Дырка от бублика 2. Байки о вкусной и здоровой жизни - Аркадий Лапидус

– А? – спросил я растерянно.

– Два! – передразнил двойник и начал массировать правую кисть руки. – Раз… два… три… четыре… пять! Пять снов, как матрёшка в матрёшке! А может, и не снов… Тут такая чертовщина! Ты уже пятый раз входишь и исчезаешь. Давай, помогай! Пиши! У меня уже судорога пальцы сводит.

– Пять раз?

Я помнил только нашу первую встречу.

Кухня начала зыбиться и таять.

– Вот ёрш твою в клёш! – выругался двойник и, схватив меня за руку, толкнул к стулу.

Ничего не соображая, но следуя интуиции, я вцепился в ручку и пачку листов, и… И всё вокруг опять прояснилось и приобрело материальную объёмность и вес.

Решительность и деловитость двойника сразу напомнили (о чём я уже и в первую встречу начал догадываться), что двойник-то двойник, да не совсем. Впрочем, даже наш мозг состоит из двух полушарий и нескольких долей. Два в одном – не секрет, а у некоторых и три, и пять, и… И никакой клинической шизофрении, так как никто друг другу не мешает и никто никого не старается задавить своим шовинистически недозрелым “я”, хотя диспуты бывают подчас и лютые…

С определённого места биография двойника сошла с предназначенных ему рельсов и провалилась в стандартно-бытовую колею. Приехав в Израиль, он за два года предынсультной зубрёжки освоил-таки азы “родного” иврита (значит, можно, если не считаться с ценой!) и, чудом подтвердив лежащий лет тридцать без дела диплом фельдшера-лечебника, работал медбратом. Но ничего не писал! Это лишь только особо наивные думают, что писать что-то приличное можно между делом и между прочим, и никакого времени и особых затрат и усилий на это не нужно. Ещё как нужно и ещё как не между прочим, а положив на это жизнь! Но зато всё, что было, всегда с тобой и смысл бытия ощущается! Тем более что настоящее складывается из прошлого и лишь на мгновение из постоянно превращающегося в прошлое будущего. Поэтому понятно, почему физически вполне сносная и внешне спокойная жизнь двойника проходила зря. Когда счастливые от материальной стабильности и предсказуемости жена и тёща сначала выбросили все его рукописи, а потом выдернули “чудика” из петли и поместили в дурдом, он окончательно утвердился в мысли, что дальше так жить нельзя. Да и не нужно!..

После выхода из психлечебницы несчастный всю свою божью потребность в творческом бытии направил на сбор ядов. Смешивая их, он проверял убойный эффект на… на братьях наших меньших! И когда не только крысы, но и беспризорные кошки начали стабильно валиться замертво даже при мимолётном знакомстве с адской смесью, он принял душ, одел всё чистое и почти новое и… и оказался у меня на кухне, а жизнь опять приобрела свой вкус и смысл.

Пока я это всё вспоминал, входная дверь заскрипела, и я открыл рот от изумления. Вместо премилого и миролюбиво бесполого дымного колечка или дырки от бублика со двора в кухню, сладко потягиваясь, вплыла и направилась к холодильнику угрожающе огромная сисястая обезьяна с вполне приличными мужскими гениталиями.

– Красавица! – причмокнул двойник. – Или красавчик!

Обезьяна (или обезьян) зыркнула в нашу сторону и, кокетливо пошевелив надбровными дугами, осклабилась, после чего начала чудовищно и многократно зевать, а я тут же вспомнил, как она возникла из дырки в одно из выпавших из памяти посещений. Да и как можно было забыть тот кошмар, который предшествовал её появлению! Вся дарвинистическая эволюция с обилием рождений и смертей, слизи, крови и всяких других дурно и специфически пахнущих жидкостей и клеточных формирований прошла перед нами и через нас, и натерпелись мы предостаточно. И хотя дырка опять объясняла это какими-то сбоями, но я уже тогда сильно засомневался в этом. Чтобы Бог так беспрекословно подчинялся каким-то программам, которые он сам и наворотил, – это было слишком.

– Какой-то странный у нас Бог, – сказал я как можно тише и покосился в сторону обезьяны, достающей из холодильника мороженое.

– Сранный! Сранный! – тут же опять игриво улыбнулась обезьяна. – Вылитый вы, любимчики! В ваше очередное гипергомосексуальное время! Всё для вас, всё для вас! Какие вы – в таком виде и я! Боже мой, до чего же спать-то хочется! Охо-хо-хох!..

Я вздрогнул и развёл руками. Неслучайность происходящего начала подтверждаться.

– Что ты от него хочешь? – раздражённо буркнул двойник. – Обезьяна – она и есть обезьяна!

– Не просто обезьяна, а образ переходного звена от обезьяны к человеку, – сказал Бог и аккуратно положил в свою хоть и переходную, но ещё очень обезьянью пасть ложечку мороженого, после чего очень деликатно пошевелил челюстями, смакуя её.

– Оно и видно, – ухмыльнулся двойник.

– Во-первых, никому, кроме вас, не видно. Иначе бы меня давно уже высушили да по музеям и храмам растащили. А во-вторых, нечего отвлекаться. Работайте! – уже твёрдо и очень по-мужски сказал Бог и начал энергично опустошать коробку с мороженым.

– О-ох! – тяжело вздохнул двойник. – Всю жизнь кто-нибудь да понукает. Даже во сне нет никакой свободы.

– Смотря в каком сне, – заметил я. – Сон разума, например, порождает чудовищ, а от них, ясное дело, свободы не жди.

– Правильно, – сказал Бог. – Оттуда и появляются всяческие человекообразные рогатые, парнокопытные и такие, как вы.

– Мы? – удивились мы.

– Ну да! Разве не чудовищно так с Богом разговаривать?

– Да какой ты Бог? – не выдержал двойник. – Старик Хоттабыч ты, а не Бог!

– Кто такой? Не знаю! – удивился Бог.

– Ну вот! А ещё под Бога косит, – опять кольнул двойник. – Джин из бутылки это. Простой рядовой колдун из сказки.

– Сейчас покопаемся в архивах… У меня всё складируется… У меня тут, – постучала себя по голове обезьяна, – постоянный вакуум и дрёма! С одной стороны автоматически засасывается и складируется, а с другой, по необходимости, тем же автоматом выбрасывается. Ага! Знаю! Правильно! За Хоттабыча меня и держат. Дай – то, дай – это. А не дашь – геть обратно в бутылку!

– Ну, это примитивно-мыслящие, а те, кто поумней… – начал было я, но Бог прервал меня.

– Те, кто поумней, мной как хлыстом размахивают, чтобы деньги из остальных пошустрей выколачивать. Бросьте на эту тему спорить! Почти никто в меня такого, какой я есть, не верит. И вы тоже не верите. Да и как можно верить в то, что есть, и одновременно вроде и нет. Это то же, что пойди туда – не знаю куда, найди то – не знаю что! Страх Божий я! Пугало! Ну и старик Хоттабыч, конечно, тоже. Кнут и пряник я у вас, а не творец и созидатель! А ведь кто творит, тот тоже – я. “Я” – моё имя! Аз есмь! Ох, детки вы, детки!..

Обезьяна всхлипнула и, сунув в пасть вместо ложки всю коробку с мороженым, поперхнулась, и начала жутко задыхаться. Мы выскочили из-за стола и что есть силы замолотили по мохнатому загривку. Коробка вылетела и, упав на пол, заляпала мороженым добрую половину его.

– Спасибо, ненаглядные вы мои! – теперь уже от умиления прослезилась обезьяна и, снова отчаянно зевая, начала зыбиться и таять.

– Куда ты? – тревожно воскликнули мы.

– Туда же – откуда! Спать хочу! Смертельно! Можете читать “Отче наш”, и, может быть, ещё и встретимся, – уже опять игриво сказала обезьяна и продолжила своё зевотное превращение и исчезновение.

Как только это чудо растаяло как следует и тёмным пятнышком с дымным колечком вокруг воспарило через потолок бог знает куда, я взял тряпку и ведро и начал уборку, а двойник вытащил из-за пояса всё того же “Любимца Израиля”. Похоже было, что он не расставался с моим подарком ни днем, ни ночью. Во второе или в третье посещение это случилось, но я хорошо помнил, что знакомство с книжкой-биографией были первой и главной его просьбой. Да и не мудрено! Он и сам смог бы такое написать, да не написал…

– Я почему перестал писать-то, – как бы услышав меня и оправдываясь, сказал двойник. – С утра до вечера только и слышишь: “Ты ничего не добился! Ты прожектёр! Ты семью прокормить не можешь! У тех и машина, и квартира, и вилла в три этажа с гаражами под ними, и по заграницам путешествуют по два-три раза в год, а кто ты? Кто ты такой, кроме как неудачник? Кто тебя знает? Кому нужны твои писульки? Это блажь и больше ничего! Кто дал тебе право поучать всех и вся? Какой Бог, если ты ни в церковь, ни в синагогу, ни в мечеть, ни в какой иной храм не ходишь, кроме как на экскурсию?”. Любая бездарь может называть себя писателем, но не я! Представляешь? Не имею права! Стоит только заикнуться, что, мол, тоже вроде бы какие-то муки творчества испытываю, как у всех глаза прямо бешеными становятся. Ишь, мол, куда замахнулся, ничтожный!.. Когда у нас с тобой седалищный нерв воспалился от травмированного позвоночника и мы на четвереньках по полу ползали, тебе Бог ручку и тетрадку в руки всунул, а мне тут же воткнули тесто, фарш и муку – “Лепи пельмени! Хоть какую-то пользу приноси!”. Вот и лепил килограммами. Тёща их в русские магазины сдавала. Вот тут ты пишешь: “Пишите! И к чёрту тех, кто говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток. Ни один смертный вам не указчик, а судьи только БОГ и СОВЕСТЬ, которая не что иное, как голос вашей бессмертной души!”. А когда писать? Глаза продрал – на работу! А там по двенадцать часов и больше. И это – счастье! Иначе – зубы на полку! Домой пришёл, поел, в телевизор упёрся – и спать. И так до субботы. А в субботу жену выгулять надо. Одной на набережную и не суйся! Наше, насосавшееся крови и долларов, бандитское хамло из Союза не просто пристаёт, а угрожает в случае отказа. И не без оснований! У них уже, как и в Союзе, свои ребята и в полиции, и в суде, и везде, где власть и деньги. Корпоративное зверьё! Отогрели свои дурные гениталии на израильском солнышке – и вперёд! Ну а о тёще вообще можно с утра до ночи песни лирические петь. Всю жизнь она проработала заведующей библиотекой – и здрасте, пожалуйста! Говорит, что книги никому не нужны. Нужны только колбаса да «бабки»!