Корректировщик. Блицкрига не будет! - Георгий Крол

В этот момент на меня и обрушилась пустота. Ни одного проблеска света. Ни одного звука. Я исчез, растворился, осталась лишь тьма. Спустя какой-то промежуток времени появился голос. Он звучал не в ушах, уши были по-прежнему, будто ватой набиты. Он резонировал в костях черепа, заполняя его целиком. Наверное, это тоже был язык, странный, но со своей мелодией. Потом прорезались слова, которые я понял. Кто-то приказывал задействовать защиту объекта, включая область регенерации и восстановления утраченных функций. Потом тьма сменилась вспышкой сверхновой. Причём этой сверхновой был я сам, разлетевшийся в астральную пыль.

2

Первая мысль, пришедшая в голову, была: «Ну ни фига себе кино!» Вторая, после взгляда на платформу: «Этого не может быть!» Я стоял на Киевском вокзале Москвы, вот только выглядел он иначе. Был вполовину меньше, а над входом в здание, на плакате, точнее, на праздничном транспаранте, я ясно видел цифры: 1–9 – 4–0! Это что, 1940 год!? И милиционер, стоящий дальше по платформе, был одет в колоколообразную шинель. Как на старых фотографиях.

А ещё был мороз. Тут было все минус тридцать, не меньше. Я знал, несколько секунд или минуту назад, спрыгивая на платформу, я ощущал от силы минус два-три градуса. Помню, мелькнула мысль о напрасно взятой шапке. Зато чуть раньше, в поезде, в разговоре с Григорием Вольфовичем, мы вспоминали, что зимой 1939/40 года в Москве морозы были до минус сорока, а то и сорока двух. Такие пироги.

Прошло несколько минут, люди, выходящие из поезда и уже пару раз крепко меня толкнувшие, почти втянулись в двери вокзала. И я сделал шаг вслед за ними. Это была чистая автоматика, инстинкт, решивший, что не стоит тупо торчать на месте и ждать, когда кто-то обратит на это внимание. Да и прохладно всё-таки.

В зале ожидания было теплее. Устроившись в сторонке на скамье, я обхватил голову руками и начал думать. Если это не галлюцинация, если я действительно попал в 1940 год, то у меня проблемка. Время суровое, идёт война с финнами, а тут какой-то тип, странно одетый, без документов. Хотя если об одежде, то всё не так плохо. Ношеная-переношенная лётная кожаная куртка старого образца – приемлемо. Чёрные свободные брюки, слава богу, я вышел не в джинсах, – тоже. Высокие тупоносые ботинки – под брюками не видно, сойдёт. Шапка – прикол, старая офицерская, высшего состава, каракулевая, что ли. Только без кокарды. Видать, на автомате взял, назло Галине.

А вот с документами худо. Не предъявлять же украинский паспорт с трезубом, выданный в 1995-м. И без денег не проживёшь, не коммунизм ещё. Значит, паспорт и деньги надо прятать подальше. Сотовый телефон – очень смешно, хотя в будущем может пригодиться. Это в минус. А что есть в плюсе? Ручка-нож, старые, ещё отцом подаренные «командирские» часы, что ещё?

Монета! Моя счастливая монета, десятизлотовик 1825 года, серебряный и довольно редкий. Достался мне в курсантские годы от одного приятеля. Тот чуть не выкинул в мусор унаследованную от деда коллекцию старинных монет и денежных знаков. Я тогда посоветовал ему сходить на толкучку коллекционеров с каталогом, который достался вместе с монетами. Оказалось, в среде нумизматов его дед был хорошо известен, коллекцию оторвали с руками и за оч-чень приличные бабки. Тогда он и подарил мне эту монету.

А счастливой она стала потому, что, вернувшись тогда из отпуска, я был назначен командиром отделения во взвод, о котором давно мечтал. Но это лирика. Главное, монета – это удачно. Если я не ошибаюсь, на Кутузовском есть несколько антикварных магазинов, где я и попробую сбыть эту самую монету. Ток опять загвоздка с документами. Потребуют какую-никакую бумагу, и де её, родимую, взять? В милицию, что ли, обратиться? Мол, дяденьки, допоможите убогому, покрали у меня всё… А они мне: а сам кто таков? А я: тутошние мы…

Хотя?! Если не тутошние? Приезжий, на перроне украли чемодан, а там документы и деньги? А кто я такой – ответ вдруг всплыл в голове, полностью готовый к употреблению. Брат деда, талантливый, как все в семье, и с той же бедой – водка! Единственный, кто получил образование. И какое! По тем временам окончить семилетку, а после рабфак при ХЭМЗ – это о-го-го. Он был инженером на паровозостроительном, взял отпуск под Новый 1940 год, поехал на охоту за город и пропал. Его начали искать только через неделю, да так ничего и не нашли. Родня решила, и не без оснований, что он «перебрал» где-то в лесу и замёрз. Но сейчас его ещё даже не ищут. А если так, то я Доценко Егор Петрович, 1909 года рождения. Из рабочих. Осталось собраться с духом и подойти к милиционеру со своей «легендой».

Для начала я встал и начал рассеянно бродить по залу ожидания. Остановился у газетного стенда, почитал «Правду». В «Правде» писали, что на советско-финском фронте затишье, авиация нанесла несколько ударов. А в старом номере «Советского искусства» от 5 декабря прочитал о выставке «И.В. Сталин и Красная армия». Попутно проводил рекогносцировку местности, намечал пути отхода и приводил себя в «боевое» состояние. А настроившись, уловил волну внимания от милиционера, стоящего в центре зала. Пора было действовать, и я постарался придать лицу выражение расстроенной растерянности. Всё, понеслась, я повернулся и направился к сотруднику милиции.

– Извините, товарищ милиционер!

– Старший милиционер Гаврилин, слушаю вас, гражданин.

Начало обнадёживает, идём дальше.

– Тут, понимаете, такое дело. У меня украли портфель. А там всё. Документы, вещи, деньги. Просто ума не приложу, как это получилось и что теперь делать. Я, понимаете, в Москве первый раз, ничего не знаю, и как мне теперь?

– Успокойтесь, товарищ. Прежде всего, где у вас украли портфель и что в нём было. Только представьтесь, пожалуйста.

Во, блин, прям лондонский полисмен на посту у Букингемского дворца. Завидно, право слово. Со мной менты так не говорили, ни в советские, ни, тем паче, в постсоветские времена.

– Да, извините. Доценко Егор Петрович. Инженер-механик. Работаю на Харьковском паровозостроительном заводе. Портфель украли на перроне, я рядом поставил, шапку хотел развязать, а посмотрел – нет его. А там паспорт, денег 1000 рублей, вещи. Главное паспорт, я в вагоне побоялся в кармане оставлять, а портфель под голову положил, думал, так надёжнее.

– Вы не волнуйтесь так, товарищ, – успокаивающе сказал постовой, – сейчас пройдём к нам в дежурку, напишете заявление, а там решим, что и как.

Так и пошли в неприметную дверь с надписью «Милиция», он – спокойный и деловой, а я жутко растерянный, с шапкой в руках. Дежурка была небольшая и походила, скорее, на приёмную. Скамья у стены, такая же, как в зале ожидания, письменный стол с лампой. За столом сидел мужчина лет сорока, с кубарём в петлице. Когда мы вошли, он поднял голову от бумаг и, скользнув по мне взглядом, вопросительно посмотрел на постового.

– Вот, товарищ младший лейтенант, у гражданина на выходе из поезда вещи украли. Совсем распоясались, чуть не с каждого поезда жалобы идут. А у гражданина, вот, и паспорт, и деньги были в портфеле.

Младший лейтенант посмотрел на меня. Спокойно и даже с сочувствием. Вот только есть у меня такое ощущение, что меня прицельно срисовали.

– Ну что ж, гражданин…?

– Доценко. Егор Петрович.

– Гражданин Доценко. Садитесь к столу, вот бумага, вот ручка – пишите объяснение.

Вот когда я поблагодарил господа бога и учительницу русского языка! Писать-то надо пером, макая его в чернильницу. А я инженером назвался, попробуй тут, начни карябать и сажать кляксы. Писал я лаконично и чётко. Мол, в поезде № такой-то, слава богу, чисто на рефлексах запомнил, из какого поезда вышел, я положил деньги и документы в портфель, а портфель под голову. При выходе из поезда поставил портфель возле ног и стал развязывать уши у шапки, наклонился, а портфеля нет. Тут же указал Ф.И.О., год и место рождения, образование, место работы. Закончив, пододвинул объяснительную дежурному и расстроенно спросил:

– Так что мне теперь делать, товарищ младший лейтенант?

Не отрываясь от чтения (он просматривал моё заявление), младшой сказал:

– А ничего. Пока посидите здесь. Отправим запрос в Харьков, ну а когда они ответят – решим, что с вами делать дальше.

Дежурный начал заполнять какие-то бланки, и где-то с минуту стояла тишина, нарушаемая только скрипом пера. Потом постовой, маявшийся у дверей, обратился к лейтенанту:

– Сидор Григорьевич, товарищ младший лейтенант, разрешите!.. – при этом в его голосе была такая просьба и надежда, что я даже улыбнулся.

Сидящий у стола дежурный эту мою улыбку поймал, улыбнулся в ответ, мол, совсем ещё дети, и сказал:

– Ладно, Борис, только быстро, в две затяжки, всё равно тут торчишь.

Обрадованный милиционер торопливо достал папиросы, вытащил одну, вопросительно посмотрел на дежурного. Тот кивнул, и он протянул мне пачку:

– Курите, гражданин?

– Нет, спасибо, бросил, давно уже. Иногда только, ну, под «это дело».