БРЕМЯ МЕРТВЫХ - Василий Гавриленко

Левиафан ткнулся башкой в колено отца Андрея.

– Ты прав, животинка. Не один-одинешенек, а с тобой.

Отец Андрей сунул руку за пазуху. Вынул 'Библию' карманного формата. Раньше, до Беды, он не часто обращался к Священному Писанию (да чего там, если честно, вообще не прикасался к Книге книг, отвлекаемый житейскими заботами). Теперь же времени – вагон и маленькая тележка.

Зашелестел страницами.

Вот 'Откровение Иоанна Богослова'.

Перед глазами отца Андрея возник всадник на бледном коне, в куколе, в черной накидке. Глаза блистают красным огнем. В руках всадника – коса. Взмах! – и летят наземь людские головы, отсекаются члены, рассекаются тела.

Отец Андрей заложил страницу пальцем, задумался, глядя в небо.

'Чаю воскресения мертвых', – вспомнилось одно из колен Символа веры.

Эх, когда б и вправду воскресли мертвые! Воскресла братия, воскресли жители городка, воскресла та девушка с коляской, воскрес ее младенец. Можно было бы жить, как прежде. Жить – не тужить.

Подул ветер, отец Андрей поежился.

– Господи милосердный.

Перекрестился.

Господу виднее, что делать с рабами своими… Хотелось бы, чтобы люди не просто воскресли, а воскресли красивыми, облагороженными и в прекрасном месте. В раю.

'Идиот, никто не воскреснет. Никто и никогда', – мысль, внезапная, как пуля, вонзилась в мозг.

– Да что же это со мной? – пробормотал отец Андрей.

Принялся молиться, но два беспощадных слова засели в голове прочно. Намного прочнее, чем он предполагал.

Однако, отец Андрей ошибся насчет 'никто и никогда'.

Он рубил дрова во дворе, когда залаял Левиафан.

Отец Андрей поднял голову и остолбенел.

Со стороны кладбища к нему брели монахи. Его братия, которых он не так давно похоронил. Брат Иов, брат Афанасий, брат Николай, брат Артемий, отец настоятель…

Отец Андрей вспомнил свои давешние размышления о красивых, облагороженных людях, воскресших в раю. Что ж, Господь решил иначе…

Брат Иов приволакивал левую ногу; у брата Афанасия с правой щеки отвалилось мясо и виднеются зубы; брат Николай потерял руку; брат Артемий – левый глаз, а отец-настоятель и вовсе передвигается на четвереньках. И у всех – распухшие, синие лица, вокруг которых роятся мясные мухи.

Дунул ветерок, отец Андрей ощутил трупный запах. Рвота подступила к горлу, но он сдержался: они не виноваты, на все воля Божья.

– Братья, вы воскресли! – крикнул он. – Я так рад!

Воскресшие продолжили молчаливое, упорное движение.

– Брат Иов, ты меня слышишь? – встревожился отец Андрей. – А ты, брат Афанасий?

Монахи приближались.

Отцу Андрею стало страшно, но он подавил в себе малодушие и, вонзив в колоду топор, распростер руки навстречу воскресшим.

– Братья, как же я рад вам! Слава Гос…

Левиафан с рыком бросился на ближайшего монаха, вцепился в полуразложившуюся плоть.

– Леви, не сметь, – крикнул отец Андрей.

И тут случилось ужасное.

Монах нагнулся, схватил собаку за шкирку и вцепился ей в горло. Тут же на несчастное животное накинулись остальные воскресшие. Когда изуродованные тлением тела разомкнулись, ошеломленному взору отца Андрея предстал обглоданный собачий скелет.

– Леви! Леви, мой пес! Что вы натворили, злыдни?

'Злыдни' оборотились к человеку.

Отец Андрей выдернул из колоды топор…

Он сидел посреди порубленных на части тел. Тел монахов, его друзей и братьев. Умерших, затем воскрешенных Господом. Господом?

Мрачная усмешка легла на губы отца Андрея.

Нет, конечно, этих тварей оживил не Господь.

Их оживил Дьявол. Князь Скверны.

Но что делать ему?

Ответ пришел сам собой.

Убивать.

Без жалости уничтожать упырей.

А еще – искать выживших, тех, кто не утратил человеческий облик.

Это – его предназначение.

Отец Андрей поднялся и направился к кельям, где оставил оружие и экипировку.

Ему предстоял Путь. И бывший монах заранее догадывался, что путь этот будет тяжелым.

У смерти свой план. Володя

Этим ублюдкам повезло, что они сдохли.

Ведь, не сдохни они сами по себе, он позаботился бы, чтобы их смерть была мучительной. Да, мучительной.

Как в кино.

Дристун вспомнил фильм, в котором человеку прострелили сначала коленные чашечки, затем отстрелили яйца, а уже напоследок сняли башню. Затянулся сигаретой, потер ладонью коротко остриженную башку, остриженную неаккуратно, в явной спешке: похожие на шрамы выстриги уродливо белеют в черном ежике волос. На тонкой шее пульсирует синяя жилка.

Да, эти пидары сдохли.

Все одиннадцать человек. Весь гарнизон сраного ПП 'Дальний'. Сдох даже компоста Черный, закрывавший глаза на беспредел, что творится у него под носом.

Вот он лежит неподалеку: рожа синяя, язык торчит наружу, на нем шевелятся белые черви.

Дристун усмехнулся:

'Компоста сдох, а я теперь спокойно курю его сигареты'.

Все деньги, что мама присылала из дома, отнимал Кайфарик, и, конечно, делился с командиром поста.

Ну, еще бы.

Они все были заодно, эти выродки.

Все, против одного.

Мама получает нищенскую пенсию в деревне, держит двух коз, которым постоянно не хватает сена на целую зиму и приходится занимать у соседей. Но она где-то доставала каждый месяц по тысяче рублей, и высылала ему.

То есть не ему, а Кайфарику.

А маме – письма под диктовку. 'Мамочка, дорогая, у меня все прекрасно, здоров, кормят отлично, с радостью отдаю долг Родине. Служу России'.

Дристун до боли сжал зубы: как жаль, что Кайфарик сдох сам по себе.

Мама… Она, конечно, ждет его дома. Теперь, когда на ПП нет гарнизона, он, пожалуй, мог бы… Мог бы уйти отсюда. К маме. И ничего ему за это не будет.

Потому что он ни в чем не виноват. Эти одиннадцать сдохли сами по себе, их никто не трогал. Сдохли от какой-то заразы, убивающей за считанные часы.

Дристун вспомнил, как умирал один из них, Гусак, как сиплым голосом молил подать воды. И Дристун сжалился, подал. Но питье не помогло Гусаку. И ничего, наверное, не помогло бы.

Да, он не в чем не виноват. Вот если бы удалось осуществить План… Впрочем, заключительным аккордом этого 'Плана' должна была стать пуля, пущенная в лоб самого Дристуна…

Так бы и случилось, если б не зараза.

У смерти оказался свой план.

Дристун сплюнул.

А ведь жалко, что не удалось прострелить коленные чашечки хотя бы Кайфарику и Пижону… Эти двое заслужили больше других.

В голове возникла картина, с его участием, но так, будто он видел все со стороны. Эти двое волокут его по коридору казармы к сортиру.

– Сейчас пожрешь дерьмеца, Дристун, – рычит в ухо Кайфарик. От него несет перегаром.