пожрали, — выплёвывает девчонка, снимая ботинки и швыряя их в угол. Во все стороны разлетаются мелкие брызги грязи, и убирать эту грязь придётся, разумеется, мне. Мы не так богаты, а вернее сказать, вовсе не богаты, чтобы иметь в хозяйстве швабру, с выбитыми на ней золотыми буквами «МУП».

От сестры стойко и густо несёт алкоголем, а на щеках пылает пьяный румянец. До зуда в ладонях хочется оттаскать её за обесцвеченные патлы, наорать, отхлестать по щекам, стирая с губ наглую, вызывающую, улыбку превосходства. Однако, я стою перед ней молча, карябая заусенец на большом пальце, страшась спровоцировать вспышку её гнева, мучительно, в который раз ломая голову над тем, когда, с какой минуты мы с Полькой стали чужими друг другу.

Повесив мокрую куртку на крючок, сестра направляется в ванную, я следую за ней, пытаясь уловить в жёстких, холодных, словно две льдинки, глазах хоть толику тепла, снисхождения ко мне. Хоть малую долю радости возвращения домой. Но дверь закрывается перед самым моим носом. Шумит вода, бьющаяся о железные стенки ванны. Сестра пьяно вопит какую-то фривольную песенку, демонстрируя свою независимость и пренебрежение ко мне. С тоской окидываю убогие выцветшие обои прихожей, жёлтые, в ржавых потёках потолки. Полька, наверняка, всё это ненавидит, считает меня рохлей и тряпкой, раз не могу найти жильё получше, мечтает о более богатой и красивой жизни, в которой на ужин креветки или какие-нибудь кальмары, а не опостылевшие пустые макароны, на плечах шуба из горностая, а не видавший виды потёртый пуховик, и мупы, на каждой полке, умные, никогда не устающие, так здорово облегчающие скучный домашний труд.

Какой же промозглой, неуютной и серой выдалась эта осень. В нынешнем году не было ни золотых солнечных деньков, ни утешительного приза — бабьего лета. Вслед за летним зноем резко и бесцеремонно ворвались пронизывающий ветер, серость и ледяные нудные дожди.

И когда отопление дадут, ведь обещали же? Конечно, за коммунальные услуги платить больше придётся, но, зато, не нужно будет цеплять на себя сто одёжек, а просыпаясь по утрам на работу, ёжится от сырого, пробирающего до костей осеннего холода.

Правильно, Илона, думай о ценах на коммунальные услуги, о холоде, о злой осени, о чём угодно, кроме того, что сестра скажет тебе, когда выйдет из ванной. Думай о работе, о порванных ботинках, о пальто, которое нужно будет отнести в химчистку, иначе, ты сойдёшь с ума, закричишь, забьёшься в безобразной истерике.

Дверь распахивается резко, ударяясь о стену. Полина вылетает из ванной, отталкивая меня со своего пути, не оценив ни моих ожиданий, ни скрещённых рук на груди, ни многозначительного взгляда.

— Полин, — начинаю я, семеня за ней следом. — Давай поговорим.

А подбородок дрожит, трясутся пальцы, в животе ворочаются ледяные глыбы. И, почему-то, именно сейчас я понимаю, что наш сегодняшний разговор окажется роковым, переломным. Либо примирение и продолжение нашей сказки о двух сёстрах, либо её окончательный уход к этому Тимоше, будь он неладен. Господи, только бы не оплошать, не оступиться, не сделать ошибку!

— Говори, — милостиво разрешает сестрица. На лице полное равнодушие, в голосе стужа.

Полинка растягивается на диване, закидывает руки за голову. Пахнет пирогом, парафином плавящихся свечей. Острые языки пламени продолжают свой бесполезный, нелепый танец, отражаясь на поверхностях бокалов, бутылочном стекле, старинном хозяйском зеркале, в неприязненном взгляде сестриных глаз.

Ловлю себя на том, что мне, нечего сказать. Всё уже сказано тысячу раз в момент наших ссор. И о её неуважении ко мне, о ночёвках вне дома, и о сомнительных друзьях, каждый выходной толкущихся у нас в квартире, съедающих и выпивающих всё, что у нас есть, пьяных, шумных, хамоватых, неопрятных. О том, что Тимофей ей не пара, да и замуж выходить Полинке рановато. О том, что ей надо получить образование, а она бессовестно прогуливает пары. О том, как я сильно её люблю и каждое резкое слово, каждая насмешка глубоко ранит меня.

— Полина, — говорю, осознавая, что ступила на тонкий лёд, что теперь нужно двигаться осторожно, очень осторожно, ведь если он треснет — я пропала, пропали мы, как семья.

— Я понимаю, что ты молодая девушка, и тебе хочется развлекаться, но я очень волнуюсь за тебя…

Голос мой скрипит, словно старое дерево. Чувствую, как пересыхает в горле, будто, извлекаемые мной звуки стали шершавыми, грубыми и царапающими нежную слизистую.

— Мне приходится работать на износ, чтобы оплачивать квартиру, твои развлечения и одежду. Я во всём себе отказываю, лишь бы ты ни в чём не нуждалась и не отвлекалась от учёбы. И неужели не заслужила хоть немного благодарности с твоей стороны?

Полина с удовольствием потягивается, затем медленно садится, спускает босые ноги на пол, смотрит в упор на меня, морщится, демонстрируя отвращение, окидывает взглядом накрытый стол.

— Благодарность? — медленно произносит сестра, облизывает нижнюю губу, как будто, только что попробовала это слово на вкус. — А тебе не кажется, что это ты должна быть мне благодарной. За то, что я, краснея от стыда, таскаю тебя к своим друзьям, лишь бы ты не сидела в одиночестве и не хныкала. За то, что возвращаюсь домой в самый разгар вечеринки, как только ты начинаешь звонить и ныть мне в трубку. За то, что живу с тобой и терплю твои замшелые проповеди о пользе образования и примерном поведении, хотя уже давно могу переехать к Тимохе и жить с ним. Кстати, дорогая, я так и сделаю. Хватит думать о твоих чувствах, пора устраивать свою личную жизнь.

Встаёт, открывает шкаф, достаёт потёртую синюю спортивную сумку, и я холодею от ужаса. Внутри меня всё вибрирует, язык прилипает к нёбу, горло сжимается.

— Меня достала твоя мелочная забота, стремление держать возле себя. Я не хочу убивать молодые годы на твою кислую физиономию. Да, ты калека и найти себе пару никогда не сможешь, но согласись, это- не моя проблема. Каждое её слово звучит чётко, ровно, увесисто, словно комья могильной земли падают на деревянную крышку гроба. Гроба, в котором похоронены наши отношения, наше счастье. Вечерние прогулки вокруг здания детского дома, когда её маленькая ладошка так уютно лежала в моей руке, наши мечты о собственном доме, моё поступление в училище, её приезды ко мне в общагу, получение диплома, съёмная квартира. Как же Полинка радовалась, когда я забрала её и объявила, что теперь мы будем жить в этой квартирке вдвоём. Вечерние чаепития и просмотры фильмов, прогулки в парке, поездка к морю. Неужели она готова похоронить всё то хорошее, что было с нами?

В раззявленную пасть сумки летят рубашки, сарафаны, баночки и бутылочки, спортивный костюм, пара брюк. Из самых недр шкафа Полинка вынимает свитер, купленный мной на прошлый день рожденья, спешно натягивает, прямо поверх домашней футболки, наклоняется ко мне, нависает, вонзаясь в самую мою душу острыми холодными кинжалами своих безжалостных глаз.