Царь муравьев - Андрей Плеханов

– За мутантов.

– Чего?

Жулики (обоих зовут Серегами), смотрят на меня с недоумением.

– В нашем городе полно мутантов, – объясняю я. – Они отличаются от обычных людей, но не светятся в открытую. И вообще про них почти никто не знает, а я знаю. Вот за это и пострадал.

– Так тебя сюда, что, мутанты упекли? – спрашивает один из Серег.

– Тут сложная ситуация, – уклоняюсь я от ответа. Не хочется говорить о подробностях.

– Я чо-то смотрел про мутантов, – говорит второй Серега. – Кино какое-то, «Люди Икс» или типа этого. Только мутотень все это, типа сказки. Не бывает такого в натуре.

– Еще как бывает, – говорю я. – Настанет день, и придут они править нами, и все тогда в мире станет по-новому. Мир возродится в объятиях проклятых. Вот тогда ты поверишь в них, Серега, ибо некуда будет деваться ни тебе, ни прочим простейшим.

– Все с тобой ясно, братишка, – Серега кидает окурок в ведро и поднимается на ноги. – Косишь ты под дурика, только коряво. Вот Петьку видел – там натуральная шиза, сразу видно. А твои мутанты-муданты здесь не проканают, Давидыча такой лажей не возьмешь, он лепила[1] опытный. Придумай чего другое.

Вот так-то, никто мне не верит. Впрочем, я и не стараюсь, чтобы поверили, просто изображаю психа, как умею.

А началось все с обычного ночного дежурства.

Работал я хирургом. Больница наша – относительно небольшая для почти миллионного города. Хирургическое отделение вполне приличное, реанимация на среднероссийском уровне… не буду придираться, бывает и хуже. И три раза в неделю – в понедельники, среды и субботы – мы дежурим по скорой помощи. Всех, с кем не удается справиться дома при помощи таблеток и инъекций, привозят к нам.

Я отработал в этой больнице немало лет после окончания института. Все эти годы оперировал каждый день, и не по разу в день (иногда – до шести раз). Операции проходили по большей части удачно (скажу по секрету, бывают случаи, когда оперировать удачно просто невозможно, есть только выбор: останется пациент инвалидом или умрет). Меня ценили, я закончил ординатуру, теоретически мог бы стать заведующим отделением… Кажется, шло к тому, что таковым я и стану, потому что опытные хирурги выпархивали из нашей больнички как перелетные птицы и отправлялись в места, подходящие для более комфортного существования. А потом вдруг уволился и я – в два дня, с нарушением трудового кодекса и кривой записью в трудовой книжке. Надоело безденежье, насмерть запилила жена, нервы щелкнули и сорвались как перетянутая тетива. Я ушел из врачей – как в омут нырнул, заполненный не водой, а бензином, спермой, водкой, гормональными препаратами и прочими острореактивными жидкостями. И утонул в этом омуте с головой.

Занялся бизнесом.

Если это можно назвать бизнесом… Лучше назвать это как-нибудь по-другому, например, по-матерному. Но я не матерюсь принципиально – на фоне большинства людей, у которых нецензурная отрыжка вылетает изо рта естественно, без малейших тормозов, моя персона смотрится анахронично.

Деньги, проклятые деньги… «Как хорошо было бы без них», – сказал писатель Александр Минчин. Без денег было бы хорошо, но нет, почему-то без них плохо, так плохо, что хуже не бывает, совсем ужасно. А когда денег вдруг становится больше, то все равно их мало. Их не хватает то хронически, то остро. Второе в чем-то даже лучше, потому что заставляет шевелиться и зарабатывать.

Моя бывшая женушка требовала немалых денег на поддержание своей жизнедеятельности. Вначале ее жизнедеятельность меня более чем устраивала, потом начала раздражать, а в конце, ближе к разводу, вызывала с трудом сдерживаемое бешенство.

Сейчас мне тридцать шесть лет, именно столько, ни больше, ни меньше. Кто-то скажет, что я уже старикан, кто-то позавидует моей молодости. Это не важно, важна разница в возрасте. Моя жена была моложе меня на одиннадцать лет, в этом все дело. Когда я женился, мне было двадцать девять лет, а ей восемнадцать. Когда мы начали с ней жить (спать с ней, умирать от любви друг к другу), ей было чуть больше шестнадцати. Не то что комплекс вины, нет. Просто я всегда нес за нее ответственность – опекал, вытирал нос, тер спинку в ванной, покупал ей все, вплоть до нижнего белья, выручал изо всяких кретинских передряг, в которые она любила и умела попадать. Кому-то нужна жена-мама. Мне – не нужна. Я люблю молоденьких девочек. Совсем молоденьких, инфантильных. Медленно, но неуклонно формирующийся Гумберт Гумберт[2] – вот кто я такой, прошу любить и жаловать. С каждым годом я становлюсь все больше Гумбертом Губертом – чем мне больше лет, и чем больше разница в возрасте между мной и теми девочками, которых я хочу.

Я не педофил, не маньяк и не насильник. Но со мной рядом должна быть тонкая девочка-подросток. Я не трону ее грубо, буду носить на руках, оберегать, и убью всякого, кто прикоснется к ней хоть пальцем. Я буду просыпаться ночью, приподниматься на локте и смотреть на нее, по-детски дышащую во сне, окутанную лунным светом, и чувствовать остро накатывающую, до слез, волну счастья, и не верить, что мне так повезло. И тихо прикасаться губами к щеке, боясь разбудить… И будить все равно – нечаянно, и убаюкивать, пока не заснет…

Именно такой была Любка, моя жена. Была…

До нее было немало девушек, но Любка настолько выделялась на их фоне, что я нарушил обет безбрачия и женился. Ни у кого из моих прежних подружек не было столь чистого личика, несущего печать неисправимой детской глупости, таких распахнутых настежь синих глаз, глядящих на мир с изумлением, такой доведенной до совершенства инфантильности, и такой неуемной нимфомании, неконтролирумого и бесстрашного желания заниматься любовью где угодно и когда угодно. Любку можно было назвать «Ее Величество Нимфетка» – угловатая долговязая фигурка, прелестная в своей незрелости, голенастые журавлиные ноги, маленькая грудь, не требующая лифчика, обгрызенные ногти, мальчишечья стрижка, потрясающая неграмотность и идиотский сленг восьмиклассницы. Я влюбился в Любку насмерть. Даже не помню, как познакомился с ней и что было в первые месяцы после знакомства – все эти дни и ночи мы пожирали друг друга и не могли насытиться. Время неслось с ревом, словно боевой истребитель. Едва я успевал проснуться утром в постели с ней, как снова оказывался в той же постели, опять же с ней, моей Любовью, но уже вечером. Я был по-настоящему счастлив, и она тоже. Я нашел то, что искал всю жизнь.

Мы поженились сразу, как только ей стукнуло восемнадцать. Можно, конечно, было расписаться на год раньше, но это стоило бы лишних хлопот и формальностей, а спешить не имело смысла. Мы и так знали, что никуда не уйдем друг от друга, потому что немыслимо было жить друг без друга, есть, дышать, мыться под душем, спать друг без друга. Наши родители благословили нас – мои с облегчением («Наконец-то наш балбес остепенился»), ее замечательные родители, сами ненамного старше меня – с уверенностью, что доверили дочь доброму и надежному человеку.