Последняя тайна Земли - Дмитрий Биленкин

Старик следил за всем молча, пока тишину не нарушил возглас:

- Гляди, дед! Там знаки! Во-он"... Те самые!

- Вижу, дружок, вижу...

Высоко в обрыве скалы медленно проступили корявые подобия букв, очертания которых воображение в конце концов соединило в ничего не значащее ни на одном языке слово "АТТЕК". Это нелепое, будто дрожащей иглой процарапанное на каменной плоскости слово внезапным своим проявлением и присутствием там, где знакам человеческого письма не положено быть, казалось многозначительным намеком неведомого.

- Обычный трещинный раскол, - задумчиво проговорил старик. - И все же... Природа точно свидетельствует свое умение писать не то по-русски, не то по-латыни. Аттек! Лучшей вывески для тайны и не придумаешь.

- Аттек, аттек, аттек... - Мальчик покатал слово на языке. - Кетта!

- Какая "кетта"?

- Слово наоборот.

- Зачем?

- Интересно. Знаешь, как прочесть наоборот слово "лазер"? Получится: "резал"! Здорово придумали, правда?!

- Придумали? - Старик рассмеялся. - Так лазер же нерусское слово!

- Да ну? Серьезно?

- Это просто комбинация первых букв в английских словах "Light Amplification by Stimulated Emission of Radiation", то есть "усиление света в результате вынужденного излучения". Но надо же! - Он покачал головой. - Теория вероятности куда фантастичней нашей фантазии, если скальные трещины сами собой собираются в письмена, а перевертыш английского сокращения на русском вдруг обретает неожиданный смысл!

- Вот, а ты спрашивал, зачем... Мало ли что...

- Тебя эти чудеса как будто не удивляют.

- Но они же научные! Смотри, "аттек" гаснет!

Слово погасло с последним лучом солнца, и все стало быстро меркнуть. Снизу, стирая оттенки и очертания, потопом ночи стремительно поднимался мрак, и горы, теряя огромность, оседали в его сумеречные глубины. Но ледники еще ало светились, киноварью зубцов врезаясь в прозрачно темнеющее небо.

- Последние зубцы... - прошептал старик.

Мальчик удивленно покосился на его смутно сереющее в потемках лицо.

- Ничего, дружок, просто вспомнилось. - Легкая рука деда легла на мальчишеское плечо. - Так хотел назвать свою итоговую книгу писатель и мыслитель прошлого Иван Ефремов. "Последние зубцы". Последние зубцы гор, которые он видел, и последние зубцы кардиограммы. Какой точный смысл...

- Так это же когда было! Когда сердце на всю жизнь было и первым, и последним. Что ты, дед, право... Слушай, а почему скрытая за этим хребтом тайна считается последней? Это ж неверно! Разве их мало осталось?

- Не таких. Не на поверхности Земли.

- Не таких... Тайны что, бывают "такие" и "не такие"?

- Какие хочешь. Великие, мелкие, для всех, для немногих, подлинные, мнимые - всякие.

- А в заповеднике какая?

- В том вся и прелесть, что значение тайны выясняется, лишь когда она перестает быть тайной! Пока что она для всех. Когда-то таких, доступных обычному зрению и слуху, на Земле было сколько угодно. Теперь осталась последняя. Вот наука и взяла ее под охрану от самой себя.

- Ну и логика! - Мальчик совсем по-взрослому пожал плечами. - Не суй руку в свой же карман, получается...

- Логика! - фыркнул старик. - А от кого, спрашивается, мы охраняем природу? Вот так-то... Логика тоже бывает разная.

- Все равно непонятно.

- А все понятно только амебе. Без мозгов потому что.

- Я не о том... С заповедником непонятно.

- Знаешь, и мне тоже! - весело воскликнул старик.

- Как? Ты же сам, говорят, решал!

- Верно. Ну и что? Считается: что-что, а уж собственные решения нам до конца понятны. Будь это верным, люди никогда бы не удивлялись своим поступкам.

- Но тут наука решала!

- Наука и уверенность - разные вещи. Уверенней всего, кажется, решали всякие чингисханы и гитлеры... А что говорил Эйнштейн? "Нет ни одного понятия, относительно которого я был бы уверен, что оно останется незыблемым. Я даже не уверен, что нахожусь на правильном пути вообще". Да, так или примерно так думал подлинный ученый. Вот и я сейчас уверен только в одном: не худо бы поесть и погреться.

Хмыкнув, мальчик исчез в темноте, зашуршал там приготовленным сушняком. Зажигалка в его руке метнула крохотную молнию, которая вспышкой осветила задумчивое и словно уже недетское лицо. "Сын своего века, маленький Зевс", - с нежностью подумал старик, Взметнулось рыжее пламя хвои, залпом взлетели искры. Треща, занялись сучья. Во все стороны отпрянули бегучие тени; мрак за их призрачным колыханием сомкнулся еще плотней, и лишь говор ручья напоминал теперь о глубине скрытого во тьме пространства.

Поужинали в охотку у пышущего жаром костра. Едва костер притухал, как над головами прорезывались очерченные звездной пылью зубцы гор, но очередная вспышка огня стирала их для глаз, которые тогда видели лишь глухую черноту ночи. Все стягивалось к кругу света и от него зависело. "Все мы живем в круге своих представлений", - вскользь подумал старик. Забыв о дымящейся кружке чая, он завороженно смотрел на пламя, мысли его были далеко. "Допуск иррационализма в науку - вот что такое этот ваш замысел заповедника тайны! - выкрикнул тогда Зонненберг. - Простите, но я в этой затее не участвую!"

Да, так он сказал и вышел из зала такой походкой, будто над ним реяло священное знамя рационализма. И все примолкли, ибо то же самое знамя трепетало в их душах. Рационализм, логика, знание - разве не с этим наука вышла к людям, не этими ли ключами просветители хотели отомкнуть все замки будущего?

И все же они тогда приняли это решение. Все-таки приняли...

- Утверждают, что наука начинается со слова "знаю", - тихо, будто про себя, заговорил старик и продолжал, все более распаляясь: - Нет. Наука начинается со слова "не знаю". Ведь как было? Во все века, при всех религиях, задолго до всех религий человек твердо знал, как устроен мир и отчего дует ветер, куда девается ночью солнце, на чем держится Земля и отчего на ней зло. Загляни в любой миф, в любое писание - там все объяснено... Как трудно было тогда сказать: "Я знаю только то, что ничего не знаю". Но с этого началось познание. Не знаю, как устроен мир, не знаю, что такое звезда, не знаю, есть ли у человека душа, не знаю, не знаю, не знаю! Но жажду узнать, проверить и убедиться, что эта правда. Если то, что двигало Сократом и Галилеем, - это рационализм, значит, он страсть, могучий зов и порыв. А не таблица логарифмов, не безотказная память искинта! Безумству храбрых, да...

Он перевел дыхание. Его освещенное сполохами костра лицо казалось мятущимся. Мальчик смотрел на него во все глаза.

- Да, безумство... Выяснилось же, что окончательного ответа о мире нет и быть не может, что каждый шаг ранит исследователя признанием ошибок, которые только что мнились с таким трудом добытой истиной... Охладило ли это? Скорей, наоборот. Вот странно-то! Ни одно животное по доброй воле не двинется в бесконечность искать неизвестно что... Мы же поступили именно так. И это занятие в конечном счете оказалось куда как практичным! Настолько практичным, победным и плодотворным, что фраза "наука утверждает..." для многих стала тем же самым, что "бог сказал...". Ну нет! Заповедник тайны противоречит логике науки, которая призвана сокрушать все и всяческие тайны? Тем лучше! Вопрос - какой логике... Ведь если бесконечно познание, то бесконечна и логика, каким бы парадоксом это ни оборачивалось. Все и началось с парадокса. Уже к концу двадцатого века стало ясно, что без науки нельзя обойтись ни в одном сложном случае жизни. И что поэтому научное мышление должно стать достоянием всех. Всех! А наука меж тем от людей отдалялась. Когда-то любой, при некотором досуге и скромных средствах, мог погрузиться в мир звезд, как Гершель; бактерий, как Левенгук; веществ, как Шееле. А теперь и образование есть, и досуг, и средства, но что" ты можешь без современных инструментов? К науке, положим, приобщены миллионы, но за порогом лаборатории - миллиарды. И как же быть со столь необходимым обществу научным мышлением миллиардов? Вот в чем загвоздка! Нельзя научиться плавать, стоя на берегу, водить машину, читая о езде в книгах... Нельзя. И с мышлением то же самое. Заповедник тайны - просто одна из мер, одна из мер приобщения. В нем, было бы желание, каждый любознательный может стать первопроходцем. Право на исследование должно быть обеспечено каждому, верно?