Деда Мороза не бывает - Александр Карнишин

Ели они обычно тут же на кухне за небольшим столом в углу, слушая новости и музыку, которую передавали по "Культуре". Эта неделя была неделей Баха.

За едой не разговаривали. Разговор во время приема пищи не приветствовался. А после еды, когда Марк мыл посуду, а сын протирал стол, Женька вдруг спросил:

— Пап, а Дед Мороз по-настоящему есть?

— Нет, конечно.

— А тогда зачем мы его рисуем? И Снегурочку эту? Дочку дочки?

— Понимаешь, сын…,- Марк ловко перехватил тарелку, пытающуюся выскользнуть из руки. — Считается, что это развивает фантазию. Сказки всякие, например, выдумки. А фантазия — она просто необходима, чтобы у нас были изобретатели разные и всякие ученые, которые делают важные открытия.

Женька понимающе кивал головой. Конечно, без изобретателей и ученых все было бы очень плохо. Надо будет, значит, еще нафантазировать чего-нибудь тогда. Это полезно. Это развивает.

Вечером сын читал, а Марк просматривал новости по телевизору.

После этого они вместе смотрели старый фильм. Старые фильмы были хорошие и добрые. В них хорошие люди дружили против врагов и всегда побеждали.

Без пятнадцати десять раздались первые такты гимна. Утром его пел большой хор. А вечером гимн исполнялся без слов, одна мелодия. Марк напевал про себя отдельные строки и слова: про солнце в небе, про единство, про синее небо еще раз, опять про моря и океаны…

— Спокойной ночи, папа, — сказал Женька.

— Спокойной ночи сын, — ответил с улыбкой Марк. — Хороших тебе снов.

Ему снился график, в котором было много праздников и выходных дней.

А Женьке снились какие-то внучки и бабки и деды Морозы, которых на самом деле нет, но фантазировать их даже во сне было полезно.

Сашка проснулась рано. Бабушка еще спала в своей выгородке, и было слышно смешное легкое похрапывание. На селе лениво перебрехивались собаки, встречая близкий рассвет.

"Гав", — слышалось откуда-то от бахчей. "Гав-гав", — отвечал басом с другого края села здоровенный пес, который охранял птичник. Сашка с ним познакомилась, когда его только привезли. Такой большой, что на него можно было лечь сверху, обняв за шею руками, а он даже и не пошатнется.

Она дождалась, когда в этот разговор — "не спи — не сплю" — вмешался их Полкан, сообщивший всем, что и он совсем даже не спит, а работает, охраняет двор и Сашку с бабушкой, и легко спрыгнула с высокой кровати. У бабушки все кровати были высокие, и если включить свет, то под ними совсем не темно и вовсе не страшно.

Сашка темноты не боялась. Темноты боятся те, кто ничего не знает. "От незнания — все страхи", — так говорила Сашке бабушка. А Сашка знала точно, кто там, в темноте, под кроватью шевелится и хочет схватить ее за ногу и напугать. Она даже специально выключала свет и играла с тем, кто под кроватью. Он хватал, а она весело визжала и задирала ноги повыше. Так они и веселились вдвоем. Главное, не забыть потом покормить домового. Он же не только хватать умеет. Он много полезного сделает, если его уважить.

Сашка сама домового ни разу не видела, только чувствовала лапу, когда он хватал за ноги. И еще слышен был иногда его смешок из темного угла. Бабушка говорила, что они все маленькие и с лохматыми ногами. Наверное, как хоббиты. А хоббитов бояться не надо — они же добрые. Про хоббитов все написал Профессор. Эту книжку проходили по программе, и Сашка потом участвовала в розыгрыше отдельных сценок. Только в хоббиты ее тогда не взяли, потому что она, как сказали мальчишки, "худая и вредная". Тогда она стала лесным гоблином, зеленым и шустрым, бесилась и кувыркалась, и всем мешала. "Вошла в роль", — сказала учительница. А учитель посмеялся и сказал, что все в точности "по системе Станиславского".

Сашка осторожно раздвинула занавески и толкнула створки наружу. Окно открылось, и в него сразу влезла голова Полкана. Он часто дышал, и большой розовый язык его висел на сторону. Наверное, бегал по двору, бесился.

— Уйди, — шептала Сашка, пихаясь в полканову голову. — Уйди, не мешай!

— Ах-ах-ах-ах, — дышал Полкан и улыбался. Собаки улыбаются открыто, от души. Вот кошки — они сами себе на уме. Они могут смеяться и издеваться. Могут сидеть в строгом молчании, ни на кого не обращая внимания. Могут таращить глаза в показном испуге или непонимании — на самом-то деле они все понимают. А вот улыбаться по-настоящему кошки не могут.

— Тихо, ты! — шипела Сашка, отталкивая собаку. А потом она придумала. Она крепко ухватилась за шею Полкана и прошептала ему в ухо волшебное слово:

— Полкан, гулять!

Полкан дергает, и Сашка, как пробка из бутылки, вылетает на улицу, чуть не ободрав о подоконник только-только зажившие коленки. Полкан, лязгая цепью, прыгает вокруг. Он бы сейчас залаял от полноты чувств, но Сашка повисла на нем и зажала морду обеими руками.

— Тихо! Тихо! Не шали!

Пока Полкан извивался всем телом, повизгивая и мотая хвостом, толстым и твердым, как палка, Сашка отстегнула карабин и, придерживая за ошейник, потянула пса на зады. В такую рань незачем было идти со двора через калитку в воротах. Скоро погонят скот, скоро пастух пройдет по улице, щелкая кнутом. А она по задам, по балке, мимо ничейного вишневого сада, наверх, туда, где стоит каменная баба, потрепанная ветрами и временем, серая и тяжелая. Городские, когда приезжают сюда, называют ее скифской. Но Сашка-то знала, что на самом деле эти бабы, что встречаются в степи, — половецкие, и никакого отношения они к скифам не имеют.

Можно было, конечно, отпроситься заранее, объяснить бабушке с вечера. Но так, не спросясь никого, ранним утром, до света — это же получается самое настоящее приключение!

Когда она прошла за огороды, за последний плетень, отпустила Полкана, и он тут же унесся вперед, по сверкающей росой траве, под пеленой поднимающегося из оврага тумана, мотая ушами и вскидывая изредка голову: идет ли хозяйка за ним? Хотя, наверное, Сашка была не хозяйка, потому что хозяйка была бабушка. А Сашка была вроде как подружка, с которой так весело повсюду бегать и играть.

Сашка бежала следом, шлепая босыми ногами по холодной пыли тропинки. За ночь земля остывала, но скоро встанет солнце, и станет светло и тепло, и пыль станет нежной и приятной, теплой, когда наступаешь.

Бывает пыль черная, от чернозема. Она самая приставучая, ее трудно отмывать. Бывает красная, от глин и суглинков. Она крупная, колючая и мажется, если пройдет даже маленький дождик. А у них здесь пыль была самая правильная — серая. Тонкая, мягкая, легкая. Если свернуть кулек из газетной бумаги — но только в один слой! — в кулек насыпать пыль, а потом его сверху завернуть, то получится самая настоящая граната.