Педагогическая антропология в зеркале философии - Александр Корольков

Греческая традиция непосредственного диалога, сотворчества учителя и ученика проявила свою силу во все последующие века. Это живая традиция педагогической антропологии. Ее исток – в школах Сократа, Платона, перипатетиков, в созвездии античных философов, ученых, государственных деятелей. Подлинный учитель не просто учил грамоте, математике, музыке. Учитель в сократовско-платоновском значении должен способствовать развитию способности задавать вопросы бытию, вопрошать, то есть мыслить проблемно, диалектически. Это те задачи формирования творческого мышления, которые наследовала диалектическая традиция в педагогике, ее актуализировали в XX столетии такие отечественные философы и педагоги как Э. В. Ильенков, Г. С. Батищев, В. В. Давыдов.

Античность ценна во все времена не тем, что она расширяет нашу эрудицию, она ценна своими вопросами. Можно снисходительно посмеиваться над наивностью ответов на те вопросы, которые ставили греческие мыслители, но их вопросы были гениальны и стимулировали творчество не только учащихся, но и ученых. Что является основой всего существующего в мире, то есть что является субстанцией? В XX веке физики считали своим открытием атомы, элементарные частицы, однако не случайно лауреат нобелевской премии Шредингер написал статью «2400 лет квантовой механики», равно как физики прекрасно знали об атомистике Демокрита и Левкиппа, в которой атомы рассматривались как субстанция.

Лейбниц, вписавший свое имя в историю философии и в историю математики, своим вниманием к вопросу, который был поставлен Зеноном в его апории «Стрела», определил открытие дифференциального исчисления, пытаясь объяснить, что происходит с движущейся стрелой на бесконечно малых отрезках и в бесконечно малое мгновение – как стрела, чтобы находиться в движении, может быть одновременно и в данном месте, и в другом.

В равной степени, множество вопросов воспитания, образования, относящихся к категории вечных, были поставлены древнегреческими философами. Это своего рода научные, концептуальные программы[6] на многие века вперед. К таким антропологическим программам следует по праву отнести целостное учение о духовном и телесном здоровье. Теории и практики пайдейи, то есть воспитания в Древней Греции строились во многом на достижениях медицины.

В упомянутом уже двухтомном труде В. Йегера «Пайдейя. Воспитание античного грека» обширный раздел посвящен медицине, ее значению для формирования человека, его воспитания. Это может показаться излишеством, неоправданным отступлением от педагогической тематики. Это не так. Сократ и Платон понимали арте (гражданскую доблесть, истинную добродетель) прежде всего как здоровье души. «В высоком смысле слова можно сказать, что греческий идеал образования был также и идеалом здоровья»[7].

Не следует думать, что педагогическая мысль в античности была однородной. Стоит обратиться к платоновскому диалогу «Протагор», чтобы убедиться, насколько остро разворачивалась дискуссия между Сократом и софистами за стратегию и методы воспитания. Сократ сразу ставит перед юношей, который собрался учиться у софистов, вопрос: знаешь ли ты «кому вверяешь свою душу и для чего – для хорошего или дурного?»[8] И Платон устами Сократа побуждает юношу усомниться в том, что пришлый учитель, который, подобно торговцу развозит знания по городам, привозит добротный товар, что он способен оздоровить душу. Протагор ставил целью обучения искусство управлять государством и собственным домом. И хотя Протагор не желает отождествлять себя с теми учителями-софистами, которые нагружают учеников разнообразными знаниями, все же обнаруживается принципиальное отличие его от Сократа, для которого знания питают душу, наполняют ее добродетелью, врачуют. Сократ не называл себя «врачеватель душ», но его метод бесед не оставляет сомнений в том, что фактически он стремился быть таким врачевателем.

Противоположные принципы формирования человека в образовании выражали Платон и Исократ. Они были почти ровесниками – датой смерти Платона считают 348 год до PX, а Исократа – 338 год. Имя Исократа несомненно менее известно современному читателю, чем имя Платона, хотя в истории педагогики они – выразители антиномии, определившей исторические пути развития образования.

Исократ – ученик Горгия и других софистов, выдающийся ритор, сочинитель многих воззваний к народам и правителям. Учиться у него стремились многие, Цицерон имел все основания сказать, что дом Исократа был мастерской всей Эллады. Его мигли одновременно слушать до ста учеников разных возрастов. Из его школы вышел Ликург, о степени влияния на иноземцев говорят отклики римлян, в том числе Цицерона. В «Риторике» Аристотеля использованы приемы Исократа как образцы мастерства построения текстов и речей.

В отличие от Платона Исократ не оставил философского наследия, но его ученики проявили себя во многих областях, и фигура Исократа по праву притягательна для историков педагогики. О нем подробно писали все историки методов воспитания в античности. Из переведенных на русский язык классических работ на эту тему, кроме отмеченной выше книги В. Йегера, заслуживает внимания «История воспитания в античности (Греция)» А.-И. Марру, написанная во Франции в пору Второй мировой войны[9].

Характерно, что Марру как раз меньше внимания уделяет оригинальным философам Греции, его интересуют именно проблемы воспитания, а в этом отношении для него софисты и спартанцы интереснее, чем Гераклит или Эмпедокл. Это описательная история с достоинствами и недостатками такого жанра, книга не поможет понять, отчего Греция дала столько мыслителей, как на ее расцвет повлияла система воспитания. Марру, противопоставляя Исократа Платону, писал: «Речь не идет о восхождении в небо Идей, об игре парадоксами: практическая жизнь требует не новых потрясающих идей, а испытанного здравого смысла, источником которого является традиция»[10]. Понятно, что философам было что возразить подобным утверждениям, ибо даже практическая жизнь невозможна без творческого отношения к новым идеям, без устремленности к высшим смыслам бытия человека.

Платон высоко ценил образное мышление, в его диалогах обнаруживаем неразрывность философии и поэзии, наполненной художественными образами. «Пир» – это воплощенная гармония философии и поэзии, но в то же время демонстрация превосходства философии над поэзией.

Поиски Платоном идеального государства невольно сближали его с идеализацией воспитательной роли государства, которая была в его время реализована в Спарте. Сам принцип государственного воспитания ему импонировал, но он не мог принять казарменные принципы Спарты, где «высший смысл государства – пайдейя, то есть систематическое утроение жизни в согласии с определенными принципами, подчиняющее всех индивидуумов абсолютной норме»[11].

В то же время, прозорливость Платона проявилась в том, что он указал на необходимость усвоения в воспитании общественно-значимых норм, включенности человека в жизнь государства и преодоление индивидуализма, автомизированности человека. Противоречие индивидуальной свободы и социальных норм, удерживающих целостность государства, воспроизводилась в истории человечества постоянно, и мысли Платона не теряли актуальности. Йегер констатирует: «Государство – как его понимали греки – всецело приобретало политико-воспитательный характер. Из глубинных жизненных потребностей государства выросла воспитательная идея, признающая знание – новую могущественную силу той эпохи – человекообразующей силой»[12].

Идеи Платона нацеливали на стремление в воспитании к высшим образцам. Чувственные вещи – это лишь отпечатки идеальных образцов, прототипов. Любовь, например, в ее идеальном воплощении недостижима, но это тот маяк, предел, к которому человеку надо стремиться. Математики неслучайно считают, что Платону принадлежит постановка проблемы предела. Он действительно высоко ценил математическое знание: над входом в открытую им Академию были начертаны слова: «Не геометр да не войдет!» (кстати, широко используемое впоследствии слово «академия» возникло достаточно случайно, поскольку школа Платона располагалась в том месте Афин, которое называли по имени героя Академа).

В обыденной жизни люди, согласно Платону, часто обманываются, поскольку доверяют внешним впечатлениям. Опровергая подобный наивный реализм Платон прибегает к образу пещеры со слабыми освещением, где находящимся в ней людям видны лишь тени вещей, а не сами вещи. Чувственный мир – это и есть человеческая пещера, от которой скрыт подлинный мир, который может быть познан лишь разумом. Невозможно лишь чувственно распознавать какую-либо встречающуюся в жизни вещь как прекрасную, надо обладать идеей прекрасного, чтобы в свете ее видеть любую вещь как прекрасную или безобразную.