Вовка. повесть - Владимир Мамута

Так что, в этот раз доставили его сюда родители из далёкой Германии, где был он рождён в советском военном госпитале, на всё жаркое лето, как бы впервые. Вместе с ним приехал и старший брат Женька. А другой брат, Валера, ещё старший, жил здесь уже четвёртый год, и даже учился в местной школе, потому, что от мерзкого германского климата болел. Пока отец служил, Валерка, наоборот, на летние каникулы наезжал в Германию, чтобы пострелять на полковом стрельбище из автомата и меньше скучать по братьям и родителям.

Наступающим летом родители обречены были мотаться туда – сюда, чтобы до осени устроиться с жильём в городе. Посему присматривать за детьми предстояло матушкиным сёстрам, тётям Любе и Клаве, над которыми, как следует быть, существовал войсковой начальник – бабушка, Матрёна Фёдоровна. Да! Был ещё тридцатилетний сын тёти Любы – Санька, который, нагулявшись, недавно женился, завёл первое дитя и жил, как говорится, своим домом, на той же улице (по-местному, улица называлась «порядком»), через две хаты.

Приехали в самом начале апреля, под раннюю Пасху, которой предстояло случиться девятого числа. Воздух был наполнен острыми запахами весны, которые можно было почувствовать и в городе, но здесь они были как симфония в концертном зале против хриплой трансляции на длинных волнах.… Как обычно бывает на раннюю Пасху, было не по сезону тепло, и уже несколько дней, даже под утро, не подмораживало, а днём над заросшими терновником балочками и овражками, приютившими жалкие остатки снега, стояло густое влажное марево.

Вдоль «порядка» проходила грунтовая дорога – грейдер, по которой мотались в райцентр по – весеннему зелёные пятьдесят первые «газоны» – трёхтонки, и их бамперы и колёсные диски блестели свежей чёрной краской, наложенной в колхозных мастерских в порядке подготовки к посевной. Дорога спускалась в поле, начинавшееся метрах в трёхстах, терялась в глубокой балке, а потом взмывала по меловому бугру напрямик к синему небу, украшенному лёгкими, прозрачными, как мазок акварелью, облаками и таяла в далёкой перспективе.

По этой подразбитой дороге и приехала со станции семья подполковника, на таком же грузовике, но с тентом, деревянными лавками в кузове и стальной, выкрашенной кузбасс-лаком стремянкой, свисавшей с заднего борта, разделённого на две части калиточкой, как чёрный хвостик. В таком оснащении «газон» назывался грузовым такси. Такси подавалось к дневному поезду, следовавшему из областного центра через райцентр, и развозило приезжих по маршруту, проходившему столбовым грейдером через десяток сёл и хуторов. Приезжими были в основном жители этих же сёл, ездившие на районный или даже областной колхозный рынок, чтобы продать выявившиеся излишки подсобного хозяйства, да изредка их родичи, ставшие, по итогам заявленной партией смычки города и деревни, горожанами.

Всю дорогу со станции Вовка, ещё ощущавший едкий запах угольного паровозного дыма, подпрыгивая на широкой лавке, вертел головой. Кузов был наполнен в основном смешливыми румяными тётками в тёмных тёплых ватниках и разноцветных платках на голове, с какими-то сумками и алюминиевыми бидонами, распиханными под лавками. Тётки были дружелюбными, норовили погладить уворачивавшегося Вовку по голове, с интересом косились на военного в парадной шинели с золотыми погонами и оживлённо общались с мамкой, явно признав в ней свою и рассказывая о местных новостях. Разговаривали тётки не всегда понятно, а знакомые слова звучали порой как-то очень смешно. Когда было уже совсем смешно, Вовка плотно сжимал губы, чтобы не казаться невежливым, и так, с закрытым ртом, и хихикал, закрывая глаза и надувая щёки. Женька сидел с достоинством рядом с отцом, гордо поглядывая на него. Выглядел Женька, как и полагалось десятилетнему джентльмену, солидно – на нём было серое демисезонное пальто из ткани в рубчик и такая же кепка. Не то, что Вовка, одетый в надеваемую через голову тёплую курточку с капюшоном, смешно называвшуюся «анорак», и вязаную шапочку под капюшоном, обвязанным шарфом.

Гудел разными голосами мотор, через маленькие застеклённые окошки в тенте прорывались лучики солнечного света, выхватывая из тени легкие завитки тонкой пыли, казавшиеся то синими, то серыми, то золотыми. Пахло бензином, резиной, творогом, влажной тканью, еще чем-то непонятным, и все эти запахи, постепенно замещавшие паровозный запах, были свежими и приятными. Открытый проём над задним бортом был похож на экран, на котором невидимый киномеханик показывал редкий цветной фильм – бегущую дорогу, деревья, ярко – белые домики с соломенными крышами, стариков, греющихся на солнышке на лавочках у плетня, суетливых кур на обочине, собак, с весёлым лаем догоняющих машину и много чего ещё интересного. Когда мать склонялась к нему и говорила, что вот, уже скоро приедем, Вовка расстраивался. Ему не хотелось скоро.

Такси тормознуло у бабушкиной хаты, съехав с грунтовки на обочину, заросшую бурой прошлогодней травой, куда семейство и спустилось по стремяночке. Тётки опустили сверху сумки, здоровенный чемодан, имевший, словно корабль, собственное имя – «Большая Германия» и замахали на прощанье руками. Заскрежетала первая передача, машина дёрнулась и продолжила свой путь. Приехали.

Вовка увидел маленький домик, покрытый новой зелёной железной крышей, с двумя крошечными окошками, выбеленными мелом неровными и оттого живописными стенами и застеклённой дощатой верандой сбоку, окрашенной в голубой цвет. Перед верандой росло раскидистое дерево, в виду отсутствия листвы, непонятной породы. Под деревом примостилась лавка, состоявшая из двух корявых столбиков, вкопанных в землю, и прилаженной к ним сверху широкой доски. Домик казался игрушечным и Вовке понравился.

Весь порядок располагался выше проходившей вдоль него дороги, метрах в двадцати от неё и, чтобы подойти к дому, надо было подняться по склону небольшой горки. Никакого забора, отделявшего двор от улицы, не было, и по натоптанной в траве тропинке все прошли к закрытой деревянной двери в веранде. Рядом с дверью имелась ещё одна лавочка, поставленная так, чтобы к стене веранды можно было прислониться спиной. В скобах щеколды, предназначенных для навесного замка, торчала освобождённая от коры палочка, долженствующая обозначить отсутствие в доме хозяев. Матушка решительно выдернула палочку, положила её на лавку, откинула щеколду и распахнула дверь, пропуская детей вперёд, в тесный тамбур с двумя, никак не запертыми дверями, одна из которых была обита дерматином по чему-то мягкому. Через эту дверь вошли в горницу, длинную просторную комнату метров в восемнадцать, с белым потолком и стенами, и полом из выскобленных некрашеных досок. Весь дальний внутренний угол занимала большая, белая же печь с широким сводчатым устьем, закрытым железной заслонкой. На узком карнизе над устьем лежали два коробка спичек. Сбоку печи была пристроена угольная плита с двумя чугунными конфорками. Вовка сразу догадался, что это именно печь, потому, что такая же, только без плиты, была нарисована в книжке со сказкой «По щучьему велению», о чём сразу же с энтузиазмом и сообщил.

Мать присела на длинную лавку, стоявшую у стены почти на всю её длину, а потом ещё и заворачивавшую к печи буквой «Г», сняла причудливую германскую шляпку, открыв гладко зачёсанные тёмные волосы, собранные в плотный пучок на затылке, прикрыла красивые карие глаза, глубоко вздохнула и прислонилась к стене, рискуя испачкать модное пальто из тёмно-коричневого габардина. Женька остался у двери, ну а отец понёс вещи в большую комнату, «залу», располагавшуюся за дверным проемом в стене горницы, не обременённым собственно дверью. Вовка увязался за ним, чтобы осмотреться. Зала была обыкновенной комнатой с блестящим крашеным полом из широких досок, низким мазаным белым потолком, опиравшимся на неровные деревянные балки, в которых сквозь мел угадывался почти необработанный ствол дерева, освобождённый от коры и ветвей. Со средней балки на проводах свисал чёрный патрон с большой лампочкой. Стены тоже были белёными мелом, украшенным текстурой грубой кисти. «Зала» была меньше горницы, но по пропорциям ближе к квадрату. В углу, у окна в задёрнутых занавесках, располагалась большая никелированная кровать со множеством шариков на грядушках, с толстой периной и подушкой, убранными плотным тюлем. Рядом, по серёдке стены, стоял высокий комод, украшенный привезённым в подарок, когда-то раньше, немецким приёмником, прикрытым кружевной салфеткой. На стене над приёмником висела пластмассовая коробочка радиоточки. Ещё были квадратный стол в углу, укрытый плюшевой скатертью с чернильными пятнами, пара стульев, ножная швейная машинка на чугунной станине, зеркало на стене и широкая рама, за стеклом которой виднелось множество, больших и маленьких, фотокарточек, всё портреты – одиночные и групповые. За ещё одним дверным проёмом, теперь уже из «залы», пряталась маленькая, непропорционально длинная, комнатка шириной аккурат с печку, «кимната», где помещалась только кровать попроще, стул и тумбочка, зато отсюда можно было взобраться на широкую лежанку печи, где виднелись ватные одеяла и подушка без наволочки.