Планета Вода (сборник с иллюстрациями) - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Он захромал навстречу седому человечку, прижимая ладонь к сердцу и всем своим видом выражая безграничную кротость.

– Господин профессор, тысяча извинений, но белые лилии закончились. Вам поставили самые светлые из всех, какие были в оранжерее…

– За…закончились? – пролепетал профессор. – Вы хотите сказать, что две недели, до самого Буэнос-Айреса, мне в каюту будут ставить всякую мерзость?

Он весь как-то поник, ссутулился, закрыл лицо руками. Узкие плечи задрожали от рыданий.

– А какое безобразие он устроил вчера в салоне из-за того, что вилки и ложки положили не совсем симметрично, – пожаловалась баронесса ухмыляющемуся корреспонденту.

Тот путешествовал вторым классом и ужинал за табльдотом, поэтому видеть вчерашнего «безобразия» никак не мог, но охотно поддержал тему:

– Да уж, стопроцентный псих.

Баронесса отвернулась. Она не одобряла подобный стиль речи.

Вдруг профессор Кранк перестал плакать и вновь начал сердиться, с каждым мгновением приходя во всё большее неистовство.

Он швырнул лилии на палубу, стал их топтать. Потом рванул на себе крахмальные воротнички. Скинул пиджак – потоптал и его.

Дамы испуганно попятились. Пассажирский помощник понял, что в одиночку ему не справиться и замахал рукой, подзывая старшего стюарда.

Точно такой же жест сделал господин в песочном сюртуке. Возле него возник, будто вырос из-под земли, крепкий рыжеволосый мужчина.

– Keep closer, Finch, – едва двигая краем рта, шепнул длинноусый. – He's up to something[1].

Рыжий прищурился. Под правым глазом у него был интересный шрам, похожий на звездочку – все ее лучики пришли в движение.

Но Финч не успел приблизиться к профессору.

– Какая мука! Я так больше не могу! – выкрикнул тот сорванным голосом. – Будьте вы все прокляты! Прокляты!

И вдруг – никто не успел ахнуть – с неожиданной для почтенного возраста прыткостью разбежался, подскочил, оперся в прыжке руками о перила и перемахнул за борт!

Многоголосый визг прокатился по корме. Журналист разинул рот и захлопал глазами. Пассажирский помощник схватился за сердце.

Только двое сосредоточенных людей – длинноусый и рыжий – не растерялись. Они кинулись вперед, перегнулись через борт и успели увидеть пенный всплеск в том месте, где тело ударилось о воду.

– Финч!

– Да, сэр.

Человек со звездчатым шрамом одним движением перебросил сильное тело через фальшборт, перевернулся в воздухе, вонзился в гребень волны.

В воду полетел спасательный круг, за ним другой. Крики «Человек за бортом!», «Двое за бортом!» утонули в мощном тревожном гудке.

Все радостно загомонили, когда посреди пенного следа за кормой вынырнула первая голова – рыжая.

Но второй не было. Да и рыжий смельчак, глотнув воздух широко раскрытым ртом, опять ушел под воду.

Снова он появился нескоро. Отрицательно помотал головой – жест предназначался тому, кого он давеча назвал «сэром». Пароход, хоть и застопоривший машину, успел уйти метров на триста, но длинноусый прижимал к лицу окуляры, так что увидел и понял.

Застонав, ударил кулаком по перилам.

– God damn it! God damn it! God damn it! – бормотали бледные, трясущиеся губы.

– Спасибо тебе, господи! – кричал рядом журналист. – Я всё видел! Какая удача!

Настоящая жизнь

1 сентября 1903 года. Остров Аруба

Видимость нынче была редкостная. На приличной глубине безо всякого прожектора водяная толща просматривалась метров на тридцать. Эраст Петрович Фандорин медленно вел субмарину над песчаным дном, на котором переливались бело-голубые пятна. День, как почти всегда в здешних широтах, был солнечный. Пространство над головой лучилось сиянием, по которому время от времени словно пробегали легкие облачка – так снизу выглядела океанская поверхность, слегка колеблемая бризом.

Внизу стало темнее – больше синего, белое исчезло вовсе, сменилось зеленым. Это кончилась песчаная банка. Дно пошло под откос. На первых порах оно было довольно ровное, просто покрытое водорослями. Потом начались коралловые рифы.

Фандорин включил внутреннюю связь, чтобы проверить, не уснул ли Маса. Подводные путешествия действовали на японца как снотворное. Однажды вышли в запланированный квадрат, бросили якорь. Эраст Петрович сказал в трубку: «Давай, выходи» – никакого ответа. Даже забеспокоился. Спустился из рубки в водолазный отсек – дрыхнет. В свое оправдание Маса объяснил, что под водой испытывает странное ощущение: будто он младенец в материнской утробе, на свете нет никаких проблем, да и самого света тоже нет. В тот раз пришлось произвести кесарево сечение – как следует тряхнуть соню за ворот пневмофора. Работа есть работа, а план есть план.

Но нет, Маса не спал.

– …если бы ты не был полезен для господина, – услышал Фандорин конец фразы, произнесенной по-английски с сильным японским акцентом, – я бы воткнул твою отрубленную голову на колышек, поставил на полку и любовался бы, пока не надоест. А потом скормил бы ее акулам.

– Я понял по щелчку, что вы подключились к связи, мистер Фандорин, – сказал скрипучий голос, тоже с акцентом – певучим. – Вот послушайте, как со мной разговаривает ваш клеврет. А я всего лишь сделал совершенно справедливое замечание относительно его невыносимой привычки постукивать по переборке…

Эраст Петрович поскорее отключился.

Отношения между членами экипажа субмарины «Лимон-2» были отвратительными. Инженер-механик Пит Булль и водолаз Масахиро Сибата совершенно не выносили друг друга. Что-то с этим надо было делать. Иногда ужасно хотелось выгнать к черту обоих и плавать по океанским пучинам одному. Ничего не искать, ни к чему не стремиться. Просто пошевеливать рулями да смотреть в иллюминаторы на косматые и подвижные, будто дышащие, морские холмы, на колонии пурпурных, оранжевых и желтых губок.

Вот из расщелины высунула круглую башку мурена. В щелеобразном рте блеснули белые шипы зубов. Ну и пасть. Метра на два тварюга, не меньше. Если увидит добычу – вылетит из засады торпедой.

Прямо в стекло на Фандорина уставилась рыба-ангел, пошевелила губищами – словно посулила удачу. Тут же подоспел и праздничный фейерверк: пронеслось разноцветное облако сине-желтых снапперов, за ними красно-голубая рыба-попугай. Они улепетывали от барракуды. Обманчиво меланхоличная, очень похожая на мирного судака, она едва пошевеливала широким хвостом, но двигалась очень быстро. На субмарину и не покосилась – как всех хищников, барракуду в жизни интересовало лишь то, что можно сожрать.

Эраст Петрович положил руль на погружение – в этом месте дно опускалось на двадцать с лишним метров.

Вверху, словно парящий в небе орел, лениво покачивался грудными плавниками крапчатый скат, за ним тянулся длинный кнут хвоста, оснащенного ядовитым шипом.

Всё истинно красивое смертельно опасно, а всё смертельно опасное красиво, вспомнилась Фандорину цитата из недавно прочитанного декадентского манифеста. Чушь. Орляковый скат, конечно, красавчик, но что красивого в бацилле чумы и что опасного в закате солнца? Любовь к цветистым фразам и парадоксальным идеям когда-нибудь погубит человечество…

Однако наслаждаться подводными видами и предаваться праздным мыслям Эрасту Петровичу довелось недолго. Замигала лампочка вызова на телефоне.

– Передайте этому человеку, господин, что я с ним больше не разговариваю, – раздалось сердитое сопение. – Он мне не начальник. Если хочет что-нибудь сообщить, то только через вас.

Говорил Маса по-японски. Нарочно, чтобы позлить мистера Булля.

– Скажите вашему лакею, что он тупое и агрессивное животное, – раздалось в другой трубке, связывавшей рубку с машинным отсеком, шипение инженера. – Что он оскорбляет своим никчемным существованием мое этическое, а своей масляной рожей мое эстетическое чувство.

Характер у Пита Булля был гадкий, Эраст Петрович и сам едва терпел своего нового помощника – только за то, что абсолютный и несомненный гений.