Смертельно опасны - Антология

Исцарапанная, ободранная и покрытая пылью Шай кое-как поднялась, выплевывая песок. За прошедшие месяцы она наглоталась его вдоволь, но ее не оставляло мрачное предчувствие, что этот раз – не последний. Конь лежал в нескольких шагах от нее: покрытый пеной бок вздымался, передние ноги почернели от крови. Стрела Нири вошла ему в плечо – не настолько глубоко, чтобы убить или мгновенно затормозить, но так, что от интенсивного движения кровь лилась ручьем. А при том, как бешено они скакали, стрела убила коня так же верно, как копье в сердце.

Было время, когда Шай привязывалась к лошадям. Время, когда – пусть с людьми она, пожалуй, обходилась резко и чаще всего была права – на животных у нее хватало неизвестно откуда бравшейся нежности. Но то время давно прошло. Теперь внутри Шай едва ли осталось что-то нежное – хоть в теле, хоть в душе. Так что ее брошенный скакун изошел кровавой пеной в одиночестве, не дождавшись утешающей ласки, а она припустила к городу, по первости слегка пошатываясь, но довольно шустро приходя в себя. Уж что-что, а бегать она натренировалась порядочно.

Хотя называть это городом – пожалуй, преувеличение. Шесть зданий, да и то для двух или трех из них слово «здание» было бы щедрым комплиментом. Лачуги из грубых досок, будто нарочно сколоченные без единого прямого угла, выжженные солнцем, облупившиеся от дождя, исхлестанные пыльным ветром, ютились вокруг немощеной площади и полуразвалившегося колодца.

Самое большое строение походило на таверну, бордель или факторию – или, скорее, на все это сразу. Над входом еще держалась кое-как покосившаяся табличка, но ветер стер слова, оставив на доске лишь несколько светлых полос. Теперь она гласила: «Ничто, нигде». Шай взбежала на крыльцо, перепрыгивая через ступени, выдавливая босыми ногами стоны из старых досок. В голове кипели мысли, как все разыграть, когда она окажется внутри: сколько отмерить правды, какой приправить ложью, чтобы состряпать историю поубедительней?

За мной гонятся! На пороге сделать судорожный вдох и постараться изобразить крайнее отчаяние – что ж, для этого сейчас, да и вообще в последние двенадцать месяцев даже играть особенно не придется.

Трое каких-то подонков! Потом – если, конечно, никто не узнает ее по портретам с надписью «Разыскивается!»: Они пытались меня ограбить! Это факт. Нет нужды уточнять, что деньги она сама украла из нового банка в Хоммено при помощи как раз этих троих почтенных джентльменов – и еще одного, но его с тех пор уже успели поймать и повесить.

Они убили моего брата! Совсем обезумели от крови! Ее брат преспокойно сидел дома, в чем она ему очень завидовала, а если ее преследователи и обезумели от чего-то, то верней всего от дешевого пойла, как обычно, но эту фразу она произнесет с тоненькой дрожью в голосе. При надобности Шай могла выдать те еще трели – в свое время она отточила их так, что заслушаешься. Ей представилось, как все в таверне вскакивают на ноги, спеша помочь даме, оказавшейся в беде. Они подстрелили моего коня! Приходилось признать: невелик шанс, что в дубленых шкурах, способных выжить в этой глуши, всколыхнутся рыцарские чувства, но все же вдруг судьба хоть разок сдаст ей выигрышные карты?

В жизни и не такое случается.

Она ввалилась в таверну, уже раскрывая рот, чтобы начать плести басню, и застыла на месте.

Внутри было пусто.

Там не просто не было людей, там не было ничего – и уж точно никаких выигрышных карт. В главном зале ни намека на мебель. По левую руку – узкая лестница и балкон вдоль стены, а наверху – зияющие дверные проемы. Светлые блики там, где восходящее солнце заглядывало в бессчетные щели меж растрескавшихся досок. Разве только ящерица шмыгнула в тень – уж теней-то тут имелось предостаточно. Изобильный урожай пыли серел на каждой поверхности, заполнил каждый угол. Пару секунд Шай просто стояла на месте, хлопая глазами, а потом бросилась обратно наружу, вдоль по шаткому крыльцу и к следующему зданию. Стоило ей толкнуть дверь, как та грохнулась с проржавевших петель.

Тут не оказалось даже крыши. Даже пола. Только стропила под беспечным розовеющим небом да голые балки над пятачком голой земли, столь же пустынной, как земля снаружи, раскинувшаяся на многие мили во все стороны.

Когда Шай вышла обратно на улицу, с ее глаз уже спала пелена надежды. Теперь она наконец заметила то, что ускользнуло от ее взгляда прежде. В окнах не было ни стекол, ни даже вощеной бумаги. Над разваливающимся колодцем не висела веревка. Нигде никаких животных – само собой, кроме ее мертвого коня, но тот служил лишь исключением, подтверждающим правило.

Это был иссохший труп давно мертвого города.

Шай стояла посреди этой забытой Богом дыры, застыв на носках босых ног, будто немедля хотела рвануть куда-то, вот только не знала куда. Она обнимала себя одной рукой, а пальцы другой бесцельно дергались и трепетали; кусала губу и судорожно втягивала воздух через крошечный зазор между передними зубами.

Даже по стандартам последних месяцев дела складывались паршиво. Но если она за это время хоть чему-то и научилась, так это тому, что любая ситуация может стать еще паршивее. Оглянувшись туда, откуда только что прискакала, Шай увидела на горизонте клубы пыли. В воздухе над седой землей дрожали три серых облачка.

– Вот черт, – прошептала она и еще сильнее прикусила губу. Достала из-за пояса ножик и вытерла короткое лезвие о грязную рубаху, как будто с чистым ножом у нее появилось бы больше шансов. Шай не раз говорили, что у нее богатое воображение, но даже ей было трудно представить оружие более жалкое. Она бы рассмеялась, если бы к горлу не подступали слезы. Если задуматься, в последние несколько месяцев ей что-то уж слишком часто хотелось плакать.

Как же так получилось?

Подобный вопрос скорее услышишь от сопливой девчонки, брошенной хахалем, а не от преступницы, за поимку которой дают четыре тысячи, и все же она не уставала его себе задавать. Да уж, та еще бандитка-сорвиголова! Впрочем, рисковать головой и в самом деле приходилось уже не раз, но вот с остальным по-прежнему возникали трудности. Печальная истина заключалась в том, что она отлично знала, как так получилось – точь-в‑точь как всегда. Беды валились одна за другой так стремительно, что оставалось только метаться туда-сюда, колотясь башкой, будто мотылек о стекло фонаря. За первым вопросом, как обычно, тут же последовал второй.

И что, черт дери, теперь делать?

Шай втянула живот – хотя там уже и втягивать-то было нечего – и дернула мешок за шнурки. Монеты внутри зазвенели тем особым звоном, какой умеют издавать одни только деньги. Там лежало около двух тысяч марок серебром. Можно было бы подумать, что в банке удастся добыть гораздо больше – вкладчикам-то банкиры втирали, что у них на руках всегда есть как минимум пятьдесят тысяч – но, оказывается, банкирам доверять можно не больше, чем грабителям.

Сунув руку внутрь, она вытащила горсть монет и швырнула на землю, оставив серебро блестеть в пыли. Это решение, как и большинство ее решений в последнее время, едва ли имело причину. Быть может, она подумала, что ее жизнь стоит куда дороже двух тысяч, – пусть никто больше так и не считал. Быть может, надеялась, что они заберут серебро и оставят ее в покое, хотя что она будет делать одна в проклятом городе-трупе – без коня, без еды, без оружия, – этот момент Шай еще не обмозговала. Плана у нее в голове определенно не было – уж по крайней мере такого, чтобы выдержал хоть какую-то критику. Ей никогда особо не удавалось продумывать все наперед.

Она сыпала серебро так, будто сеяла семена на материной ферме, от которой ее отделяли многие мили, годы и с десяток жестоких смертей. Кто бы подумал, что она будет скучать по нищенской хижине, сараю-развалюхе и заборам, вечно требовавшим починки? По упрямой корове, от которой не допроситься молока, по упрямому колодцу, в котором не наскрести воды, и по упрямой земле, где буйно растут одни лишь сорняки. По упрямой младшей сестре и по брату тоже. Даже по громадному, туповатому Лэмбу[3] с его шрамами. Шай все бы отдала сейчас, лишь бы снова услышать, как мать костерит ее своим визгливым голосом. В носу защипало, и она громко шмыгнула, а потом вытерла зачесавшиеся от слез глаза истрепанным рукавом. Некогда рыдать о минувшем. В приближающихся пыльных облаках уже можно было различить три темные точки всадников. Шай отшвырнула пустой мешок, кинулась обратно в таверну и…

– Ай! – Она разодрала босую ступню о торчащую шляпку гвоздя и за порог перевалилась, хромая. Жизнь – та еще паскуда, если вы не знали. Даже когда над головой у вас нависли серьезные беды, мелкие неприятности не упустят шанса тяпнуть за палец. Как же она жалела, что не успела прихватить свои сапоги! Просто чтоб сохранить хоть крупицу достоинства. Но чего не было, того не было – в частности, сапог и достоинства; и хоть сотню раз пожелай, но пустые желания правдой не станут – как занудно бубнил Лэмб всякий раз, когда она честила его, мать и свой горький жребий и клялась, что наутро же ноги ее не будет под их крышей.